Джульетт М. Энгель - Ангелы над Москвой книга-2, мемуары. (полный перевод на рус. яз.)

первая глава
УТЕШЕНИЕ МЕДВЕДЕЙ
Москва, Россия - 31 декабря 2009 г.
Сегодня канун Нового года.
Сегодня вечером в Москве будет пир и фейерверк, но не для меня. Я только что услышала новость: Женя мертва."Дурочка!" хочу крикнуть я, но губы не хотят складываться в слова. "Почему ты не осталась в Париже?"
В моем воображении Женя полна жизни, веселая и смелая. Я прижимаюсь лбом к оконному стеклу чтобы увидеть золотой купол Кремля. Очередной шквал пронесся по реке Яуза. Снежинки такой толщины, что стирают Красную площадь. Офис тускнеет. Ветер заглушает шум транспорта на Большом Каменном мосту. Трамваи, автобусы и автомобили забиты людьми, спешащими домой с шикарными коробками тортов и бутылками шампанского.
Я не могу принять это. Мое сердце замедляется по мере того, как падает снег. Я едва дышу, отматывая время назад к неосознанным моментам перед получением электронного письма из Нижнего Новгорода:
"Ужасные новости! Женя была убита Подробностей пока нет". Ей угрожали, ее предупреждали, но она продолжала противостоять торговцам людьми. Мы отправили ее в безопасное место в Париж.
Когда она вернулась?
Мне тоже угрожали. Возможно, я должна бояться за свою жизнь, но я не могу бросить это дело. У нас более тысячи открытых дел по торговле людьми - женщины и девочки, чьи жизни находятся в большей опасности, чем моя.
Снегопад затемняет мой кабинет, и комната закрывается. Включить ли мне лампу? Нет - я предпочитаю тень. Я запрусь в этой идеальной маленькой комнате с моим компьютером, моими туркменскими коврами и красочной коллекцией произведений искусства. Если я не буду двигаться, время остановится.
Телефон вибрирует - я вскакиваю. Это не стационарный или обычный сотовый телефон, а незарегистрированный телефон, который я ношу в кармане. Этот номер есть только у одного человека - у "полковника" из Главного разведывательного управления, российской военной разведки - ГРУ. Я не знаю его настоящего имени. С момента моего первого визита в Москву двадцать лет назад он появлялся в критические моменты.  Дважды он предупреждал меня покинуть Россию, говоря, что моя жизнь в опасности.  Я уехала, зная, что вернусь.
На этот раз я не просто плот, пойманный в очередном насильственном сдвиге в российской истории. Эти новые угрозы в мой адрес носят личный характер.  Я стала слишком близко к опасным людям. Полковник давно сказал, что однажды он прикажет мне уйти навсегда. Настал ли этот день?
Телефон мигает и играет "Come Home, Bill Bailey". Я включаю лампу и отвечаю.
"Ya slushayu", - говорю я - я слушаю.
"Пятнадцать часов, на улице", — это все, что говорит полковник, прежде чем повесить трубку, - в три часа, на улице. У меня меньше пяти минут, чтобы одеться и спуститься на улицу. "Не бойся", - говорю я вслух своему колотящемуся сердцу. Я останавливаюсь, чтобы взглянуть на свои сокровища за два десятилетия жизни в России - березовые шкатулки с Крымского Вала, лаковые шкатулки из Палеха и Федоскино, народное искусство из Нижнего Новгорода, мои сертификаты и публикации на кириллице. Стены кабинета украшены детскими рисунками, подарками из школ и детских домов. Это самая маленькая комната в этой старой квартире-башне - нашей штаб-квартире. Я выбрала ее для души. Если я издам хоть звук, я разрыдаюсь. Сначала мне нужно увидеть полковника. Может быть, все это ошибка.
 Я заезжаю в главный офис, чтобы сказать Владу, что меня не будет некоторое время. Он кивает. Он разговаривает по телефону. Мурат и Алекс, опустив головы, работают за своими компьютерами. Они не поднимают глаз. В подъезде я натягиваю снегоступы, влезаю в свою длинную шубу, надеваю перчатки, шарф и шапку. Я поднимаю защелку на тяжелой стальной двери и выскальзываю наружу. Восемнадцатый этаж - самая теплая часть этого старого сталинского небоскреба "Высотка". Когда-то это была роскошная резиденция для элиты коммунистической партии. Поколения сигаретного дыма и забродившего мусора щиплют мне глаза. Очки запотевают. Древний лифт пикает, дважды подпрыгивает и со скрипом открывается. Пока он с грохотом опускается на уровень улицы, я опаздываю на несколько минут. Я спешу через сводчатый каменный вестибюль под соборными потолками, украшенными мозаикой советской эпохи. Улыбающийся Иосиф Сталин стоит с распростертыми руками под солнечным небом. Мускулистые рабочие, крестьяне, солдаты и спортсмены улыбаются мне или смотрят в светлое будущее СССР. Беловолосый консьерж охраняет входную дверь. На длинной скамейке сидит ряд старушек-бабушек и наблюдает за прохожими. Мы киваем без улыбки. Эти старушки умеют читать умы. Они знают все, что происходит в этом знаменитом здании. Я вхожу в перегретый шлюз между вестибюлем и русской зимой. Огромная деревянно-стеклянная дверь требует всего моего веса, чтобы открыть ее, прежде чем вьюга ворвется мне в лицо. Кристаллы льда обжигают мои щеки и замораживают ресницы. Я едва могу разглядеть бордюр. Там припаркована длинная черная тень автомобиля с работающим мотором. Мерседес полковника? В последний раз, когда я его видела, он был на заднем сиденье серебристой "Волги". Телохранитель полковника выходит с пассажирского сиденья и кивает мне. Его давно представили как Ивана Ивановича Иванова - шуточное имя, как у неизвестного. На протяжении многих лет я замечала, как Иван Иванович слегка кивает мне или расширяет глаза в русском жесте, означающем "я за тобой наблюдаю". Он был моей тенью на мероприятиях в Москве с самого моего приезда. Он наклоняет голову назад и открывает дверь машины. Я опускаюсь на сиденье рядом с человеком, которого я называю полковником. Со своими толстыми очками, белыми волосами и козлиной бородкой он выглядит так, будто ему место на ведре с жареной курицей. "Strazvytye, Kolonel", - говорю я, - привет, полковник. Он не понимает шутки, но потакает мне. Полковник предлагает мне свою серебряную фляжку с выгравированным на ней первым спутником и 1957 годом - наш ритуал. Как обычно, я отказываюсь. "Вы уверены, Ангелова?" Он называет меня по прозвищу - "Девочка-ангел". Мое имя, Энгель, в переводе на русский означает ангел.
"Это армянский коньяк". Он помахивает фляжкой, затем делает глоток. "Сегодня он тебе может понадобиться". Его лицо едва видно под околышем черной меховой шапки. Ему, должно быть, далеко за восемьдесят. Я расстегиваю воротник и ослабляю шарф. Печка в машине нагнетает горячий воздух, и я вспотела. Я сбрасываю шапку и перчатки. Полковник стучит по стеклянной перегородке. Водитель кивает, двери закрываются, и "Мерседес" вливается в пробку на улице Яуза. "Куда мы едем?" спрашиваю я. "В аэропорт. Вы забронированы на ближайший рейс в Сиэтл. Тебе пора домой". "Что?" Я ахнула. Я ожидала предупреждения, а не приказа об эвакуации. Мои щеки горят. "Я не могу идти сейчас. У меня больше работы, чем я могу справиться. Рейды по борделям на Ярославском шоссе проходят так хорошо. ..." "Слишком хорошо". Он открывает коричневый конверт и протягивает мне цветной отпечаток 8" x 10". "Мне очень жаль. Я надеялся избавить вас от этой неприятности, но вы не слушаете". Сначала я не могу разобраться в нагромождении форм и цветов. Я протираю очки и подношу фотографию к свету из окна. Красная машина торчит из канавы. Багажник открыт. "Это машина Жени, старые "Жигули"?". Я различаю руку ...и голова - ее голова. Я задыхаюсь, голова кружится, опускаю голову на колени. "Боже мой! Что они с ней сделали?" "Бандиты застрелили ее и разрезали на куски". Полковник берет фотографию из моих дрожащих рук, но я хватаю ее обратно. Там что-то еще - другая рука и астраханский платок. "О нет", - задыхаюсь я. "Это белые волосы? Это баба Мария?" "Они и бабушку убили". Я отпускаю его, и он убирает фотографию. "Кто это сделал?" требую я, захлебываясь слезами. "Скажи мне! Я знаю, что ты знаешь". "Албанцы? Чеченцы? Украинцы? Какая разница? Ты разозлила влиятельных людей. А теперь иди домой, пока мы не нашли тебя похожей на твоих друзей". Полковник делает еще один глоток из своей фляжки и смотрит на меня сквозь толстые линзы. Я вся в поту, задыхаюсь от жары, сердце разбито и в ярости. "Вам нездоровится?" - спрашивает он. "Это я виновата. Я думала, что Женя учится в университете во Франции. Я действительно подтолкнула ее к поездке". Я краснею от чувства вины, вытираю слезы с лица. В моем сердце дыра. Я не могу дышать. "Когда она вернулась в Россию?" "Неделю назад".
"Она была так зла, когда я отправила ее в полет - как будто я отправляла ее в ссылку вместо юридической школы. Мы спорили". Я уставилась в пол, вспоминая ее язвительные обвинения в том, что я недостаточно забочусь о жертвах торговли людьми. Я тоже была в ярости. "Она никогда не связывалась со мной из Парижа. Я должна была догадаться, что что-то не так". "Вы должны думать не в терминах вины, а в терминах выживания - вашего выживания. Они убили ее, чтобы предупредить тебя. Что еще тебе нужно, чтобы заставить тебя уйти?" "Мне нужен воздух". Я нажимаю на выключатель, чтобы открыть окно, но управление не реагирует. Я вытираю конденсат со стекла и вижу, как над нами нависает "Высотка". Мы проехали едва ли сто метров в тупике. Я задыхаюсь. "Вы не могли бы открыть окно?" "Конечно, нет". Он распушает шарф и дрожит. " сквозняки."

"Мне пора возвращаться на работу". Я дергаю за ручку двери. Защелка не поддается. Иван Иванович оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что я вижу его палец на переключателе управления. Я борюсь с паникой, зная, что это не те люди, которых я должна бояться. Мой логический ум говорит мне делать то, что они говорят, но мое тело полностью восстает. Мое сердце колотится в горле. Каждый инстинкт говорит мне бежать. "Выпустите меня!" Я бьюсь о ручку. "Я здесь живу. Москва - мой дом". "Я знаю, где ты живешь", - говорит полковник. "Все знают, и это проблема".
Он прав. Я стараюсь жить тихо, но моя ветхая старая квартира в нескольких кварталах вниз по реке на Гончарной набережной — это оживленный приют для жертв торговли людьми и дом на полпути для выпускников детских домов. Мне нравится, как я живу, окруженная за своим длинным кухонным столом множеством персонажей, которые стали для меня родными. "Вы пошли на большой риск", - говорит он. "Вы проявили большое мужество в трудной стране. Должен был наступить день расплаты". Он прав. В течение долгого времени я раздвигала границы дозволенного для правозащитных организаций в бывшем СССР. Коалиция Ангелов обходила границы законности во всем, что мы делали. Нас защищали такие влиятельные люди, как полковник. Такая сеть спасения, как наша, может работать только при личной поддержке высокопоставленных чиновников в правительстве и правоохранительных органах. На ее создание ушли годы". Полковник продолжает: "Я ухожу в отставку. Я больше не могу вас защищать". "Холодно", - замечает Иван Иванович с дрожью - холодно. Он прибавляет жару, напоминая мне, что за двадцать лет жизни в России я больше потела, чем дрожала. Я вспоминаю знойное лето 1998 года, когда я ездила из деревни в деревню на автобусе с видеоплеером, созывая городские собрания и разговаривая с сотнями людей о торговле людьми или на следующий год, чтобы собрать группы со всего СССР. Мы встретились тайно, путешествуя в перегретом ночном поезде из Москвы в Украину с фондами конференции, 20 000 долларов наличными, пристегнутыми к моему поясу. Так родилась коалиция "Ангел". По мере того, как жертвы торговли людьми спасались все чаще, наша работа становилась широко известной. Теперь мы противостоим элите - князьям-миллиардерам организованной преступности, которые живут в роскошных многоэтажных кондоминиумах на острове Москва-Сити, городе золота. Что, как я думала, произойдет? Я закрываю лицо и стону. "Я не могу позволить им уничтожить дело всей моей жизни. Я не могу позволить им победить". Он читает мои мысли. "Ты не можешь бороться с бандитами в Москва-Сити. Возвращайся домой и сражайся с ветряными мельницами из безопасного Сиэтла". "Если я уйду, Коалиция Ангелов будет деморализована. Наша сеть развалится. Кто будет спасать жертв?" Полковник игнорирует меня. Я спорю с воздухом. "Мне нужно передать доверенность, подписать банковские документы, сообщить нашим спонсорам и партнерам..." Я умолкаю, вспоминая еще одну потерянную девушку. "А что, если Анжела позвонит? Кто ответит?" "Ничего не слышно от этой твоей рыжей малышки, а?" Я качаю головой. "Пока нет, но она позвонит. Мне нужно больше времени". "Времени нет", - говорит он. Машина рвется вперед, набирая скорость. Высотка исчезает за нами, когда мы сворачиваем на МКАД. Россия за мной. Ярость пересиливает страх. Я не уйду тихо. Мы останавливаемся на светофоре. Киоски перед станцией метро "Таганская" украшены мишурой и праздничными огнями. Покупатели стоят в очередях, чтобы купить цветы, колбасу, водку и нелегальные DVD. Мы почти добрались до главной дороги в аэропорт. Мужчины из ГРУ немного расслабляются. Иван Иванович убирает руку с пульта управления, чтобы прикурить сигарету. Я использую свой шанс, отпираю дверь и выпрыгиваю наружу. Я перепрыгиваю гребень снега на обочине и присоединяюсь к толпе москвичей, протискивающихся в узкие двери станции метро. С помощью электронной карты я прохожу через турникет и ступаю на переполненный эскалатор, который уносит меня на сотни метров вниз, в лабиринт тоннелей метро. Пойдет ли Иван Иванович следом и заставит ли меня вернуться в машину? Нет - он телохранитель полковника, а не мой, а полковник слишком стар, чтобы преследовать меня. Я напоминаю себе, что они могут отследить мой мобильный телефон даже в метро. Это меня успокаивает.
Я схожу с первого эскалатора и перехожу через выложенный мозаикой вестибюль на второй. Толпы становятся все плотнее, перемещаясь из центра города. Поезда Кольцевой линии образуют большой круг под Москвой и, как спицы в колесе, питают радиальные линии к пригородам. Люди толкают меня, торопясь попасть домой. Скоро на газовых плитах забулькает борщ и вареная картошка, в окнах по всему городу появится пар в преддверии самого грандиозного фейерверка в году. Мои сотрудники принесут блюда для вечеринки в нашем офисе. С балкона они смогут наблюдать за шоу на Красной площади с высоты птичьего полета. Нам есть что праздновать. Это был наш самый успешный год - мы спасли тысячи жертв". Толпа давит со всех сторон, пахнет мокрой шерстью и чесноком; от этого людского потока нет спасения. Любой из них может оказаться моим убийцей. Поток пассажиров толкает меня к ближайшему поезду. Я не сопротивляюсь. Все места заняты. Вагон метро так набит москвичами в громоздких шубах и шапках, что нас держат вертикально, как мелки в коробке. Жара стоит удушающая, пол мокрый и грязный от грязи и утоптанного снега, воздух густой от дыхания и пота. Я не вижу ничего, кроме спин незнакомцев, прижавшихся ко мне.  Двери вагона захлопываются. Мы кренимся, и знакомый вой поезда нарастает по мере набора скорости. Я выдыхаю с облегчением, странно успокоенная этим первобытным местом. Я стала детенышем, в безопасности в берлоге темных, мохнатых медведей. Я проеду двенадцатикилометровый круг столько раз, сколько потребуется, чтобы осознать случившееся, а затем ответить на вопрос: Что мне теперь делать?

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПРИГЛАШЕНИЕ В РОССИЮ


Сиэтл, Вашингтон - Москва, Россия - декабрь 1990 г.

Двадцатью годами ранее, во времена до России и задолго до встречи с Женей, я жила в Сиэтле со своими двумя детьми в старом доме в стиле Тюдор на вершине холма Куин-Энн - Каскадные горы на востоке и Олимпийские горы на западе. У меня была оживленная медицинская практика в качестве директора отделения диагностического ультразвука в больнице Overlake и клинического ассистента профессора радиологии в Университете Вашингтона. Мои дети быстро росли, и в сорок лет я задумалась о своем будущем. В моей жизни появились необычные пределы, и время стало моим водителем. В течение многих лет я боролась с опухолями пазух носа - инвертирующими папилломами. Несколькими годами ранее хирурги разрезали мой нос, как книгу, чтобы удалить их. Они не были злокачественными, но могли убить. Команда специалистов сказала мне, что я не доживу до сорока лет. Вся жизнь конечна, говорили они, - моя больше, чем у других".

Я боялась умереть. Я едва жила. В повторяющемся сне я вошла в Храм Логики, одетая как невеста. Я медленно маршировала по огромному полу, выложенному черно-белой плиткой; в руках у меня были сложенные белые лилии. Над головой жужжали и щелкали шестеренки часов, отмечая мой переход к зубчатому краю, где плитка пола крошилась и уступала место зияющей пропасти. Я просыпалась вспотевшая, задыхающаяся, полная решимости не упасть - решимости остановить время.

Я хотела познать мир до того, как покину его. Я подписалась на поход через пустыню Сахара из Мали в Мавританию, уверенная, что под африканскими песками скрыты секреты жизни. Но, очевидно, у Бога был другой план. Повестка пришла в виде вызова, доставленного мне в мою лабораторию в больнице Оверлейк золотозубым человеком, который не говорил по-английски. В конверте странного размера, который он мне вручил, было приглашение от Советского комитета мира СССР принять участие во втором саммите советско-американской гражданской дипломатии в Москве. Они хотели, чтобы я поделилась с российскими врачами своими знаниями в области ультразвукового исследования перед родами.
Впервые, со времен русской революции, американских специалистов пригласили встретиться со своими российскими коллегами один на один, без вмешательства правительства. Предполагалось, что личные отношения укрепят перспективы мира во всем мире - интригующая идея. Наше поколение выросло под призраком холодной войны. Меня с детства учили бояться СССР. Но времена менялись. Берлинская стена рухнула за год до этого, когда империя зла Советского Союза распалась. Теперь меня звали на темную сторону зеркала, чтобы построить лучшее, более безопасное будущее для моих детей и всех детей. Я согласилась. Я ничего не знала о России, кроме того, что у нашей семьи были кровные связи.
Когда я была маленькой девочкой, моя двоюродная бабушка показывала мне фотографии подмосковного дома своего детства и их загородного дома с пряничными окнами и цветущими садами в цвете сепия.
Я не видела эти фотографии много лет, но помнила, как семья, одетая в белое, собиралась вокруг стола, который прогибался под горой еды. Взрослые сидели прямо на стульях с жесткими спинками. Дети стояли рядом с родителями, щурясь от солнечного света. Беловолосая бабушка выглядывала из-за огромного самовара в конце стола. На краю изображения танцевала маленькая девочка - призрак с длинными косами в матросском платье. "Это я", - показывала моя двоюродная бабушка и говорила. "Это я спаслась". Больше никто из этой ветви семьи не пережил русскую революцию. Неужели я ехала в Москву из-за ее печали? Детские воспоминания о казачьей музыке с грохотом пушек и стуком копыт, воспроизводимой на дедушкином патефоне, наполнили мои сны, заменив страшный Храм Логики воинами на конях, бесстрашно несущимися в бой с поднятыми мечами. Перспектива увидеть место, которое вызывало такой страх в моей семье, была непреодолимым искушением. Конференция проходила через две недели - времени на подготовку почти не оставалось. Я должна была организовать покрытие для своей практики и для своих детей, которые должны были остаться на соседнем острове Мерсер Айленд с моим бывшим мужем. Я купила тяжелое шерстяное пальто фиолетового цвета в Nordstrom's, единственного цвета, который у них остался, и собрала вещи, как могла, для января в Москве. Я откопала старый русский разговорник, подаренный мне дядей Уолли, который служил в ОСС во время Второй мировой войны. Он был криптологом в международной команде, которая расшифровала немецкую машину "Энигма" в Блетчли-парке. Я твердо решила изучить его во время долгого перелета.
В январе 1990 года я прилетела в Ирландию, чтобы присоединиться к ста пятидесяти другим американцам, отправившимся в Москву с Центром советско-американского диалога - профессионалам из СМИ, индустрии развлечений, политики, науки и техники. Казалось, они были так же взволнованы тем, что им предстоит проникнуть в тайны СССР, как и мне. В Шенноне мы сели на чартер "Аэрофлота" и полетели через железный занавес на бушующие ветры неспокойного востока. Наш самолет "Ильюшин" дребезжал и трясся. Ручная кладь падала из верхних контейнеров. Фюзеляж перегревался, от окон шел пар, и я обжег лодыжку. Ужин состоял из холодного куриного крылышка с кусочком свеклы, теплой пепси и половины ломтика русского черного хлеба. Мы подружились на борту, обмениваясь принесенными с собой закусками. Я раздавала всем желающим пакетик "Скиттлс" королевского размера, купленный в Costco. Пока другие дремали, я изучала русский разговорник дяди Уолли. В нем были такие фразы, как "У вас есть оборудование для дробления камня?" и "Нет, у меня нет трех детей". К тому времени, когда мы подъехали к Москве, я могла сосчитать до десяти и сказать: "Борис, хочешь хот-догов, пожалуйста?". Я заснула, проснувшись от толчка, когда Ильюшин подпрыгнул на взлетной полосе и перешел на плавное, медленное замедление. Я смахнула конденсат с окна и уставилась в темноту, нарушаемую только мигающими огнями взлетно-посадочной полосы. Мы выгрузились на заснеженный асфальт, кутаясь в пальто и шапки, прислонившись к ледяному ветру. Другие самолеты разгружались, и мы попали в длинную очередь дрожащих путешественников, ищущих убежища в терминале. Как только мы оказались внутри, нас сопроводили вооруженные охранники в зону ожидания. Там нас встретили американские организаторы саммита с озабоченным видом. Они сказали нам найти наши паспорта и визы, которые были разбросаны на двух столах, выбрать наши чемоданы из нескольких куч и пройти через таможню. Наши русские хозяева из Советского комитета мира должны были ждать в зале прибытия с табличками на английском языке. Я был первой из нашей группы, кто нашел свой паспорт, визу и чемодан. Я направилась в лабиринт, который вел к паспортному контролю. Пройдя его, я поняла, что за мной нет других американцев. Я попыталась остановиться, но меня проталкивал вперед поток миниатюрных азиатских пассажиров ростом на фут ниже меня. Хмурые вооруженные охранники направляли меня дальше. Таможенный агент едва заглянул в мой чемодан, прежде чем махнуть мне рукой к стеклянной стене, отделявшей таможню от зала прибытия.
 По ту сторону ожидающие русские были похожи на медведей - огромные и свирепые в своих черных шубах и шапках с отворотами, похожими на шерстяные уши. Они гримасничали, прижав лица к стеклу и щурясь. Кто-то увидел меня и показал пальцем - нет, это не может быть правильно. О чем я думала? Здесь меня никто не знал. Стая азиатов порхала вокруг меня и через раздвижную выходную дверь, как множество воробьев. Я остановилась перед дверью, сжимая в руках русский разговорник с паспортом и документами. В нем не было нужной мне фразы: "Я хочу домой". Я снова попыталась повернуть назад, но путь был закрыт. Я запихивала документы в открытую сумочку, когда стеклянные двери раздвинулись. Меня толкнули сзади, вырвав огромный пакет "Скиттлз" и отправив в полет облако ярко раскрашенных конфет, которые летели впереди меня, как пикси. Они подпрыгивали и катались по полу. Русские медведи посмотрели друг на друга, потом на меня. Все бросились на поиски "Скиттлз". Они собирали их в мокрые, грязные горсти и приносили мне. Я оставила попытки засунуть их в разорванный пакет и позволила им высыпать грязные конфеты в мою сумочку. Один из них взял мой чемодан, другой переплел мою руку со своей. Прежде чем я успела возразить, меня проводили в кафе аэропорта, усадили за столик, вручили теплую, липкую бутылку оранжевой "Фанты" и окружили медведями. Я улыбнулась. Никто не улыбнулся в ответ - они кивали и моргали. "Вы из Комитета мира?" спросил я. "Кто-нибудь говорит по-английски?" Я была измотанной, голодной и запыхавшейся, но мне было любопытно. "Нет английского", - был ответ. Из карманов вытащили потрепанные разговорники, и я поискала в сумочке свой собственный.
Перегретый воздух был густым от сигаретного дыма, пах мокрой шерстью, вареной капустой и молью. Я вспотела на шатком стуле, наполовину влезла и наполовину вылезла из своего фиолетового пальто. Каждый раз, когда я пыталась его снять, россиянка снова натягивала его на мои руки, дрожа и цокая, как курица-мать. Разговорники моих спутников были не лучше моих, но в конце концов я поняла, что эти мужчины и женщины - врачи, приглашающие меня посетить их больницы и клиники. Я охотно согласилась, но не могла понять, почему мы должны были обсуждать это в аэропорту. Во время затишья в разговоре один из врачей наконец улыбнулся, показав металлические зубы. Он достал из кармана хорошо поношенный пластиковый бумажник, чтобы показать мне фотографию своей семьи. Другие сделали то же самое, и вскоре стол был покрыт фотографиями неулыбчивых родителей и детей. Я достала свой бумажник, чтобы поделиться фотографиями своих детей и нашего дома в Сиэтле. Молодой человек с вьющимися светлыми волосами выхватил его и передал растущей толпе зрителей. Он вытащил мой паспорт, водительские права и кредитные карты, передавая их для изучения. Очевидно, никто никогда не видел ни кредитных карт, ни водительских прав. Они были очарованы американским паспортом с моей улыбающейся фотографией. После долгих обсуждений все было возвращено, и я положила их на место, пересчитав кредитные карточки - все на месте. Я следила за стеклянными дверями, но американцы не появлялись. Почему они так долго? Ведь они должны были выйти так же, как и я, не так ли? Я вздохнула и отдалась на волю душного зноя, пока смуглые русские соревновались, кто сядет рядом со мной. Кто-то дал мне шоколадку, и я открыла свежий пакетик "Скиттлз". Они передавали их по кругу, каждый брал по одной, откусывал и комментировал. Я чувствовала их доброту и принимала их компанию. В конце концов, мне даже удалось снять пальто. Через два часа появились американцы, преодолевая стеклянную стену с трепетом на лице. Их сопровождала веселая группа англоговорящих русских, которые выглядели гораздо более упитанными, чем те, что сидели за моим столом. Это, должно быть, были наши хозяева, Советский комитет мира. Заметив меня, одна из американских организаторов, Кэрол Хилтнер, помахала рукой. "Джульетта, вот ты где. Мы думали, что ты потерялась". Я помахала в ответ. Я не потерялась, я была найдена - усыновлена медвежьим ищейкой. Я встала и собрала свои вещи, засунув визитные карточки врачей в свою липкую сумочку. Я думала, что мои новые друзья последуют за мной, когда я подойду, чтобы присоединиться к своей группе, но они остались стоять вокруг столика кафе, уставившись в пол. И тут ко мне поспешил красивый пожилой мужчина с голубыми глазами и широкой улыбкой, смахивая снег со своего пальто. "Я прошу прощения за опоздание, доктор Энгель, и, пожалуйста, простите мой плохой английский". Он схватил мою руку и поцеловал ее. "Я доктор Юрий Пучков, директор международных программ Всесоюзного центра охраны материнства и младенчества. Добро пожаловать в Москву". Он протянул мне визитную карточку, напечатанную на русском и английском языках. "Одну минуту, пожалуйста". Он повернулся, чтобы поговорить с русскими врачами, а затем с представителями Комитета мира, которые стояли неподалеку, уже невеселые.
Я видела, как мои американцы выходят из терминала и садятся в автобусы. Я боялась, что меня разлучат, но доктор Пучков держал меня за предплечье. Я приняла его невербальный сигнал и молча выстояла двадцать минут жарких переговоров между Комитетом мира, врачами и доктором Пучковым. Я не понимала, о чем они говорили, кроме того, что мое имя повторяли со всех сторон. Русские врачи не говорили напрямую с Комитетом мира и не смотрели им в глаза. Представители Комитета мира смотрели на врачей и на меня. Доктор Пучков напрямую говорил с обеими группами, и в конце концов, видимо, было достигнуто соглашение. Врачи, не говоря ни слова, повернулись и ушли. Доктор Пучков обратился ко мне. "Все улажено. Я буду в вашем отеле завтра к 8 часам утра с машиной". Он отпустил мою руку, и улыбающийся сотрудник Комитета мира, представившийся Сашей, взял мой чемодан и дал сигнал, чтобы я присоединилась к остальным в автобусе. Это была сердитая, запыхавшаяся группа американцев, которая, наконец, прибыла к заднему входу гостиницы "Космос" около 10 часов вечера. Мы вошли через подвал, и нам вручили ключи и пропуска. Я бросил свой чемодан в номере и присоединилась к голодной группе, толпившейся в вестибюле, намереваясь найти ужин. Мы последовали за хорошо одетой группой русских в столовую/дискотеку, где нас усадили в кабинки из красного кожзаменителя и вручили огромные меню на русском и английском языках, в которых были такие пункты, как "сбежавшие эмбрионы" и "ферментированная рептилия в пакете". Затем последовал ритуал указания на каждый пункт, на что официантка покачала головой: "нет". Наконец, я произнесла свою единственную русскую фразу: "Борис, будьте добры, хот-доги". Официантка посмотрела на меня, хмыкнула, и нам подали тарелки с вареными хот-догами, консервированным горошком и черным хлебом. Я была достаточно голодна, чтобы съесть загадочное советское мясо, запивая его зеленым пивом, которое подавали в теплых бутылках без этикеток. За ужином последовали рюмки водки "Распутин" и ванильное мороженое. Группа из нас вышла на танцпол под сверкающим зеркальным шаром. Увидев нас, группа оживилась и заиграла веселую мелодию диско, которая звучала как " Остаться в живых", только в минорном ключе. К нам присоединились русские с соседних столиков. Мужчины в костюмах из полиэстера умело кружили меня, пока мои ноги не коснулись земли, и у меня закружилась голова от смеха. Нас пригласили на праздничный торт к мужчине по имени Борис и его семье. Я произнесла свою единственную русскую фразу, но Борис отказался.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВСТРЕЧА С ПОЛКОВНИКОМ.
Москва, Россия - декабрь 1990 года.
Я проснулась до рассвета, почесывая руку. Лодыжки тоже чесались. Я включила прикроватную лампу и увидела, что простыни остановились в восьми дюймах от верха и низа матраса. Мои лодыжки и рука, которую я закинула за голову, были изъедены клопами. Я обработала укусы "Неоспорином" и поспешила на завтрак. Шведский стол в отеле находился на той же дискотеке, что и предыдущей ночью, и на нем были представлены хот-доги, плавающие в ванне с жирной водой. В ярком свете они были похожи на раздутые пальцы. Я съела кусок черного хлеба, намазанный маслом и сметаной. Доктор Пучков ждал в вестибюле, когда я спустилась вниз в шляпе и пальто. "Зовите меня Юрий", - сказал он, помогая мне влезть в тяжелое пальто. Когда мы вышли из гостиницы, было еще темно. Один взгляд, и я поняла, почему автобусы повезли нас на задворки. Парадный вход был перекрыт с каждой стороны наклонной, круглой подъездной дорожки десятками машин, бессистемно припаркованных у деревянных баррикад. Из их открытых багажников мужчины и женщины продавали еду. "Здесь еда лучше, чем в отеле", - заметила я, заглядывая в багажники, заполненные мясом, продуктами, пивом и банками с икрой. Одна маленькая машина была забита авокадо, другая - персиками. "Черные торговцы", - насмехается Юрий. "Мой совет - держитесь от них подальше". Он провел меня мимо мужчин с толстыми шеями и в черных кожаных куртках, которые вышагивали по дороге, размахивая пачками денег и крича: "Ne doroga. Pas cher. Не дорого". "Не пользуйтесь этими хулиганами для обмена денег", - предупредил он. "Пользуйтесь только государственными обменниками". Юрий остановился, чтобы обменять пачку рублей на доллары. "По крайней мере, не попадитесь", - озорно подмигнул он, показывая ямочки. Дальше он купил бутылки домашнего пива и уложил их в клетчатую челночную сумку. Он снова остановился, чтобы купить фрукты. "Инструкции от моей жены", - усмехнулся он. "Я никогда не должен возвращаться домой с пустыми руками". Продавец разрезал персик и предложил мне кусочек. "Возьми", - сказал Юрий. "Из Азербайджана - очень вкусный". "Да, это он", - сказала я, принимая еще один ломтик, пока Юрий покупал полный пакет. В конце концов мы подошли к черной "Волге" с неработающим двигателем. Юрий положил свои продукты в багажник и присоединился ко мне на заднем сиденье. Он дал указания водителю, и "Волга" выехала с переполненной парковки на главную дорогу. "Где мы?" спросила я. "Это Ярославское шоссе. На севере оно переходит в Ленинградское шоссе". Я понятия не имела, куда мы едем, но была очарована всем увиденным. Анемичное утреннее солнце отражалось от огромных позолоченных статуй в Парке экономических достижений и парящего памятника космонавту Гагарину. Небо было чистым, снежные насыпи искрились. Я не могла знать, что эта поездка по заснеженной трассе Ярославского шоссе - путешествие в моё далекое будущее. Юрий нарушил молчание: "Тебе понравился наш вчерашний маленький сюрприз?" - спросил он, широко улыбаясь. "В аэропорту?" "Что ты имеешь в виду?" Я нахмурилась, вспоминая хмурых охранников с пистолетами, машущих мне рукой, мою тревогу по поводу того, что я была отделены от других американцев и захвачена незнакомцами с металлическими зубами. "Наш приемный покой. Добрые доктора заплатили месячную зарплату двоюродной сестре доктора Жигульской, которая работает в паспортном контроле, чтобы вы прошли первой", - сказал он. Я была потрясена, удивлена и почувствовала облегчение одновременно. "Значит, эти врачи смотрели на меня. Я думала, что у меня начинается паранойя". "Они ждали тебя. Это одни из лучших московских акушеров, педиатров и исследователей в области пренатального ультразвука - вашей специализации. Это была их первая возможность встретиться с врачом с Запада. Я должен был быть там, чтобы переводить, но меня задержали. Пробки в Москве могут быть чудовищными". Я выглянула в окно. На дороге не было ни одной машины. "Надеюсь, ваши соотечественники оправились от неприятной задержки - два часа, не так ли?" "Американцы в порядке", - сказала я. "Но те люди из Комитета мира не выглядели счастливыми". "Эти типы из КГБ никогда не бывают довольны, за исключением тех случаев, когда есть бесплатная еда", - сказал Юрий. "КГБ? Я думала, его уже нет". "Конечно, нет. Куда бы оно делось?"
"У врачей будут проблемы?" "Несомненно, но риск того стоил. До перестройки им не разрешали никаких контактов с западными иностранцами. Такую встречу между российскими и американскими специалистами не разрешили бы. Даже сейчас нашим врачам пришлось перехватить вас в аэропорту, чтобы пригласить лично. Они хотят, чтобы вы увидели настоящие российские больницы, а не только те, которые входят в утвержденный правительством список". "А как же конференция? Она должна начаться через пару часов". "Если повезет, вы будете слишком заняты посещением наших медицинских учреждений. Давайте посмотрим, как далеко мы продвинемся, прежде чем КГБ возьмется за ваш график, не так ли?" "Куда я поеду?" спросила я, начиная понимать, что саммит граждан не так уж и свободен от правительственного контроля. "Наши врачи подготовили несколько предложений". Он протянул мне невероятно длинный список больниц и клиник со странными названиями вроде Центра девиантного материнства номер один имени Н. Крупской. Я указала пальцем. "Что это значит?" "Крупская? Она была женой Владимира Ленина. Девиантное материнство относится к матерям-одиночкам. Это один из роддомов для обычных людей. Мы посетим столько, сколько сможем. По протоколу мы начнем сегодня с моего учреждения - Всесоюзного центра охраны материнства и младенчества. Он входит в утвержденный список. Там вы встретитесь с доктором Барановым, министром здравоохранения. Ага, мы приехали". Мы остановились перед многоэтажным цементным комплексом. Юрий достал свои посылки из багажника, а водитель помог мне выйти из машины, держа меня за руку, пока я ориентировалась на обледенелом тротуаре. Несколько врачей из аэропорта ждали в вестибюле. Они взяли мое пальто и помогли мне одеться в белый лабораторный халат. Я прошла за ними в конференц-зал, где на длинном столе были расставлены пепси, фанта, банки с печеньем и коробки конфет. Юрий добавил бутылки пива и указал мне место во главе стола. Остальные стулья были уже заняты. Сзади стояла толпа наблюдателей в белых халатах. "Все эти люди - врачи?" спросила я. Многие выглядели азиатами или индийцами. Вдоль стены выстроился ряд высоких африканцев. "За столом - да. Те, кто стоит, - студенты-медики из Пхеньяна, Ханоя, Анголы, Болгарии и различных советских социалистических республик. Они никогда раньше не видели американцев. С таким же успехом вы могли бы приземлиться с Марса".
В комнату вплыл пожилой врач с короной густых белых волос. Юрий вскочил на ноги, и все встали. "Вот профессор Баранов, наш министр здравоохранения". Я протянула руку. "Рад познакомиться с вами, доктор Энгель", - сказал доктор Баранов по-английски и поцеловал мою руку. Он сел в кресло рядом со мной. Юрий наклонился к моему уху и сказал: "Извините, пожалуйста. Теперь я буду говорить по-русски". Он представил меня группе. Я об этом знала, потому что периодически он говорил: "Клинический ассистент профессора, Вашингтонский университет, кафедра радиологии".  Он передал собрание доктору Баранову, который приветствовал меня в Москве от имени Академии медицинских наук СССР. Затем министр здравоохранения удалился, еще раз поцеловав мою руку. Остаток утра я слушала, как преподаватели Всесоюзного центра представляли научные доклады, а Юрий переводил. Врачи умели читать и писать по-английски, но им никогда не разрешали говорить на нем. Мы могли бы писать друг другу записки в аэропорту. Удивительно, но меня не просили ничего говорить. Когда они закончили, Юрий провел для меня экскурсию по исследовательской базе, после чего я пообедала борщом, хот-догами и консервированным горошком в столовой для врачей. Вторая половина дня была посвящена посещению Музея материнства, пока согласовывался график посещения больниц и клиник на следующий день. В конце концов, меня проводили на улицу к ожидающей меня "Волге". Было 4 часа дня, солнце садилось. "Где пациенты?" спросила я Юрия в машине. "Это учебно-научное учреждение. Пациенты находятся в другом месте. Вы увидите их завтра". Дороги были забиты грузовиками и машинами, движение замедлилось. Москва выглядела усталой, задохнувшейся от выхлопных газов. Многие уличные фонари были темными. В нитях фонарей, висевших вдоль зданий и мостов, были разбиты лампочки. Витрины магазинов, которые в утреннем свете выглядели жизнерадостными, оказались всего лишь выцветшими картонными вырезками. Очереди москвичей толпились у каждого магазина, дуя на руки и топая ногами от холода. Мы подъехали к Красной площади, пробираясь через выбоины на главной магистрали. Юрий дал указания водителю, который свернул на узкую боковую дорогу и припарковался. "Мы совершим небольшую экскурсию", - сказал он, помогая мне выйти из машины и взяв меня за руку. По легкому снегу мы дошли до конца проезда. За ним простирался простор залитых лунным светом булыжников, настолько далеко, что они изгибались вместе с изгибом земли. Здания по краям были темными, за исключением дальнего конца, где собор Василия Блаженного, ярко освещенный, парил над темнотой. "Красная площадь", - сказал он. Я задохнулась. "Это прекрасное, волшебное место". "С ужасной историей. Комитет мира привезет вашу группу сюда через несколько дней, но лучше всего осматривать ее ночью. Иначе он выглядит довольно убого". "Спасибо", - сказала я, сжав его руку, переполненная чувством истории, которое меня окружало. Мы вышли на пустую площадь, но нас остановили охранники в форме. "Мы в любом случае не можем идти дальше", - сказал Юрий, направляя меня к машине. "Слишком скользко". Я была благодарна за печку в "Волге", когда мы выехали на Тверскую улицу. Транспорт двигался бампер в бампер, но достаточно медленно, чтобы я могла различить лица экзотических женщин в мехах и сапогах на шпильках, которые курили в подъездах и щеголяли перед роскошными отелями. Они распахнули свои пальто и позировали, когда мы проезжали мимо. "Кто они?" спросил я. "Рабочие девушки", - сказал Юрий. "Проститутки?"
"Ночью. Днем они работают в магазинах, бухгалтерами, учителями. Женщины делают то, что должны в эти трудные экономические времена". "Некоторые из них просто молодые девушки", - сказала я, кивнув в сторону группы подростков, разговаривающих с мужчиной в "Мерседесе". "Скорее всего, сироты", - сказал Юрий. "Ага. Наконец-то мы приехали". Черный рынок гостиницы "Космос" был в несколько раз больше, чем утром. Автомобили всех видов заполонили баррикады, и нам пришлось отъехать от "Волги" на некоторое расстояние. Юрий крепко держал меня за руку, пока мы пробирались через толпу. Русский дресс-код, очевидно, был с ног до головы черным. Глаза были прикованы к моему фиолетовому пальто. "Держи свою сумочку обеими руками", - предупредил Юрий, когда мы протискивались через баррикады. "С таким же успехом можно на лбу вытатуировать USA". Мы начали подниматься по круговой дороге, проталкиваясь сквозь торговцев деньгами и лоточников, размахивающих лотерейными билетами, сувенирами и наручными часами. Продавалось все, что только можно себе представить, включая собак, кошек, птиц и змей. Продавали и девушек. Мужчины в черной коже скандировали: "Эй, мистер, хотите купить девушку? Ne doroga. Pas cher. Недорого". В тени девушки распахивали свои поношенные пальто. Под ними были надеты прозрачные тедди или лифчики и трусики. Они выглядели испуганными и были слишком худыми, как голодающие дети. "Сколько им лет?" попыталась спросить я, но Юрий вытолкнул меня через наружную дверь гостиницы в теплый вестибюль, куда простых русских не пускали. Он заставил меня достать паспорт и пропуск в гостиницу, чтобы показать охраннику. Юрий показал свое удостоверение и проводил меня в вестибюль, но отклонил мое приглашение остаться на ужин. Я заверила его, что еды будет предостаточно. Комитет мира спонсировал прием и фуршет в комнате рядом с вестибюлем. Он выглядел скептически. "Посмотрим", - сказал он, заставив меня задуматься, не стоило ли мне купить что-нибудь на рынке. "Я буду здесь завтра в 9 утра. Хорошо выспитесь. У вас будет напряженный день". Он начал уходить, но, должно быть, прочитал мои мысли. "Ты должна пообещать не выходить из отеля одна". Он подождал, пока я соглашусь. "Эти хулиганы продадут все - даже тебя".
На ужин-фуршет Комитета мира я пришла рано, но рано — это слишком поздно. Русские делегаты толпились вокруг столов по трое. Я даже не могла видеть еду. Подносы были убраны в считанные минуты, и русские покинули отель, не сказав ни слова. Не осталось ни крошки".
Столовая/дискотека была закрыта. Голодные американцы переместились в лобби-бар под названием "Спутник", оформленный в виде космического корабля. На потолке мерцали неоновые звезды. Хостесс средних лет в металлических мини-юбках подавали водку и соленые огурцы. Наверное, в 1957 году это был авангард. Я отказалась от водки, но взяла соленый огурец. Я пыталась уговорить некоторых из моих отчаявшихся соотечественников пойти со мной на черный рынок. Я заверила их, что мы будем в безопасности, если останемся в группе, но желающих не нашлось. Не думаю, что они поверили мне, когда я рассказал о богатствах, доступных прямо за входной дверью. Я села за барную стойку и заказала тарелку соленых огурцов. "Простите, доктор Энгель". Саша из Комитета мира опустился на барный стул рядом со мной. "Наши русские делегаты - грубые люди с низким уровнем культуры. Такие обжоры! Они съели все до последней крошки. Вы, наверное, голодны". Я тоже была раздражена. "Я думала, они профессиональные люди - наши коллеги в медицине, искусстве и науке". сказала я раздраженно. "О, это так. Но большинство из них никогда не были в ресторане или гостинице. У них нет манер в общении с иностранцами". Он ухмыльнулся, с интересом глядя, как я кусаю огурец. "Это ужасная трата хорошего огурца", - сказал он. "Тебе нужно выпить с ним немного водки". "Я не очень люблю пить", - сказала я, с гримасой глядя на соленый корнишон. Я не любила соленые огурцы. "Возможно, вы не знаете, как правильно это делать. Давайте я вам покажу". Он подал знак официантке, которая принесла тарелку черного хлеба, нарезанного клиньями, и две рюмки водки. Саша поднес хлеб к носу, закрыл глаза и вдохнул. Затем он опрокинул рюмку водки. "А теперь я предлагаю вам правильно нарезанный соленый огурец". Он откусил большой хрустящий кусок, улыбнулся и сказал: "Вуаля! Теперь ты знаешь секрет, как пить всю ночь и никогда не пьянеть". Он подтолкнул хлеб ко мне. "Попробуй". "Хорошо, только один раз", - сказала я, больше заинтересованная хлебом, чем водкой. Я поднесла хлеб к носу и открыла рот, чтобы откусить кусочек. Саша схватил меня за руку. "Нет, нет... просто понюхай". Я сделала, как он велел: понюхала хлеб, потом глотнула водки и снова закусила огурцом. Алкоголь разлился по всем артериям, капиллярам и венам моего тела, согревая мою кожу от пальцев ног до корней волос. "Ого", - сказала я, потянувшись за тарелкой с хлебом. "Это было не так уж плохо".
Он выхватил ее, прежде чем я успела съесть хоть кусочек. "Ты испортишь свой ужин". "Какой ужин?" спросила я. "Сегодня вечером ты гость Советского комитета мира. Вам нравится еврейская кухня?" "Я достаточно голодна, чтобы съесть все". Я вздохнула. "Даже хот-доги". "В России правильнее говорить: "Я достаточно голоден, чтобы съесть кого угодно". Он засмеялся. "Это шутка со времен войны". Я подумала о вздутом, загадочном мясе, которое я видела за завтраком. Саша налил еще две рюмки водки, поднял брови и сказал: "Одну на дорогу?". Я отказалась, и он выпил обе. Я уже собирался сказать, что мне нужно пальто, когда появился светловолосый мужчина с распахнутой дверью. "Позвольте представить вам Ивана Ивановича Иванова", - засиял Саша. "Отныне он будет вашим водителем. А теперь пойдемте есть". Он взял бутылку водки из бара. "А как же остальные американцы? Они тоже хотят есть. Мы не должны ехать без них". Водка затуманила мое зрение. "Приведи их". Саша размахивал руками. "Мы их всех накормим". "А как же хлеб и соленья?" спросила я, но мы двигались к выходу в фаланге людей из Комитета мира. Я оглянулся в поисках своих соотечественников. Они исчезли. "Где американцы?" "Не волнуйтесь так сильно. Никто не останется голодным. А теперь садитесь в машину, пожалуйста". Мы пронеслись по Москве на задымленной "Чайке", Иван Иванович был за рулем и визжал шинами на каждом повороте. Радио играло русский рок-н-ролл, и Саша подпевал. Мир снаружи ускорился, а мой мозг замедлился. Меня только что перехитрили во второй раз с тех пор, как я приехала в эту страну - сначала врачи, а теперь КГБ. "Мои коллеги будут искать меня", - сказала я, хотя сомневалась, что американцы вообще заметят мое отсутствие. "Я уверен, что ваши коллеги сейчас наслаждаются хорошим ужином". Он посмотрел на часы. "Как раз сейчас. Комплименты ваших дружелюбных хозяев, Советского комитета мира. Все - включая вас - лягут сегодня в постель с полными штанами удовольствия". "Штаны, полные удовольствия? Что это значит?" "Это, конечно, американский сленг. Это значит, что все иностранные гости будут счастливы, и это делает счастливыми нас". Он улыбнулся, показывая идеальные зубы и морщинистые линии смеха. Все в нем казалось дружелюбным и не угрожающим. И все же врачи в аэропорту боялись его. Должна ли я бояться?
Я смотрела, как он курит и пьет водку из бутылки. Это был симпатичный мужчина примерно моего возраста с черными волосами и восточным оттенком глаз. Он весил по крайней мере на тридцать килограммов больше, чем любой из докторов. Я вспомнила наставления Юрия о том, что нельзя покидать отель в одиночку. По крайней мере, я была не одна. Я сидела боком на своем сиденье, поглядывая в заднее стекло в надежде, что другие американцы едут. В танце фар, который последовал за этим, я ничего не могла понять. Через двадцать минут езды мы остановились на парковке. "Где мы?" спросила я. "На проспекте Мира. Это штаб-квартира нашего Комитета Мира". "Мы будем здесь есть?" "Нет, если только ты не хочешь еще хот-догов", - усмехнулся он. "А ты хочешь?" Я покачала головой. "Я так не думаю. Мы здесь, чтобы забрать моего босса. Вот он - твой хороший друг Игорь". Огромный мужчина открыл дверь, кивнул мне и сел на пассажирское сиденье. Я узнала его. Он был с американской группой в аэропорту. Недалеко от центра города мы подобрали еще двух мускулистых мужчин.
Сжавшись в середине заднего сиденья, я не могла видеть через окна. Во что я впуталась? Они желали мне зла? Я так не думала, но что они могли от меня хотеть? Они передавали друг другу бутылку водки и болтали по-русски. В конце концов, мы затормозили, и Иван Иванович поставил "Чайку" в ряд машин с неработающими моторами. "Где мы?" снова спросил я. "На Павелецкой площади. Мы ужинаем в еврейском ресторане "Гора Кармель". Кое-кто хочет с тобой встретиться", - сказал Саша, помогая мне выйти из машины. Он провел меня по короткой ледяной лестнице в узкий, с низким потолком вход, где пахло сырым камнем и чесноком. Впереди слышался смех и музыка. Пахло сигарами - и едой. Саша постучал в красную дверь, которую открыл вооруженный охранник, отдав честь. Мы вошли в арочный кирпичный подвал размером с мою гостиную, заставленный длинными деревянными столами, накрытыми едой. За столами стояли скамейки, на которых сидели мужчины в черных костюмах. На одной стене сквозь дымку мерцала четырехфутовая голубая неоновая менора. Саша и Игорь прошли через зал со мной на буксире, хлопая по спине и целуя мужчин, которые пили водку и закусывали ближневосточными закусками. Меня усадили на середину длинной деревянной скамьи, прижав спиной к кирпичной стене. Я была единственной женщиной в комнате. Саша сел рядом со мной. "Кто эти люди?" спросила я. Он посмотрел недоверчиво. "Разве вы не узнаете своих хозяев из Советского комитета защиты мира? Это твой друг Петр, Павел, Олег, ну и Игорь, конечно... какая разница? Перестаньте волноваться и наслаждайтесь ужином". Неоновая минора гипнотически жужжала. Я едва заметила человека, сидящего по другую сторону от меня, пока он не сказал по-английски: "Добрый вечер, доктор Энгель. Добро пожаловать в мой любимый ресторан. Надеюсь, вы принесли с собой аппетит". Я вздрогнула и подняла глаза. "Здравствуйте", - ответила я, рассматривая пожилого мужчину в очках с толстыми линзами из прозрачного пластика. Его волнистые белые волосы и козлиная бородка заставили меня вспомнить полковника Сандерса. Он держал в руках копию биографической справки, которую я отправила организаторам конференции в Сиэтле.                              
Я увидела на ней рукописные пометки и уже собиралась спросить: "Зачем вам это?", но Саша хлопнул в ладоши, и на наш стол высыпались мясные салаты, рыбные салаты, салат из яиц, чеснока и сыра, свекольный салат, салат из капусты, нарезанный сыр, вареные яйца, корзинки с черным хлебом и тарелки с икрой. Полковник открыл первую из дюжины бутылок водки "Привьет", выстроенных в центре стола. "Всего несколько капель", - сказал он, наполняя мою рюмку до краев. Саша был занят накладыванием салатов в мою тарелку. Худой скрипач с дикими белыми волосами и его тучный аккомпаниатор начали исполнять "Крестного отца". Толпа ликовала, рев их голосов нарастал по мере того, как музыка и водочные пары пропитывали помещение. Когда я уже не могла есть, появились тарелки с гефилте фиш, а затем подносы со стейком и картофелем, от которого шел пар. Я была вся в поту. Русские были невозмутимы от жары. На столе не было ни воды, ни безалкогольных напитков - только водка. Я потеряла счет тому, сколько я выпила. Полковник зажег сигару и изучал мое резюме, перелистывая страницы. Над шумом я могла различить его мягкий голос. "Насколько я понимаю, вы познакомились с докторами Шуевым, Лопухиным и их сообщниками в аэропорту Шереметьево", - сказал он, как будто эти слова были написаны на бумаге. "Они пригласили вас в свои роддома. Вы бы хотели поехать?" "Да, хочу", - ответила я. "Иностранцам разрешено посещать только больницы из нашего утвержденного списка. Как вы думаете, я должен сделать для вас исключение? Почему я должен это сделать?" От жары, дыма и алкоголя голова шла кругом. Мне нужно было сосредоточиться, но я едва могла сфокусировать взгляд. "Можно мне воды, пожалуйста?" спросила я. Он щелкнул пальцами в сторону официанта, отдавая распоряжение. Это дало мне время подумать. "Я здесь как врач", - сказала я. "У меня нет политических целей, только медицинские. Я верю в гражданскую дипломатию и приехала, чтобы начать диалог с российскими медиками. Я уверена, что это улучшит оказание медицинской помощи в обеих наших странах". Он выглядел скептически. "Для нас - можно надеяться. Для вас? Не очень, я думаю". Официант принес зеленую бутылку и отщелкнул крышку. Полковник налил мне стакан шипучей воды. Она выглядела освежающей. Я сделала большой глоток и чуть не выплюнула. Она была теплой и на вкус напоминала морские раковины. "Боржомская вода из Грузии", - сказал он. "Самая лучшая минеральная вода в мире". Он налил немного себе и выпил. "Очень полезная. Полна витаминов". ««Приятно»», —сказала я. "Я чувствую вкус кальция". Я отпила еще немного из вежливости. Это было как пить соленые слезы. Я боролась с желанием заплакать. Полковник смотрел на меня, но я не могла разглядеть его глаза сквозь толстые линзы. "Я удовлетворю вашу просьбу с условием, что сначала вы посетите госпиталь № 70 в Новогиреево. Ваш знакомый доктор Лопухин там заведует роддомом. Он есть в списке ваших врачей, так что они не должны возражать. Вы согласны?"
"Да, конечно". "Тогда решено". Полковник встал, чтобы уйти. В комнате воцарилась тишина. Половина мужчин встала и образовала фалангу, которая проводила его через дверь. "Пора идти", - сказал Саша.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 
РЫЖЕВОЛОСАЯ ДЕВУШКА
Москва, Россия - декабрь 1990 года 
Вернувшись в гостиничный номер, я закуталась в пальто и спала поверх одеяла, спасаясь от легиона клопов. На следующее утро я надела туристические ботинки, надеясь на лучшее сцепление со льдом. Юрий ждал в холле. Он не выглядел счастливым. "Я слышал, ты ходила на ужин с какими-то господами из Комитета мира". Его взгляд встревожил меня. "Я не совсем понимаю, как это произошло", - ответила я, краснея. "Я выпила с Сашей одну водку и не успела опомниться, как меня усадили в машину, и мы уже ехали по Москве". "КГБ очень хорошо разбирается в таких вещах - профессионалы, можно сказать". "Я была в опасности?" "Вовсе нет. Вы были в полной безопасности. Надеюсь, вам понравился ужин?" "Да, понравился. Это было странное местечко под названием "Гора Кармель" - еврейская кухня. Очень вкусная".
" Мне так сказали", - сказал он. "И вы встретили очень важного человека". "Вы, должно быть, имеете в виду полковника". "Полковника?" - насмехался он. "Вряд ли это полковник". "Это просто мое прозвище для него. Он никогда не говорил мне своего имени, никто из них не говорил - только фамилии. Кто он?" Юрий перечислял длинные титулы, которые я не могла понять. Я услышала слово "генерал". "Как его зовут?" спросила я, роясь в сумочке в поисках ручки. "Я бы хотела его записать". "Зовите его просто "полковник". Я уверена, что он не будет возражать". "Он из КГБ?" "Гораздо выше - ваши крепкие друзья из Комитета мира - из КГБ. Их работа - очаровывать иностранцев вроде вас и делать жизнь русских вроде нас несчастной". Он помог мне влезть в пальто. "Насколько я понимаю, вы согласились изменить наш маршрут". "Полковник попросил, чтобы я сначала поехал в больницу № 70. Это проблема?" "Вовсе нет". Юрий принужденно улыбнулся. Он повел меня к месту лифтов вместо входной двери. "Сегодня мы пойдем с черного хода. Сегодня утром на рынке будут окровавленные головы - полиция с дубинками, как мне сказали. Надеюсь, ваши американцы все в отеле". "Почему полковник попросил, чтобы я посетила больницу № 70?" спросила я в лифте. "По личным причинам, я полагаю. Его дочь умерла там при родах, оставив младенца-внука умственно искалеченным после травматического рождения. Это была трагедия, очень печальная. Но нередкая история".
Волга простаивала возле подвальной погрузочной площадки. Я с удивлением увидела, что новый водитель - Иван Иванович Иванов. Он кивнул мне и моргнул. Юрий проигнорировал его, дремал большую часть пути через километры одинаковых бетонных многоквартирных домов. Он оживился, когда "Волга" остановилась у обочины и Иван Иванович объявил: "Новогиреево". "Ага! Лучшие соленья в Москве", - провозгласил Юрий, выходя из машины и протягивая руку, чтобы помочь мне выйти. "Извините, я на минутку. Я скажу нашему водителю, чтобы он встретил нас на другой стороне через пять минут".

Рынок кишел покупателями, пассажирами и торговцами, которых не останавливал ледяной накат. Торговцы стояли возле складных столов, уставленных банками с маринованными фруктами и огурцами, вязаными вручную шапками, перчатками, салями, бейсболками и куклами Барби. Более удачливые продавцы работали в маленьких киосках, продавая водку, коньяк, пиво и цветы через крошечные окошки. Позади рынка возвышалось огромное цилиндрическое здание, украшенное танцующими свиньями и морковью. "Что это?" спросил я. "Это государственный продуктовый магазин", - сказал Юрий, нагружая свою клетчатую сумку. "В нем можно купить хлеб за три копейки и литр молока за пять копеек. Можно купить хот-доги, консервированный горошек, иногда яйца, но это все. Настоящий бизнес - на черных рынках, как этот". Он протянул банку с зелеными огурцами. "Новогиреево славится своими малосольными огурцами - мало соли".
Расплатившись, он подвел меня к полуразвалившемуся грузовику. Два темнокожих парня с кудрявыми черными волосами ютились под брезентом, продавая пиво. Юрий фыркнул. "Чеченцы!" Он загрузил несколько банок в свою сумку. "Перед тобой новый класс российских миллионеров. Они, наверное, продают мочу в этих банках". "Почему ты ее покупаешь?" "Это лучшая моча в Москве", - засмеялся он. Нас встретила машина, и мы поехали в больницу № 70 - разросшийся кампус из обшарпанных цементных зданий на огороженной лесистой территории размером с городской квартал. У въездных ворот к нам в машину присоединился один из врачей из аэропорта. Он пожал руку Юрию и кивнул мне. Юрий сказал: "Вы познакомились с доктором Лопухиным, заведующим отделением акушерства и гинекологии". У доктора Лопухина были голубые глаза, вьющиеся светлые волосы и лукавая улыбка. Именно он взял мой бумажник и передал его по кругу. "Добро пожаловать в нашу больницу", - сказал он. "Хирургия находится в этом здании, рентген - в том, педиатрия - здесь", - объяснил он, пока Юрий переводил. Машина остановилась и ждала, пока пожилого мужчину на каталке перевезут через дорогу. "Вы принимаете пациентов на улице?" спросил я. "В такую погоду?" "Мы пытались строить туннели между зданиями, но отказались от этого", - сказал Лопухин. "Это было кладбище - очень старое, принадлежащее семье Голицыных. Как бы глубоко мы ни копали, костей всегда было больше. Теперь в больнице живут призраки". "Призраки?" сказала я, недоверчиво. "Призраки?" Он что, дразнил меня? "Люди в Новогиреево спят со свинцовыми листами под матрасами, чтобы злые призраки не лезли в их сны", - сказал Лопухин. "Это серьезная проблема. Поэтому город открыл здесь Центр экзорцизма". Дверь с грохотом распахнулась. Вереница дам в высоких белых шапочках и фартуках поверх тяжелых халатов покатила тележки с дымящимися металлическими чанами вниз по пандусу и через дорогу. Женщина с планшетом проверяла тележки и отправляла их в разные здания. Я почувствовал запах вареной капусты. "Это, наверное, кухня", - сказал Юрий, принюхиваясь. "Что они подают?" "То же, что и каждый день". Лопухин закатил глаза. "Щи и каша - щи и вареная гречка". Мы подошли к зданию поменьше, где стояла стопка, как оказалось, шестифутовых коробок из-под конфет, покрытых ярким атласом с рюшами и пластмассовыми цветами. "Что это?" спросил я. "Это морг", - сказал Лопухин.
"А шоколадные коробки?" "Это гробы. Больница использует их для последней церковной службы здесь. Потом семьи должны забрать тела и сделать свои собственные приготовления". "Церковь? Я думала, что русские - атеисты". "Вовсе нет", - сказал Лопухин. Он указал на кованые ворота, расположенные в стороне от дороги. "Посмотрите туда". Сквозь решетку я разглядела красные кирпичные развалины луковичного купола, криво возвышающегося над разрушающейся церковью. "Вы видите, что лежит на земле? Это колокол Голицына 16-го века. Он довольно знаменит. Он был зарыт местными жителями в 1920 году, прежде чем КГБ успел его уничтожить. К следующей весне он будет висеть на новой башне. Он будет звонить на Пасху".

"Коммунисты превратили нашу маленькую церковь в собачью конуру. Религия была запрещена в течение семидесяти лет, но теперь перестройка изменила все это, и епископ Александр приехал, чтобы восстановить нашу церковь". Он указал на старый деревянный вагончик. "Вот где он живет". Из круглой металлической трубы вилась струйка дыма. Соседи приходят каждый день, чтобы помочь ему в восстановлении". "Мы восстанавливаем наши церкви по всей России", - сказал Юрий. Наши синагоги и мечети тоже". Атеизм был навязан, но так и не принят. Человеческая душа жаждет Бога". Мы подошли к полуразрушенному зданию на дальнем краю кампуса. Доктор Лопухин жестом показал на здание и сказал: "Добро пожаловать в наш родовой дом". Это был серый бетон с пятнами ржавчины по стенам. Казалось, что он накренился. Мы припарковались перед синей деревянной дверью, которую он открыл ключом. Меня ввели в удушающую жару тусклого коридора с отслаивающимися обоями, испачканными водой стенами, потертым линолеумом и тарелками с куриными костями на полу. Я почувствовала запах кошачьей мочи. "Что они здесь делают?" спросила я, указывая на кости. "Кормят кошек", - ответил Юрий.
"Кошки?" Я выглядела недоверчивой. "Кошки отпугивают крыс. Полагаю, в Америке то же самое". Мы вошли в другой зал, где за деревянным столом сидела пожилая женщина в белом халате и высокой шляпе. Она была похожа на пекаря. "Это главный вход?" спросила я. "Где ваши инвалидные коляски и носилки?" "Нет необходимости", - сказал Юрий. "Русские женщины сильные". Лопухин объяснил, что роженица должна была самостоятельно войти в помещение. Сначала ее раздевали и мыли из шланга. Затем ей побрили лобок и покрасили его антисептиком на основе генцианвиолета. Меня провели в предродовую палату, где беременные женщины в халатах и тапочках сидели на стульях или ходили по комнате. Некоторые стонали, но в большинстве случаев было жутко тихо. "Почему они такие тихие?" спросила я. "Стыдно", - ответил Лопухин. "Они не хотят злить медсестер", - добавил Юрий. "Плохая политика". В роддоме не было лифта. Чтобы попасть в родовые палаты, нам пришлось преодолеть четыре лестничных пролета. Мы проходили мимо женщин в халатах, которые, пошатываясь, поднимались по изношенным, неровным ступеням. "Верхний этаж лучше всего подходит для санитарных условий", - объяснил Юрий. В родильном зале дюжина женщин лежала на носилках. Несколько из них повернулись, чтобы посмотреть на нас, их лица были искажены болью. Некоторые стонали, некоторые плакали. Медсестры не обращали на них внимания и, похоже, не следовали протоколам сортировки, определяющим, какую женщину следует везти в родовую в зависимости от стадии ее родов. Юрий объяснил: "Здесь все равны. Кто пришел, того и обслужили". "Что вы делаете, если ребенок начинает рождаться?" спросила я с растущим беспокойством. " Ей нужно рожать первой". Юрий посоветовался с медсестрами. "Они связывают ей ноги, чтобы замедлить роды". "А если женщина, которая стоит следующей в очереди, не готова рожать?" "Они продемонстрируют", - сказал Юрий. Я с ужасом наблюдала, как медсестра забралась на стол и надавила ногой на живот женщины. Женщина закричала в агонии. "Остановитесь! Это ужасно", - сказала я. "И это опасно". Женщина продолжала выть. Вторая медсестра терла основание носа женщины, пока та не затихла. "Как жестоко", - воскликнула я. "Это так болезненно". "Носовое отверстие - единственное, что болит сильнее, чем роды. Это заставляет их замолчать", - сказал Юрий. "А как же анестезия? Где лекарства?" спросила я. Юрий пожал плечами и покачал головой. Женщина снова начала плакать, и медсестры закричали на нее. "Что они говорят?" "Они говорят: "Это твоя вина. Это ты занималась сексом, а не я. Заткнись". Я была ошеломлена. Это были ужасные роды - и они не закончились в родильном зале. Юрий помог мне надеть тяжелый, забрызганный кровью резиновый фартук. Мы проследовали на носилках в родовую палату, где врачи принимали роды по три ребенка за раз. В перегретом помещении пахло йодом, а вонь крови и последа была хуже, чем все, с чем я сталкивалась за годы своей медицинской практики. У меня кружилась голова. Я думала, что меня может вырвать. От жары стало еще хуже. Юрий почувствовал мою беду и помог мне освободиться от грязного фартука. "Следуйте за мной, пожалуйста", - сказал он, ведя меня в темный коридор. "Вы можете отдохнуть здесь с матерями". Я прислонилась к стене, пока мои глаза не привыкли к тусклому свету. На одной стороне коридора на носилках без присмотра лежали только что родившие матери. Их голые младенцы лежали в люльках на другой стороне. И матери, и младенцы были все еще избиты и окровавлены после родов. По проходу между ними прошла беспородная кошка и потерлась о мои лодыжки. С меня было достаточно. "Что это, черт возьми, такое?" воскликнула я. "Это ужасно! У этой женщины разорвано влагалище. Ей нужно сделать операцию, чтобы остановить кровотечение. Этого ребенка нужно немедленно помыть и согреть. И уберите отсюда эту чертову кошку!". "Пожалуйста, пожалуйста", - умолял Юрий. "Вы разозлите врачей". Юрий объяснил, что до истечения двух часов не будет никаких вагинальных операций для матерей и никаких реанимационных мероприятий для младенцев. "Это время для размышлений". С одной из младенцев случилась беда. Край одеяла упал ей на лицо, закрыв нос. Она не двигалась. Я протянул руку, чтобы снять его. "Остановись". Юрий схватил меня за руку. "Всё в руках Божьих".
««Ерунда»», —сказал я, отряхиваясь. Я взяла ребенка на руки и вытерла ей лицо и нос чистой салфеткой из кармана. Ее кожа была прохладной, а губы - голубовато-синими. Я завернула ее в свой мягкий кашемировый шарф и покачала на руках, сжимая ее грудь. "Ну же, малышка". Я похлопала и погладила ее по спине, наклонив ее голову вперед. "У тебя все получится. Ты можешь вырасти и стать красивой. Давай!" Младенец покачнулся и захрипел. Она сильно закашлялась и выплюнула пробку слизи. Ее губы стали розовыми, рот сформировал идеальную букву "О", и она закричала, как оперная звезда. "Это моя девочка. Это мой маленький ангел". Мать рыдала в другом конце зала. "Моя дочка..." Она протянула руки. "Она просит свою дочь", - сказал Юрий. Я положила новорожденную ей на грудь. "Kak ona zavoot?" - спросила она, целуя щеку дочери. "Она хочет, чтобы ты назвал ее", - сказал Юрий, вытирая слезу. Черные вьющиеся волосы ребенка напомнили мне танцовщицу фламенко. "Кончита", - сказала я порывисто. "Чита..." - сказала мать. "Красивая Чита". "Нет, мадам", - поправил ее Юрий. "Это бу-ти-фул Кон-чита". " Бу-ти-фул Чита", - засияла мать. "Так и есть, Чита", - сказала я. Экскурсия перешла в лабораторию УЗИ, где я продемонстрировала наши процедуры на их старом оборудовании. На обратном пути я толкнула дверь в коридор, где матери и младенцы оставались одни. Кое-что изменилось. Каждый ребенок теперь был на руках у матери. "По-моему, это больше похоже на волю Божью", - сказала я. Медсестры тоже так думали - они улыбались. Люльки были пусты, за исключением одной - плачущего младенца с копной ярко-рыжих волос. "Где мама этой девочки?" - спросил Юрий у медсестер, потом объяснил: "Она ушла домой". "Без ребенка?" "Родители не хотят этого ребенка. Ее отправят в дом ребенка в деревне".
"Почему? Она красивый, здоровый ребенок". Я переводила взгляд с лица на лицо. Юрий и Лопухин обменялись взглядами. Брови были подняты. "В чем дело", - спросила я. "У нее рыжие волосы". "И что?" Между русскими сотрудниками промелькнуло еще больше взглядов. "Это несчастье - иметь рыжие волосы", - сказал Юрий. "У многих людей рыжие волосы", - воскликнула я. "Это совершенно нормально". "Может быть, в Ирландии или Норвегии", - сказал Лопухин. "Не в России. Как говорится, "не было ни одного святого с рыжими волосами". Медсестра наклонилась поближе и заговорила с ним. Он сказал: "Они хотят назвать ее Анжелой - в честь вас. Вы даете свое разрешение?" "Конечно". "Вот и договорились", - сказал Юрий. "Пора обедать". Я хотел получить объяснение всему этому рыжеволосому суеверию. Я хотела узнать, какие еще причины приняты для отказа от детей, но персонал уходил на обеденный перерыв. Юрий перестал переводить.
Я быстро перекусила кашей и чаем с врачами. Мы попрощались, когда Юрий заметил нашу "Волгу" перед роддомом. В машине с доктором Лопухиным я чувствовала его ожидание. Должна ли я сказать ему правду и сказать, что я в ужасе от того, что увидела? Что он показал мне кошмар третьего мира, где женщин пытают при родах, а нормальных детей бросают из-за рыжих волос? Я искала слова, которые были бы честными и в то же время дипломатичными. Но их не было. Я все еще размышляла, когда мы проехали мимо небольшого здания, которое было заново покрашено желтой краской. По сравнению с остальным больничным комплексом оно выглядело новым. Над дверью был нарисован символ Инь/Ян. "Что это?" спросила я вслух. "Это новый Центр шаманской медицины. Он заменил Центр экзорцизма", - сказал Лопухин. "Ты имеешь в виду Центр колдовства", - усмехнулся Юрий. "Ш-ш-ш." Лопухин приложил пальцы к губам и подмигнул. Я уже собиралась спросить, что он имеет в виду, когда дверь распахнулась, и кухонная помощница вкатила тележку. Высокий светловолосый мужчина в белом лабораторном халате открыл ей дверь. Он кивнул в мою сторону, поразив меня своим лазерным взглядом голубых глаз. "Это знаменитый доктор Сергей Попов", - сказал Лопухин. "Наш главный специалист по духовной медицине". "Так это тот сибирский шаман, о котором пишут во всех газетах", - сказал Юрий. "Я слышал, что он довольно успешно лечит безнадежные случаи". "И их призраков", - добавил Лопухин. "Вот мы и приехали - здание администрации. Нам пора прощаться". Мы остановились у ворот. Лопухин поцеловал мне руку и вышел из машины. Иван Иванович привел "Волгу" в движение. Юрий задремал, а я смотрела в окно, пытаясь осмыслить виды, запахи, страдания женщин, жестокость персонала, чудо маленькой Читы и трагедию рыжеволосой Анжелы. Все это слилось в не перевариваемую кашу. Я постучала Юрия по плечу и разбудила его: "А маленькую Анжелу удочерят?" "Это зависит", - сказал он, закрыв глаза. "От чего?" "От того, есть ли у нее родственники". "Они ее возьмут?" "Нет, она попадет в детский дом". "Я не понимаю". Юрий начал похрапывать. Через некоторое время я тоже задремала, утомленная натиском кафкианских страданий. Через двадцать минут я была поражена, когда Юрий сообщил о нашем прибытии в женскую консультацию, где главным гинекологом была его двоюродная сестра Таня. Она встретила нас в холле. "Добро пожаловать в Коломенское, в абортарий", - обрадовалась она. "Аборт?" Ошеломленная, я повернулась к Юрию: "Я думала, мы посещаем родовые дома". "Это в вашем списке", - защищаясь, сказал он. "Это было одобрено вами вчера". Таня была невозмутима. "В СССР женщинам, независимо от их возраста и положения в обществе, аборты делаются бесплатно", - сказала она, а Юрий перевел. "Это наш лучший метод контроля рождаемости". Я была удивлена. "А как же другие средства контрацепции, такие как внутриматочные спирали и диафрагмы? Почему бы не раздавать бесплатные презервативы? Разве это не было бы дешевле и менее травматично?" спросила я. Таня покачала головой. "Таких продуктов нет", - сказала Таня. "У нас есть противозачаточные таблетки для мужчин, но они не хотят ими пользоваться". "Почему?" "У нас от них краснеют глаза", - сказал Юрий. "Они не популярны". Таня протянула мне то, что выглядело как палец резиновой кухонной перчатки. "Русский презерватив", - сказала она. "Они тоже не популярны", - сказал Юрий, его щеки пылали розовым цветом. Мы последовали за Таней в комнату ожидания. Вдоль стены стояла очередь женщин, некоторые из них были не старше подростков, некоторые - седовласые бабушки. Они вздрагивали от мучительных криков, доносившихся из процедурного кабинета. На потрепанном диване и стульях лежали распростертые женщины, которым уже сделали аборт. Кровь пропитала обивку и скопилась на линолеуме. Запах тухлого мяса пронизывал затхлый, перегретый воздух. Юрий покраснел и объявил, что будет ждать меня в машине. "Мой двоюродный брат прекрасно говорит по-английски", - соврал он. Меня провели в процедурный кабинет, где три гинеколога делали аборты двенадцати женщинам одновременно. Врачи не меняли перчатки, переходя от пациентки к пациентке в окровавленных резиновых фартуках. Анестезии не было. Медсестры растирали основание носа каждой женщине, которая кричала от боли. "Советская женщина может сделать аборт, когда захочет", - весело сказала Таня. "У большинства из них одиннадцать абортов в жизни". "Это ужасно", - воскликнула я. "Как женщины чувствуют себя при этом?" "Они очень страдают от душевной болезни", - призналась она. Я подумала обо всех этих скорбных маленьких пациентах-призраках для Сергея Попова в его Центре экзорцизма. Он, должно быть, очень занятой человек. Когда я вернулась к Юрию в машину, он сообщил мне, что остальные мои посещения больниц были отменены Комитетом мира. Я был разочарована, но в то же время почувствовала облегчение. Мне нужно было время, чтобы восстановиться. Все было шокирующим и происходило слишком быстро. Мы доехали до гостиницы "Космос", и я присоединилась к другим американским делегатам в Большом зале Советского Союза. Индейцы Лакота Сиу били в барабаны и танцевали на сцене с сибирскими якутами, которые звучали удивительно похоже. Я расслабилась в мягком кресле и задремала в ритме их песнопений. Кто-то тронул меня за плечо. Это был Саша из Комитета мира. "Извините, доктор Энгель", - громко сказал он. По аудитории прокатилась волна раздражения. "Выйдите со мной, будьте так любезны". В кафе в холле он купил мне эспрессо и объяснил, что Комитет мира любезно организовал для меня специальную программу. Отныне он будет сопровождать меня в Академию медицинских наук, Центр исследования рака и другие утвержденные учреждения. Мы сразу же начнем с Музея истории советской медицины. "Сейчас?" спросила я. Он указал на черный лимузин ЗИЛ, который простаивал возле входной двери, не замеченный торговцами на черном рынке. В течение следующих нескольких дней меня развлекали экскурсиями, предназначенными для иностранных высокопоставленных лиц. Саша был отличным переводчиком и внимательным хозяином. Я вежливо сидела и старалась не заснуть, пока функционеры коммунистической партии произносили длинные речи о чудесах советского здравоохранения.
Мои мысли были далеко. Я начала понимать, почему русские врачи так рисковали, чтобы показать мне реальность советской системы. Они привезли меня в настоящий родильный дом, чтобы сделать именно то, что я сделала. Своим простым, вызывающим поступком, когда я перенесла малышку Читу на руки матери, я дала им разрешение изменить ситуацию - оказать сострадательную помощь, которая уже была в их сердцах. Я видела облегчение на их лицах. Я начала представлять, как внедрить более мягкие, добрые методы, которые помогут и пациентам, и персоналу восстановиться после пережитой травмы. А как же маленькая Анжела? Были ли детские дома полны рыжеволосых детей? Я должна была знать. В день заключительного пленарного заседания я сидела вместе с остальными делегатами в Большом зале. Советские чиновники произносили заключительные речи, полные доброй воли и надежды на будущее. Я взглянула на окружающих меня незнакомцев и поняла, что почти не разговаривала с другими американцами. Мои дни были заполнены русскими. В моей сумочке лежали десятки визитных карточек на кириллице. У меня брали интервью для российского телевидения. Мои соотечественники выглядели уставшими, но я была полна энергией. Я необъяснимо чувствовала себя как дома в этом незнакомом городе. Другие могли бы оставить Россию позади и вернуться к своей американской жизни, но у меня было предчувствие, что открылась дверь, и я попала в альтернативную вселенную. Было ли целью моей жизни снизить детскую заболеваемость в этой странной стране? Если да, то как? Я вздрогнула, почувствовав чье-то присутствие. Я повернулась и встретилась взглядом со светловолосым мужчиной, который занял место рядом со мной. Он показался мне знакомым. "Доктор Сергей Попов", - сказал он, протягивая руку. Я пожала ее. "Да, конечно, из Центра шаманской медицины". Он взял мою руку в обе свои, удивив меня теплом своей хватки. "Не бойся", - прошептал он по-английски, не сводя с меня пристального взгляда своих глаз. "У тебя болит третий глаз. Я скоро тебе понадоблюсь". Он поцеловал мою руку и оставил мне визитную карточку с символом инь/ян над его именем. Что он имел в виду - болезнь моего третьего глаза? Говорил ли он о моих опухолях в пазухах? Вернулись ли они? Откуда он мог знать? Я начала дрожать.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ТРЕТИЙ ГЛАЗ
Сиэтл, 1991 год 
Я вернулась в Сиэтл, и Россия приехала вместе со мной. Я закрывала глаза и видела нагромождение черных рынков, Красную площадь, очереди за продуктами, аборты, гробы из конфетных коробок, плачущих рыжеволосых младенцев и бутылки теплого пива.            
 Я не могла их рассортировать. Внутри этой странной смеси было магнитное притяжение связей, которые я установила с людьми, как духовных, так и энергетических. Я вспоминала, как в моих руках оживала маленькая Чита, как я радовалась, видя, как новорожденных переносят через весь зал на руки их матерей. Я моргала и смотрела в толстые линзы, заслонявшие глаза полковника, чувствуя его просьбу вернуться. Я снова моргала, возвращаясь к неизмеримым страданиям женщин в стране, где роды — это мясорубка, а контроль рождаемости - посягательство на женскую душу. Задохнувшись от одиннадцатичасовой разницы во времени, я просыпалась до рассвета и бродила по своему милому старому дому, заглядывая к детям. Я видела, как они спят, в безопасности и тепле в своих кроватках, и желала того же малышке Анжеле. Я написала Юрию письмо, спрашивая, что с ней случилось и могу ли я чем-нибудь помочь. Я предложила найти ей приемную семью в Америке, может быть, семью рыжих - у нас их было много. В ответ он написал, что сделает это. Он приложил статью, переведенную из советского "Мира женщины", в которой говорилось, что треть младенцев, родившихся в России, были брошены при рождении по причине бедности, одинокого материнства и списка "дефектов", включавшего шесть пальцев на ноге, смешанную расу, расщелину нёба, родимые пятна или ненормальные волосы. Тот факт, что у большинства из них были живые родственники, означал, что они были недоступны для иностранного усыновления и обречены расти в государственных учреждениях. Он написал еще раз, чтобы сообщить, что Анжелу отправили в Дом ребенка номер шесть в Ярославле, промышленном городе к северу от Москвы, где у нее есть бабушка. К концу 1990 года я задумалась о продаже своей медицинской практики. Я рассудила, что смогу использовать вырученные средства для работы над реформой охраны здоровья матери и ребенка в СССР. Я могла ездить только на недели, когда мой бывший муж оставлял детей у себя дома, но я могла многое сделать из Сиэтла. Страдания, которые я видела, были слишком велики, чтобы отвернуться от них, а решение многих проблем требовало лишь здравого смысла - основы хорошей медицинской практики.
Я начала с создания некоммерческой неправительственной организации - НПО. "Как мы назовем нашу новую НПО?" спросила я группу друзей, собравшихся в моей гостиной. Мы собрались вместе, чтобы сформировать совет директоров. Большинство из них были врачами с опытом работы за рубежом или бизнесменами из базирующихся в Сиэтле компаний, таких как Microsoft и Boeing, которые давно сотрудничали с Россией. "Как насчет MiraMed", - предложила Кэрол Хилтнер из Центра советско-американского диалога. "Мне нравится", - сказал Рой Фаррелл из организации "Врачи без границ". "Мир" — это русское слово, означающее мир. Оно также означает мир и целостность". "А med — это медицина на обоих языках", - сказал Кайл Джонсон, наш адвокат. Мы проголосовали, и MiraMed получила свое название. "Теперь нам нужно собрать деньги", - сказал Дейл Джарвис, наш бухгалтер. "Вы готовы выступать на публике, давать интервью в новостях и встречаться с правительственными чиновниками?". "Конечно", - сказала я с некоторым трепетом. Я участвовала в нескольких телевизионных программах Сиэтла и думала, что похожа на Минни Маус. "Для начала я организую интервью с KOMO и KING 5", - сказала Кэти Уайт, наш журналист. "Да... конечно", - согласилась я. "Я не знаю, насколько хороша я буду". "Говорите от сердца, как вы делали это с каждым из нас. Расскажи истории Читы и Анжелы. Сиэтл поддержит тебя". "Я знаю Джилл Догерти из CNN", - сказал Ари Коэн, наш специалист по большим картинам. "Я уверен, что смогу убедить ее послать с вами кого-нибудь под прикрытием в родовой дом". Когда они ушли, шумной компанией спустившись по двум крутым лестницам на улицу, я сидела в качелях на крыльце и смотрел на огни Сиэтла. Во что я ввязалась? Начался дождь, и я пошла в дом, чтобы позвонить Белле Абзуг, бывшей конгрессвумен из Нью-Йорка. Мы познакомились много лет назад в Организации Объединенных Наций на заседании Комиссии по положению женщин. Она была сильной, смелой и доброй. Я считала ее своим наставником. "Я собираюсь продать свою медицинскую практику", - проговорила я. "На вырученные деньги я создам некоммерческую неправительственную организацию по реформированию родовспоможения в СССР". "Это звучит как отличная идея", - сказала она. "Почему вы так колеблетесь?"
"Мне придется заняться сбором средств". "И что? О чем ты беспокоишься?" "Совет директоров хочет, чтобы я занималась СМИ и публичными выступлениями. Что, если у меня ничего не получится?". "Смирись", - с гоготом отругала она. "У тебя все получится. Женщины сами себе мешают, пытаясь убедиться, что все идеально, прежде чем двигаться вперед. Мужчины просто толкают вперед, устраивают большой беспорядок и беспокоятся о последствиях позже - если вообще беспокоятся". "Я могу попробовать в течение нескольких лет", - признала я. "У меня есть хорошее предложение с оговоркой, что я могу выкупить практику обратно через три года, если ничего не получится. У нас с бывшим совместная опека, так что я могу путешествовать, когда наши дети с ним". На линии повисла долгая пауза. "Вы все еще там?" "Я просто вспоминаю тот день, когда я решила заниматься гражданскими правами. Я вела свое первое крупное дело в Миссисипи. Это положило начало моей политической карьере, но у меня случился выкидыш". "Вы хотите сказать, что оно того не стоило?"
"Я хочу сказать, что всегда есть последствия, о которых мы не договариваемся. Если вы хотите сделать что-то безопасное, баллотируйтесь в Конгресс".
В течение следующего года я набирала   врачей, медсестер и психологов со всей Америки, обращаясь в профессиональные ассоциации с просьбой о привлечении добровольцев. Отклик был сердечным. Мы совместно подготовили первую в России программу обучения родам для персонала больниц и предродового образования для матерей, используя материалы американских родильных центров и учебных заведений. В 1992 году они присоединились ко мне в Сиэтле для проведения ознакомительной сессии перед вылетом в Москву. Медицинские компании в Сиэтле щедро предоставили стерилизаторы и другие мелкие, но необходимые предметы для родильных залов. Немецкая авиакомпания Lufthansa согласилась перевезти нас и наше оборудование бесплатно. В дополнение к занятиям, которые мы будем проводить во Всесоюзном центре охраны материнства и младенчества Юрия, мы планировали провести фокус-группы с российскими женщинами у них дома, чего никогда не делалось в СССР. Результаты фокус-групп позволили бы получить данные, необходимые для написания грантов. Нас пригласили подать предложения для участия в программах финансирования правительства США через USAID - Агентство США по международному развитию - и Государственный департамент. Д-р Лопухин и д-р Шуев развесили объявления о проведении фокус-групп в педиатрических клиниках по всей Москве. Листы регистрации добровольцев были заполнены в течение одного дня. Как и везде, российские женщины были не прочь пообщаться. В квартирах по всему городу были организованы кухонные чаепития.                                         
 Я представляла, как женщины по всей Москве стоят в очередях, чтобы купить сахар и муку, чтобы испечь печенюшки к чаю. Я крепко спала у себя дома, когда в 4 часа утра зазвонил телефон: "Я могу поговорить с доктором Энгель?". буркнул голос в трубке. "Да?" Я нащупала прикроватную лампу и очки. "Кто это?" "Да это твой старый друг Саша из Советского комитета защиты мира". "Сейчас четыре утра", - проворчала я. "Ах да - часовые пояса". "Вполне. В Москве сейчас как раз после обеда. Я позвонил тебе с отличными новостями от моего босса". Я села в кровати, все еще гоняясь за сном. "Кто?"
"Конечно, ты помнишь дорогого Игоря. Он решил предоставить вам комнаты для переговоров в нашей штаб-квартире на проспекте Мира. Вы будете пользоваться нашей системой связи и переводчиками - очень щедрое предложение". Я молчала, не зная, как к этому отнестись. КГБ, вмешивающийся в наши интервью и запугивающий женщин, подрывал нашу цель. В то же время мы не могли действовать без их благословения. Однако, узнав, что русские очень суеверны, у меня возникла идея. Считалось, что если говорить или даже думать о родах, то мужчина станет импотентом. "Спасибо", - сказала я бодро. "Ваша помощь очень приветствуется в этих интимных женских обсуждениях всех аспектов процесса рождения. Мы с благодарностью принимаем вашу поддержку в этих деликатных акушерских вопросах. Вы можете переводить наши графические иллюстрации родовой патологии". Саша замолчал, шестеренки в его мозгу крутились, пока он думал, как выпутаться из этой ситуации. "Я позвоню вам еще раз с подробностями". Он повесил трубку и не перезвонил, но я знала, что КГБ так или иначе сделает свое дело. Тем временем мы продолжали выполнять наши планы и заканчивали собирать медицинские принадлежности для полета на следующую ночь. Настроение было предвкушающим, когда мы собрались на ужин в греческом ресторане Costas Opa на Сиэтлском судоходном канале. Я только что села за стол и заказала сувлаки, когда молния расколола мой череп. Я встала и упала. Меня срочно доставили в больницу Overlake Hospital и госпитализировали. Врачи, которые были моими друзьями и коллегами, нависали надо мной и говорили тихим голосом. Я знала, что дело плохо. Опухоли синусов вернулись и перекрывали артерию за моим левым глазом. У меня была высокая температура.
Хирурги начали внутривенное введение стероидов, и на следующее утро мне была назначена срочная операция. В ту ночь меня посетил целый ряд специалистов - хирурги, анестезиологи, отоларингологи, офтальмологи. Они влетали в мою палату, как мрачные пророки из Храма Логики, чтобы сказать мне, что если я выживу после операции, то ослепну на один или оба глаза и лишусь обоняния. Хирургам нужно было удалить оставшиеся кости в моем носу, чтобы добраться до носовых костей. Мне бы потребовался металлический протез, чтобы заменить нос. Они говорили все дальше и дальше, но я перестала слушать. Я закрыла глаза от боли и мечтала о полете. Белые пернатые крылья поднимали меня в ночное небо, где муки жизни улетучивались. Я не чувствовала ничего, кроме притяжения планет. Раздался раскат грома. Был ли это голос Бога? Молния пронзила небо электрическими разрядами. Голубая вспышка ударила меня в лоб, и я упала в клубок крыльев и ног. Земля быстро поднималась. Перья рвались, зацепляясь за ветки в свободном падении - каждый толчок высвобождал голоса, которые кричали: "Женщины не летают". "Девочки не могут быть врачами". "Ты дура, раз пытаешься изменить мир". Легион призраков младенцев из Коломенского абортария вырвался в воздух и осветил небо, как искры. "Вы нас не спасли", - завопили они. "Вы не успели". Я проснулась с криком: "Нет! Не успела!". Я была одна в своей больничной палате, запутавшись в мокрых от пота простынях, с колотящимся сердцем и расширенными глазами. Я пропотела от жара. Капельница стрекотала, кардиомонитор пищал - обычные больничные звуки. Стероиды пока действовали, и головная боль прошла. Я села, глотая воздух и размышляя, что мне делать.
Я знала, что в больнице Оверлейк - храме логики с его машинами - я не найду убежища. Я читала свои медицинские карты и оценивала собственные рентгеновские и компьютерные снимки. Слишком много костей уже было удалено с моего лица. Любая попытка соскоблить еще больше привела бы к обнажению мозга. Я истеку кровью и умру. Я знала это каждым атомом своего существа. Медицинские работники не могли ничего сделать, чтобы спасти меня.
Остаться — значит сдаться. Я вытащила капельницу, поднялась с кровати и откинула занавеску окна, чтобы посмотреть на свое изображение в темном стекле. За моим отражением материализовались формы - зал суда, старый, из моего детства, черно-белый, как Перри Мейсон на телевидении. Над головой щелкал потолочный вентилятор, отбрасывая тени на переполненную галерею. Мужчины и женщины сидели и потели от жары, бормоча "Бубба, бубба, бубба..." Судебный пристав, прокурор и адвокат защиты - все были мной. Я тоже была защитником, стоя с поникшими плечами перед судьей. Мой процесс подходил к концу, и я проигрывала. Присяжные застыли на своих местах, обмахиваясь веерами от скуки. Вердикт будет быстрым, приговор - безжалостным. Они хотели, чтобы моя история закончилась, и они могли пойти домой. Прокурор встал и крикнул: "Вскрыть ее! Покончим с этим!" Адвокат защиты встал и сказал: "Никакой защиты". Я уставилась в пол. Багровое пятно стекало с моих ног, растекаясь по полу черно-белой плитки Храма Логики. ««Минутку»», —сказала судья, которая также была мной. "Разве обвиняемому нечего сказать?" Она наклонилась вперед, пока мы не оказались нос к носу. Раздался грохот грома, и за ее головой сверкнула молния. "Ты виновна, только если сдашься, тупая корова", - сказала она. "Защищайся или умри трусливой смертью!" Стены зала суда растворились. Я снова была одета как невеста, идущая через Храм Логики. Со всех сторон тикали часы: "Ты не успеваешь... не успеваешь", - трубили они. Я подошла к зубчатой границе пропасти, но не испугалась. Я подбежала к краю, раскинула руки и прыгнула, кувыркаясь в облаке белых лилий, плавно паря во тьме, невесомая, как лист, окруженная биением моего человеческого сердца.

"Я могу тебе помочь", - сказал Сергей Попов в Москве. Я вспомнила тепло его рук. Если западная медицина не смогла меня спасти, то, возможно, шаманская медицина сможет. Российские врачи и даже правительство Москвы верили в его работу с духовной медициной. Юрий говорил, что он творит чудеса с безнадежными случаями, а это была я - неизлечимая. Неужели Бог показал мне новую дверь, открыл ее, чтобы я увидел альтернативу смерти? Или я просто слишком отчаялась, чтобы мыслить здраво? Неужели мои сверстники знают лучше? Я никогда не думала, что они умнее меня. Я взвесила свои варианты. Любой мой выбор был проигрышным. "Ну что?" - потребовал судья, пока присяжные смотрели на меня равнодушными глазами. "Бабба, бабба...", - бормотала галерея. "Я еду в Россию", - объявила я. "Так тому и быть!" Судья опустила молоток, и зал суда загудел. Во мне бурлила энергия. Я обыскала шкафы и нашла свою одежду. На посту медсестер я столкнулась с адвокатом больницы, который потребовал, чтобы я подписала ряд форм, в которых говорилось, что я ухожу вопреки рекомендациям врача. Мой лечащий врач пришел в ярости и сказал мне, что если я откажусь от операции, то он умывает руки. Я никогда не смогу вернуться в Оверлейк для лечения. Их угрозы не возымели действия. Я отправилась в аэропорт SeaTac с бутылкой преднизона, чтобы сдержать отек мозга. Я встретила свою группу в зале международных вылетов. Люфтганза пожертвовала наши билеты для этой гуманитарной миссии и рассадила нас в первом и бизнес-классе. Пилот пригласил меня в кабину, чтобы посмотреть на восход солнца над Зеленой землей. Божье прикосновение озарило ледники внизу огненно-розовым и оранжевым цветом рассвета.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
БОЛЬШОЙ МЕШОК ДЕНЕГ
Москва, Россия--1991 
Нашу группу поселили недалеко от Москвы в загородном комплексе для элиты коммунистической партии под названием "Сосны". Он возвышался над Москвой-рекой среди трофеев Красной Армии, награбленных из гитлеровского "Орлиного гнезда" в Берхтесгадене. По обе стороны от входа стояли бронзовые статуи сидящих оленей, привезенных Германом Герингом фюреру из Сирии. Вскоре мы обнаружили, что все наши ключи от номеров были одинаковыми - другими словами, бесполезными. Пока некоторые из нашей группы играли в бильярд на столе Гитлера или ездили на велосипедах на кроваво-красную дачу Сталина в глубине леса, я встретилась с пламенной журналисткой Ольгой Бединской - одним из ведущих российских репортеров-расследователей. Она готовила разоблачительный материал о родовых домах для показа в своей популярной телевизионной программе новостей. Когда я спросила ее, не боится ли она выпускать этот материал в эфир, она ответила: "Я могу сесть на лицо любому человеку в Москве и рассмеяться". Я поняла, что она имела в виду, что у нее так много компромата на важных людей, что они не собираются вмешиваться.
В первый день мы организовали для американцев автобусную экскурсию по городу, в которую входила прогулка по Красной площади. Наша группа только ступила на площадь, когда ко мне подъехал черный лимузин ЗИЛ Комитета мира. Саша выскочил, улыбаясь, и расцеловал меня в щеки. "Пошевеливайтесь", - сказал он американцам, заталкивая меня в машину. "Наслаждайтесь своим туром". Моя команда не двигалась. Они стояли и смотрели в шокированном удивлении. Саша сел рядом со мной и зажег сигарету. "Лично я, - сказал он, - рад, что ваши дамы разъезжают по всему городу и обсуждают свои женские темы в обшарпанных квартирах. Но у наших боссов другие идеи. Сколько у вас команд?" Я уже отправила ему всю эту информацию, но ответила: "Пять команд с тремя интервьюерами в каждой. В течение следующих десяти дней мы проведем интервью в семидесяти пяти квартирах. Приглашаем вас прийти, выпить чаю с дамами и обсудить роды. Я уверена, что они будут рады поделиться своими историями из родовых домов". Его губы сжались в гримасу. "Вы, конечно, шутите. Кроме того, начальство не хочет тратить важный персонал на то, чтобы слушать женские разговоры. Я пришел предложить компромисс. Ваши команды могут свободно заниматься своими мнениями, если вы пойдете с нами". Он сделал паузу. Я ждала. "Комитет мира организует остальную часть вашего визита. Вы будете нашим почетным гостем". "Куда я пойду?" "Какая разница? Фабрики, правительственные учреждения, обычный тур для знаменитостей. Вы дадите несколько интервью на телевидении и радио, в газетах. У нас будет пресс-конференция в Комитете мира. Вы можете рассказать о нашей совместной работе в области гражданской дипломатии". "Это будет прекрасно. Спасибо", - сказала я, улыбаясь, чтобы скрыть свое разочарование. Этот компромисс был необходим, и не было смысла спорить. "А как насчет моих личных встреч?" спросила я, думая о Сергее Попове. У меня не было времени связаться с ним до отъезда из Сиэтла. Мне нужно было попасть в Центр шаманской медицины. "Вы можете встречаться с кем угодно - в Комитете мира", - сказал Саша. "Мы предоставим вам прекрасные условия. Я буду вашим личным переводчиком. Я очень хорош". "Это очень любезно с вашей стороны". Я протянула руку. "Я согласна на ваш компромисс". Он поцеловал ее, явно испытывая облегчение. "Если мы здесь закончили, я бы хотела показать моим друзьям Красную площадь". Я потянулась к дверной ручке. Замки защелкнулись. Я подняла глаза и увидела, как Иван Иванович подмигивает мне с водительского места. Он поставил ЗИЛ на передачу и помчался по Красной площади. "Помаши на прощание своим американцам", - сказал Саша. "Мы едем ужинать". Я помахала рукой через заднее стекло, улыбаясь, чтобы передать своим обеспокоенным коллегам, что меня не похищают - или похищают?
Возможно, мои встречи с Ольгой Бединской зашли слишком далеко. Мы выехали из Москвы в темнеющую деревню. Саша был необычайно молчалив. Я не знала, был ли это прием запугивания, или он был зол. Это заставляло меня нервничать. Я порылась в сумочке и достала кассету с музыкой нью-эйдж, которую сделала для меня моя дочь. Я передала ее Ивану, спросив, не хочет ли он ее включить. Он вставил кассету в проигрыватель. Группа Beatles запела "Norwegian Wood", и я сосредоточилась на знакомой музыке, пытаясь расслабиться. Саша зажег свою тысячную сигарету и сказал: "Тебе повезло, что у тебя такие сильные друзья". Я предположила, что он имеет в виду полковника. Мы ехали больше часа и приехали на стоянку, где стояли черные седаны, их моторы работали на холостом ходу. Саша оживился. "Добро пожаловать в "Славянский базар"", - сказал он, открывая мою дверь и подавая руку. Мы поднялись по грубо сколоченной деревянной лестнице в бревенчатое здание с ярко-голубыми пряничными ставнями.
Стальную дверь открыл одетый в камуфляж казак с автоматом. Он поцеловал Сашу в губы и провел нас в переполненный, задымленный ресторан, где было полно посетителей в черных костюмах. И снова я была единственной женщиной в зале. Сильные мужчины сидели за деревянными столами, заваленными едой и бутылками вина. Сквозь шум я услышала тему "Крестного отца", на этот раз сыгранную слишком быстро. Черноволосый музыкант в смокинге выбивал ритм на пианино в стиле хонки-тонк. Группа из Комитета мира пригласила нас за угловой столик. Они закусывали соленой селедкой, запивая ее рюмками водки. Все они говорили на том же красноречивом английском со странным акцентом, что и Саша. Их речь сопровождалась характерным хихиканьем, возможно, перенятым из школы КГБ. Начальник Саши Игорь сидел за столом напротив, его лицо терялось в сигарном дыму, но каждый волосок на его голове отсвечивал светом яркого огня в камине. Вскоре стол был завален русскими салатами, тарелками со свежей зеленью и помидорами, мисками с сырым чесноком, говяжьим языком в специях и вечно актуальными огурцами. Когда казалось, что больше ничего не поместится, на стол поставили тарелки с осетриной, форелью, картошкой, пирожками и пельменями с капустой, чтобы сформировать еще один слой. "Русская деревенская еда", - сказал Саша, выкладывая на мою тарелку куски рыбы и картофеля. "Примитивная, но питательная". Игорь налил мне рюмку водки. "Несколько капель, всего несколько капель", - повторял он. Я придерживалась грузинской минеральной воды. Саша и его друзья распили несколько бутылок водки, поднимая тосты и закусывая. В конце концов, Игорь, прочистив горло, дал сигнал, что наша встреча начинается. Несмотря на мой протест, он налил мне полный стакан армянского коньяка.
"Ну, - сказал он, наклонившись вперед на сложенных руках так, что его лицо оказалось близко к моему, - я понимаю, что у тебя есть большой мешок денег". Я чуть не задохнулась. Я не ожидала этого. У меня действительно была большая сумка денег. В гостинице, под надежной охраной, как я надеялась, остальных американцев, лежала сумка, в которой были наличные деньги на оплату гостиницы, проезда и программы - ровно 25 000 долларов. Наличные были единственным способом оплатить наши расходы. "Около 25 000 долларов, я прав?". Он сделал паузу, подняв свои кустистые брови. Затем он продолжил: "Если вы хотите продолжать работать в этой стране, вы должны отдать их мне сейчас". Я не собиралась отдавать ему деньги. Если бы они вывели меня за гостиницу "Сосны" и приставили к моей голове пистолет, я бы сразу отдала эти деньги. Вместо этого эти парни из КГБ трясли меня в шумном ресторане, окруженном бандитами, с огромным вооруженным охранником у двери, который выглядел так, будто он на стероидах. Я потягивала коньяк и обдумывала свои варианты, пока "Крестный отец" играл снова и снова. Это был театр, большое шоу, дружеская встряска с возможностью отнести экстравагантный ужин на их счет. Они не причинят мне вреда, потому что официально отвечают за мою безопасность и подчиняются полковнику. Вот что Саша имел в виду под "влиятельными друзьями". Возможно, преднизон подпортил мне рассудок, но я перешла в наступление. "Эти деньги предназначены для спасения жизни русских детей", - возмущенно сказала я. "Ваших детей". Я наклонилась вперед и указала на Игоря, который даже не моргнул. "Вы знаете, какая ужасная ситуация в ваших родовых домах. Вы читали наши истории и интервью. Если вы берете у нас деньги, то русские дети будут умирать - ваши дети". Я снова указала пальцем, и на этот раз он моргнул. Я начала графическое описание ситуации в родильных домах, наполненное такими словами, как кровь, плацента, влагалище, свищ, гной, плод, удушье, гангрена и кровотечение. Я надеялась, что это вызовет у него отвращение, и это так и было. За нашим столом воцарилась тишина. Хорошо - никто не ел. Я портила им ужин. Я чувствовала, как эти люди хотят, чтобы я замолчала, но они открыли эту коробку, и слово было за мной. Принесли еще несколько бутылок водки и коньяка. После примерно двадцати минут моего монолога об ужасах русских родов, один из мужчин рыдал. Его невестка только что родила ребенка - в роддом ее привезли здоровой молодой женщиной, а вынесли на носилках как овощ. Ребенок умер, и семья была в смятении, а его сын угрожал самоубийством. Я наклонилась вперед, достаточно близко, чтобы почувствовать запах чеснока на дыхании Игоря, и сказала: "Я могу пойти домой и забыть обо всех вас. Я могу потягивать мятный коктейль и вести хорошую жизнь. Мне не обязательно быть здесь". Игорь схватил мою руку и сжал ее. "Нет, ты должна остаться", - сказал он. Напряжение ослабло. Мешок с деньгами был забыт. Мы подняли тост за будущий успех наших проектов по спасению русских детей. Игорь подал сигнал пианисту, который с благодарностью прекратил играть "Крестного отца" и начал "Тему Лары" из "Доктора Живаго". "Американцам нравится эта песня", - сказал Саша и потянул меня на танцпол, пока Игорь не вклинился и не закружил меня. Следующие десять дней меня возили по Москве на ЗИЛе. Если я выходила на прогулку, за мной следовал ЗИЛ. Если я встречалась с американской командой, ЗИЛ висел рядом, с работающим мотором и Сашей под локтем. Я не входила ни в одну из квартир и не участвовала ни в одной из семидесяти пяти кухонных встреч, которые проводились. Вместо этого я отправился в VIP-тур КГБ по городу.
   
Улыбающиеся директора заводов водили меня по фармацевтическим заводам, швейным фабрикам и сборочным цехам по производству часов, но меня никогда не оставляли одну, пока не наступало время ложиться в постель, когда все уже спали. Я посетила Музей авиации и космонавтики и сфотографировалась для газет, возлагая цветы к Могиле Неизвестного Солдата у Кремлевской стены. Я давала интервью для телевидения и новостей в штаб-квартире Комитета мира на проспекте Мира, стоя перед огромным голубем, который является символом Комитета мира. Я уверена, что продюсеры надеялись, что российские зрители будут ассоциировать меня с КГБ и сторониться нашей программы. Возможно, несколько лет назад это имело бы такой эффект, но времена менялись. Железный занавес был снят. Люди были насторожены, но не так напуганы, как раньше. Они жаждали контактов с внешним миром и были очарованы Америкой и тем, что она собой представляла. По окончании фокус-групп мы организовали банкет в честь женщин, которые поделились своими кухнями и историями. Мы арендовали банкетный зал в отеле "Прага" и ожидали около 200 гостей, включая членов семей. В то время подобное мероприятие в Москве стоило около 500 долларов, или две полные сумки рублей. Мы даже смогли нанять оркестр. Я прибыла в банкетный зал на ЗИЛе раньше всех и села одна во главе длинного, П-образного стола, уставленного русскими салатами, копченой рыбой и хлебом. Я попеременно беспокоилась то о том, что никто не придет, то о том, что придет слишком много людей. Люди из фокус-групп были русскими из рабочего класса, которые никогда не были в ресторане или отеле. Возможно, их напугает присутствие Комитета мира, и они останутся в стороне. Группа прибыла на место в четверть восьмого. В восемь часов они начали исполнять популярные русские рок-песни, и тут появились гости - все до одного. Должно быть, они ждали на улице у отеля, потому что они пришли одной группой, за ними вскоре последовал Комитет мира. Люди заняли места за столами и подозрительно оглядывались по сторонам. Никто не улыбался и не разговаривал. Бутылки вина на каждом столе опустели за несколько минут, но никто не разговаривал. Я дала Саше 100 долларов и попросила его заказать две дюжины бутылок водки. При цене 4 доллара за бутылку это была самая лучшая водка. Водка исчезла, и вечеринка немного потеплела. Я заказала еще 24 бутылки, и вечеринка превратилась в грандиозный успех. Сначала танцевать хотели только наши американские врачи и медсестры. Но в соседней комнате проходила оживленная грузинская свадебная вечеринка, у них не было оркестра, и они пробрались в наш банкетный зал, чтобы продемонстрировать свои кавказские танцы. Не желая уступать, русские вскоре уже прыгали вокруг нас, как мешки. В какой-то момент, когда мы танцевали медленный танец, Саша прошептал мне на ухо: "Знаешь, я прямо как агент 007 - русский Джеймс Бонд, имеющий лицензию на убийство". "Приятно слышать", - сказала я. Он шутил? В 1:45 ночи группа ушла. В 2 часа ночи погас свет, и мы разъехались в разные стороны - мои американские коллеги на такси в Сосны, а меня пересадили в ЗИЛ. В последний день нашего пребывания в Москве мы должны были провести пресс-конференцию в прямом эфире национального телевидения, чтобы рассказать о результатах работы наших фокус-групп. Она была организована в зале дружбы Комитета мира, где пресс-конференции проводились с 1930-х годов. У меня было похмелье и разочарование. Из-за Саши на черном ЗИЛе, который висел, как стервятник, мне не удалось ни встретиться с Сергеем Поповым, ни даже позвонить ему. Юрия я почти не видела. Он предупредил меня, что мои звонки из Сосны отслеживаются, и это может создать проблемы для Шаманского центра. Он предложил пригласить доктора Попова на пресс-конференцию вместе с другими врачами из больницы № 70. Я согласилась, что это лучший план, и надеялась, что он придет. Я старался не думать о том, что произойдет, когда таблетки преднизона перестанут действовать. У меня оставалось всего несколько таблеток. Я приехал рано и заметила, что стол для прессы накрывают так, чтобы телекамеры снимали нас на фоне голубя Комитета мира. Пока никто не приехал, я попросила операторов переставить оборудование так, чтобы они оказались напротив секции стола, за которым находилась выставка детских рисунков. Моя группа вошла и заняла свои места перед камерами, техники установили микрофоны, и когда в последнюю минуту поспешно вошел Комитет мира, было уже слишком поздно что-то менять. Нам предстоял прямой эфир. К моему огорчению, Игорь демонстративно освободил место рядом со мной за столом для прессы, постукивая по микрофону и шелестя пачкой бумаг. Захват пресс-конференций был одним из способов КГБ контролировать СМИ. Я должна была выступить первой. Я представила наш проект и нашу американскую команду, после чего выступил главный гинеколог Всесоюзного центра охраны материнства и младенчества доктор Шуев. Пока он рассказывал о нашей новой программе обучения родам, доступной на русском языке, я обратила внимание на то, что микрофоны были подключены прямо к столу и соединены с разъемом, а провода висели внизу. Затем выступил доктор Лопухин, который рассказал о предварительных результатах фокус-групп. Он закончил свое выступление, в то время как Игорь прочистил горло и нацепил угодливую улыбку. Я не стала медлить. Прежде чем он успел произнести хоть слово, я протянула руку под стол и отключила его от сети. Несколько секунд он безрезультатно постукивал по микрофону. Оператор уставился на меня. Он знал, что я сделала. Мое лицо покраснело от чувства вины. Мой желудок поднялся к горлу. Я попытался прочитать его лицо. Я только что отключила   КГБ. Меня могут арестовать и отправить в ГУЛАГ. Я затаила дыхание, пока он не подмигнул мне и не дал сигнал следующему оратору, отправив нас в эфир без Комитета мира.
Сразу после пресс-конференции россияне в одиннадцатичасовых поясах от Калининграда до Владивостока смотрели шокирующее разоблачение Ольги Бединской, снятое скрытыми камерами. Ее репортаж позволил российским мужчинам впервые увидеть чудовищные издевательства, которым подвергаются их жены и дочери. Даже члены Комитета мира были заворожены телевизором в холле. Остальные американцы уехали на такси в аэропорт Шереметьево, чтобы вылететь домой. У меня был с собой чемодан, готовый к погрузке в ЗИЛ, но Иван Иванович смотрел разоблачительную программу вместе с остальными. Кто-то тронул меня за руку. Юрий стоял рядом со мной вместе с Сергеем Поповым, который мягко сказал: "Пойдемте со мной, пожалуйста, доктор Энгель. У меня есть ваш билет до Симферополя. Наш рейс вылетает через час". Я только и успел спросить: "Куда?". "Мы летим в Крым на Украине и едем в деревню Старый Крым". Он подал знак, чтобы я подошла, но мои ноги были прикованы к полу. "А как же другие американцы?" спросила я Юрия. "Они будут ждать меня в Шереметьево". В голове был сумбур из танцующих агентов КГБ, ЗИЛов и не подключенных микрофонов. Я чувствовала обморок. Ничто не имело смысла. "Я свяжусь с ними", - сказал Юрий. "Поезжай на несколько дней отдохнуть в Крым с доктором Поповым. Я завидую". Я уставилась на Юрия. Это было безумием. Он отправлял меня в место, о котором я едва слышала, с человеком, которого я не знала. Потом я подумала об операционном столе, который ждал меня в Сиэтле, и об операции, которая, как я знала, убьет меня. "Почему Крым?" спросила я. Сергей улыбнулся, окутывая меня теплом своей энергии. Впервые за две недели я почувствовала себя в безопасности. "Там живет моя бабушка, баба Лидия", - сказал он, взялся за ручку моего чемодана и вкатил его в дверь. "Конечно", - сказала я, выходя вслед за ним на улицу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 
СТАРЫЙ КРЫМ
Крым, Украина - 1991 год 
Я не могла уснуть во время полета из Москвы в Симферополь. Гигантский "Ильюшин" останавливался, как автобус, в каждом городе по пути. Люди выходили из самолета, доставая булочки и сумки из кучи багажа, сложенного сзади. Другие садились, пытаясь найти свободные места. В Самаре семья из шести человек спустилась по проходу с овчаркой, задев ящик с цыплятами на полке над моей головой. Они начали кудахтать. Перья упали на мою одежду. Сергей, казалось, ничего не замечал. "Я бабу Лидию два года не видел", - сказал он. "Я вырос в ее доме в пустыне. Там на сто километров нет ни одного дерева, только в ее саду. Ее энергия белого света заставляет все расти. Вот увидишь". "Единственное, что я могу вспомнить о Крыме, это Крымская война и Флоренс Найтингейл", - призналась я. "Это пустыня, вы говорите?" "Это были сельскохозяйственные угодья, пока Советский Союз не уничтожил реки и не построил шоссе. Сегодня в ее деревне Старый Крым живет всего сто человек, и они очень бедные.
Я хочу, чтобы Баба приехала работать в мою клинику, но она не любит Москву". "Так вот почему мы едем в Крым?" спросила я, обдумывая свое скоропалительное решение. "Чтобы забрать твою бабушку?" Усталость настигла меня. Голова раскалывалась, хотелось плакать. "Не волнуйся". Сергей приподнял мой подбородок и потрогал лоб. У меня горела пазуха над переносицей. "Я описал твой случай бабе Лидии. Она сказала, чтобы ты срочно ехала в Старый Крым". "Что вы знаете о моем случае?". "У тебя заблокирована энергия в третьем глазу, причем уже много лет. Это место, где встречаются прошлое, настоящее и будущее. Вы должны быть открыты для потока времени, иначе вы перестанете функционировать". "Вы имеете в виду, что я умру?" "В понимании традиционной медицины - да". Он положил свою вторую руку на мою руку и сказал: "Покажи мне свой страх". Тепло вытекло из моей плоти. Рев "Ильюшина" затих. Я погрузилась в землю, окруженная запахом грязи, пока не стало света. Мне никогда не было так холодно. Издалека он сказал: "Тебе больше не надо бояться". "Почему?" Я задрожала, возвращаясь в настоящее. "А баба Лидия меня вылечит?". "Нет", - сказал он. "Ты сама себя вылечишь". Мы выгрузились на ветреный асфальт в Симферополе. Сергей помахал рукой пожилому мужчине, стоявшему у ворот: "А вот и дядя Константин со своей машиной". Последние сто километров я ехала по бесплодным холмам, подпрыгивая на заднем сиденье крошечного, лаймово-зеленого "Запорожца" Константина с запасной канистрой бензина на коленях.
На рассвете, когда оазис бабы Лидии наконец показался вдали, он был похож на Эдемский сад. Мы проехали через ворота и въехали во двор. Под беседкой из диких розовых роз стояла маленькая женщина. "Сережа!" - кричала она, раскрыв руки, чтобы прижать к себе внука. Он подхватил ее и легко покачал. "Заходи, заходи", - сказала она, взяв меня за руку. Ее голова едва доставала до моего плеча, но хватка была крепкой. "Добро пожаловать в мой дом. Мы ждали тебя". Ее дом представлял собой комплекс одно- и двухэтажных бревенчатых домов, окруженных высокой живой изгородью из розовых роз. Белые маргаритки, голубая лобелия, оранжевая календула и красная сальвия устилали дорожки. В огороде росли красные помидоры, желтые тыквы и блестящие зеленые огурцы с бледными полосками. Жужжали пчелы и порхали бабочки. Птицы пели с яблонь, груш и абрикосовых деревьев. Во дворе скреблись цыплята. Баба Лидия провела меня в беседку, где был накрыт стол для завтрака с вареными яйцами, нарезанной ветчиной и хлебом с джемом. Босоногая девушка с длинной светлой косой налила концентрированный чай из керамического чайника, наполнила чашку водой из дымящегося самовара и протянула мне. Я поблагодарила ее и села. Щенок с огромными лапами набросился на мою ногу и вцепился в шнурки. К нам за столом присоединились другие. Некоторые были в халатах и тапочках. Баба Лидия разливала по рюмкам янтарную жидкость из колокольчика с плавающими в нем розовыми лепестками. "Розовое вино", - сказал Сергей, присаживаясь рядом со мной. "Кто эти люди?" спросила я, улыбаясь обветренным лицам, которые пристально смотрели на меня. "Может, мне представиться?" "Нет необходимости", - сказал он. "Это известные целители с Алтайских гор, которые приехали проконсультировать по вашему делу". Группа подняла за меня бокалы, но пить не стала. "Они ждут, пока ты выпьешь первой. Будьте осторожны. Это очень крепкий напиток". На вкус это был сладкий гранатовый сок. Меня мучила жажда, и я опустошила стакан. Давление и усталость последних нескольких недель истощили меня. Розовое вино опрокинуло меня на край пропасти. Мое зрение затуманилось, я не могла держать глаза открытыми. Сергей помог мне добраться до комнаты, где я скользнула в пуховую постель между чистыми белыми простынями и предалась редкому, идеальному сну, зная, что опасности жизни заперты за живой изгородью из розовых роз бабы Лидии. Я проспала день и ночь. В комнату приходили люди, возжигали благовония и обсуждали мою болезнь. Некоторые из них входили в мои сны, проникали в мой третий глаз и удивлялись запутанному узлу, похожему на шишковатый корень дуба. Они прощупывали узел пальцами, дергая за корни, которые уходили в мой мозг. Каждый рывок высвобождал воспоминания о моем забытом детстве. Я попыталась очнуться от кошмара, но не смогла. Вместо этого я парила над собой, наблюдая за шаманами с галереи операционной. Под хирургическим светом я наблюдала, как они удаляют корень из моего лба и увеличивают его до размеров баскетбольного мяча, его поверхность была гладкой и непроницаемой. Шаманы тыкали и тыкали, пока не нашли защелку, которая открыла его. Огромная, измученная фигура поднялась из открытой оболочки и заполнила операционную. Она прикрыла глаза одной рукой, не желая противостоять воспоминаниям, которые вырывались из ее сознания и скатывались по халату. Другую руку она протянула к звездам, но не смогла до них дотянуться. Она была в ловушке, привязанная к полу. "Что это значит?" обратилась я к шаманам. "Это я?" "Ты в плену магии", - сказал один из шаманов. "Она очень сильная". Они начали читать заклинания. Мой лоб взорвался болью. Я погрузился в сон. Позже, светящаяся форма Сергея появилась у меня за пазухой. Он сидел в позе лотоса ладонями вверх, свет мерцал от его пальцев. "Отпусти знание", - прошептал он. "Освободи себя от всего, во что ты веришь. Ты должна сделать это, чтобы снять проклятие, которое маг вложил в твой разум". Ночью босоногая девушка принесла мне миску супа. Меня разбудил его насыщенный аромат. Мой желудок заурчал, но голова раскалывалась. У меня закончился преднизон. Опухоли снова раздувались. Я уставилась на суп, слишком возбужденная, чтобы есть.
Я проснулась на рассвете под симфонию птичьих криков. Прохладный ветерок шевелил кружевные занавески, и я почувствовала запах каши. Головная боль прошла, и я захотела есть. Я доела холодный суп и нашла свои туфли рядом с кроватью. Щенок прогрыз шнурки и растер подошвы. Я завернулась в одеяло и босиком вышла в сад в поисках завтрака. Время замедлилось в бледной тишине. Я слышала шелест листьев, когда цветы поднимали свои лица к свету. Роса на овощах отражала солнце. Кроваво-красные маки плавали, как рубины, в низко стелющемся тумане. Головастый ребенок подбрасывал объедки курам, которые клевали землю.

Другие гости зашевелились, молча прогуливаясь по саду. Я прошла по дорожке к беседке. Сергей сидел там в позе лотоса - точно такой, каким я видела его во сне. Он молчал. Его глаза были закрыты, но я слышал его мысли. "Дуб, дуб, зовет тебя", - сказал его голос в моей голове. Я не заметила дуба. Я поднялась в беседку, чтобы посмотреть на туман. В центре комплекса стоял древний дуб, самый большой из всех, что я когда-либо видела, со стволом в десять футов в поперечнике и раскидистыми ветвями. "Дуб пригласил тебя пойти к нему". Я взглянула на Сергея, сомневаясь в голосе, который звучал как его, но пошла к дубу, привлеченная его красотой и гулом, который исходил от него. Слои света окутывали его сияющим коконом. Я вошла в энергетическое поле дерева и отпустила сомнения, пока не осталось ничего, кроме Дуба и меня. "Прикоснись к нему", - сказал Сергей. Я прижала руки к его коре, но Дуб не имел никакой субстанции, как и я. Моя жизненная энергия скользнула в него и соединилась с древним духом, который видел тысячу лет. Я почувствовала его флоэму и ксилему в своих венах. Листья прорастали из моих пальцев и грелись на солнце, собирая жизнь из его света.
Я пыталась напевать вместе с ним, но мои пазухи горели, внося диссонанс в гармонию. Мой гул превратился в придушенное кваканье. Я потеряла синхронность, меня охватил ужас, внезапный страх оказаться заживо запертой в древесине дерева. Я начала дрожать. "Отпусти свой страх", - сказал голос Сергея. Он был рядом со мной, вдавливая большие пальцы в мой лоб, усиливая боль до невыносимости. "Вдохни... задержи..." Я корчилась, давление нарастало, огонь в мозгу был ужасающим, гул дуба усиливался до крика. "Выдыхай!" прорычал Сергей. "Дуй!" Я дунула с силой тайфуна. Демоны вылетали из моих лиственных пальцев и опалялись солнцем, крича и шипя. Они закричали, сгорая, оставив только гул и обнаженного Сергея рядом со мной. Он касался моего тела ртом и руками. Я отдалась дереву и шаману, который входил в меня, расширяя мою вселенную, пока она не превратилась в бесконечный вакуум темной материи. Я стонала, готовая взорваться; "Отпусти", - крикнул он, и я снова отпустила все запутанные волокна, каждый клочок боли в моем теле и разуме, пока время не потекло через меня беспрепятственно от земли к небу и обратно. "Все кончено", - сказал он.
Когда четыре дня спустя я прибыла домой в аэропорт СиТак, мне показалось, что я отсутствовала не несколько дней, а несколько месяцев. "Расширенное время", - объяснили шаманы. В поселке не было часов, и время текло в своем собственном изменчивом ритме.
Щенок закончил с моими ботинками. Теперь они были привязаны к моим ногам несовпадающими бечевками. Мои волосы отросли на дюйм и превратились в лохматый темный хвост, брови сгустились в сплошную линию через лоб. Я чувствовал на губах буйные усы. С момента приезда в Старый Крым я ни разу не видела своего лица в зеркале. Баба Лидия не разрешала пользоваться зеркалами - ни мылом, ни дезодорантом. Без достаточного количества воды для купания очищение означало потение голышом в раскаленной бане, а затем обливание маленьким ведром холодной воды.
Мне определенно нужно было привести себя в порядок, прежде чем забирать детей из дома их отца. Я ждала у багажной карусели, надеясь, что не встречу никого из знакомых. Мой чемодан первым скользнул на багажный конвейер. Он был в хорошем состоянии, когда я сдавала его в багаж в Симферополе. Теперь он был завернут в прозрачный пластик и забрызган куриными какашками и перьями. Я схватила ручку и повернулась, чтобы быстро выйти, когда услышала: "Джульетта? Это ты?" Я подняла глаза и увидела лицо своего лечащего врача, того самого, который две недели назад сказал мне не возвращаться в Оверлейк. "Привет, Стив", - сказала я, протягивая руку и замечая, что мои ногти сломаны и грязны от копания в саду. На каждом запястье у меня были браслеты с мантрами, сплетенные из сушеных трав. "Компьютерная томография в понедельник", - сказал он, коснувшись моего лба. "В Оверлейке". Я пришла в понедельник вымытая, выбритая, выщипанная и дезодорированная, готовая принять вердикт и пойти на операцию. Я отпустила страх и больше не боялась будущего. Но в этом не было необходимости. Опухоли больше не было. Я ожидала, что мои коллеги будут заинтригованы моим исцелением, что можно будет проводить повторные исследования и писать статьи. Вместо этого аномалия была сразу же отгорожена молчанием и незаинтересованностью. Через некоторое время я с облегчением решила оставить все как есть.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 
ЧЁРТ-ДЕМОН на МОЕМ ПЛЕЧЕ
Москва, Россия - зима 1993 года 

В России после телевизионного разоблачения Ольги Бединской поднялся национальный шум. В ответ на это российское правительство отправило Ольгу с делегацией врачей, чиновников и законодателей в Америку, чтобы они стали свидетелями и составили отчет об условиях родовспоможения в США. Я встретилась с группой в Вашингтоне, где они встречались с членами Конгресса. Когда выступления закончились, Ольга отвела меня в сторону и представила директору Роскосмоса, российского аналога НАСА. Растерянная женщина взяла меня за руку и разрыдалась. "Вы, наверное, думаете, что мы чудовища - что мы не заботимся о своих детях". всхлипывала она. Я сочувственно похлопала ее по спине, скрывая свое удовольствие от ее эмоциональной реакции. Если сильный и влиятельный советский лидер, известная женщина-ученый, публично признала ужасные условия и необходимость перемен, то ситуация должна была улучшиться. Члены российской делегации помогли заключить соглашение со Вторым медицинским институтом Москвы об открытии нового учебного центра под названием "Центр охраны здоровья матери и ребенка "МираМед" на четвертом этаже родильного дома при больнице № 70. Зарплата российского персонала обеспечивалась Министерством здравоохранения Москвы. USAID финансировало американскую часть нашей учебной программы. Фармацевтические компании и компании, производящие медицинское оборудование, снабжали центр как средство представления своей продукции на советских рынках. В течение 1992 года волонтеры "МираМед" собирали пожертвования от американских больниц - отремонтированные наркозные аппараты, диагностические ультразвуковые аппараты и стерилизаторы. Люфтганза щедро обеспечивала бесплатную доставку.

Сразу после Нового года в 1993 году я с группой американских врачей и медсестер прилетела в Москву, чтобы открыть недавно отремонтированный и оборудованный центр "МираМед" на международной пресс-конференции, организованной CNN. На следующий день мы начали обучение российского персонала, чтобы сделать родовые дома медицински обоснованными и учитывающими потребности матерей и младенцев. Мы изменили правила, чтобы двери родильного дома были открыты, что позволило семьям впервые посетить его. Это привело к новым разоблачениям в СМИ, когда шокированные члены семей фотографировали полуразрушенные помещения в зонах ухода за пациентами и требовали реформ.
Городские власти пытались удержать разгневанных отцов от общения с прессой. Это не сработало. Двери были немедленно заперты, и семьи снова были вынуждены отправлять корзины с едой и записки с ободрением матерям по веревкам, спущенным из окон, и писать послания на снегу. Телефонов для пациентов не было. Сюжет CNN вызвал освещение в новостных сетях по всему миру. Журнал Money Magazine договорился о командировании журналистки Бет Феннер для написания тематической статьи. Поступили пожертвования, и программы MiraMed расширились. Я быстро продвигалась вперед, окрыленная успехом и принимая похвалы по обе стороны Атлантики. К сожалению, никто не рассказал мне о маленьком русском демоне Чёрте. Я трижды видела, как русские плюют через левое плечо, но никто не объяснил, что они плюют на Чёрта, и не предупредили меня о том, какой хаос способен устроить этот маленький демон. В 1993 году я не обращала внимания на то, что Чёрт проклял успех. Мы страдали от мелких неудач, таких как прорвавшаяся труба, которая оросила нас перегретым паром и вывела из строя наш первый анестезиологический аппарат. Трубы парового отопления, вмонтированные в старые цементные стены, ржавели и взрывались по всему городу, вызывая короткое замыкание телевизоров и пожары в квартирах. По внешней стороне большинства зданий тянулись заметные пятна ржавчины. Теперь я понимала, почему русские вешают ковры на стены, а не расстилают их на полу. В качестве меры предосторожности я придвинула диван-кровать в своей крошечной однокомнатной квартире к единственной стене, покрытой ковром, и отключила от сети телевизор советского производства. Тепло от труб было удушающим. Я не могла его выключить. Если я хоть на дюйм открывал сложные окна с двойными стеклами, температура опускалась ниже нуля. Но арендная плата составляла 25 долларов в неделю. За такую цену я могла терпеть жару. Никто не сказал мне, что прежний жилец умер в тридцать пять лет от лейкемии или что люди, живущие на этой стороне многоквартирного дома, чаще всего умирают от рака крови. Никто также не упомянул, что красное кирпичное здание, закрывающее линию горизонта, было ядерным циклотроном. Чёрт хорошо посмеялся за мой счет. Юрий снял дешевые квартиры в том же здании для других американских врачей и медсестер, а больница каждое утро присылала фургон, чтобы отвезти нас в больницу № 70.
 Зимние дни были короткими. Солнце вставало только в 9 утра и садилось к 4 часам дня. Мы завтракали кашей и черным хлебом вместе с медперсоналом, а обедали в комнате врачей борщом, черным хлебом, российским сыром и чаем с вареньем. Наши дни проходили в родильных залах или на занятиях по работе с новым оборудованием и инструментами. Мы возвращались в свои квартиры около 6 часов вечера, где ели еду, привезенную из США. Когда она заканчивалась, мы отправлялись на черные рынки или стояли в очереди на государственном рынке, надеясь купить несколько банок импортных американских куриных ножек, которые москвичи прозвали "ножками Буша". Как правило, все, что мы могли купить, это хот-доги и консервированный горошек. Москва не была гостеприимным местом для ужина. В гостинице "Прага" на Старом Арбате был недорогой ресторан, если вы не возражали против курящих официантов, которые подсыпали пепел в еду. Славянский базар сгорел дотла в результате поджога в канун Нового года. Ресторан "Трентмос" (Трентон-Москва) вел оживленный бизнес с американцами и европейцами до вечеринки по случаю Четвертого июля, когда русского партнера осыпали пулями из АК 47. Предпринимательство в Москве могло быть смертельно опасным. Саша из Комитета мира иногда приглашал меня на европейскую кухню в "Казино Рояль" или на Кропоткинскую, 33, и на итальянскую еду в "Патио Пицца". Я давала ему достаточно отчетов, чтобы оправдать его государственные расходы. В основном он любил рассказывать мне о своей жизни в КГБ.
 Однажды вечером после водки и коньяка он преувеличенно сильно сжал большой и безымянный пальцы и сказал: "Я был так близко к Флориде. Я служил в Гаване". "На Кубе? Когда вы там были?" "С 1961 по 1963 год", - сказал он. "Я был очень молод... и намного худее". Он похлопал себя по животу. Я замерла. 1962 год был годом Кубинского ракетного кризиса. В течение нескольких недель все теле- и радиоприемники были настроены на грозные предупреждения президента Кеннеди о русских на Кубе и угрозе ядерной войны. Я уставилась на свою еду, теряя дар речи. Я обедала в Москве с врагом. Саша был невозмутим. Он разрезал свой стейк. "Куба была одним большим пикником - абсолютным раем. Там никогда не было холодно. Кто бы мог представить - страна, где нет снега? Много вкусной еды, и все были счастливы. Эти горячие кубинские девушки...". "Подождите минутку", - прервала я его монолог. "А как насчет ядерной войны?" Он посмотрел на меня пустым взглядом. "Ядерные ракеты, Саша. Помнишь противостояние между Кеннеди и Хрущевым? Мы чуть не дошли до ядерной войны". "Ракеты на Кубе? Просто отвлекающий маневр", - сказал он. "Они были на наших подводных лодках - класса "Поларис". Не было никакой необходимости в базах на Кубе. Если бы мы хотели разбомбить Америку, мы могли бы сделать это с моря. Кроме того, я был слишком занят, работая переводчиком с русскими войсками в заливе Свиней, чтобы следить за американской пропагандой. Я отшлифовал свой американский акцент в лагерях для интернированных после провала вашего вторжения". "Я не понимаю." Я попыталась вспомнить подробности Кубинского ракетного кризиса. В то время мне было всего тринадцать лет, и я лежала в больнице со сломанной рукой. " Российские войска?" "У американцев не было ни единого шанса. На пляже ждали русские, а не кубинцы". Саша поднял руку, чтобы заказать еще коньяка. Я увернулась, как будто он собирался дать мне пощечину. Официант спокойно наполнил мой бокал. "У нас что, кризис совести, Ангелова?" Саша ухмыльнулся. "Тебя не смущает, что ты ужинаешь с предполагаемым врагом твоей нации?" "Вы мой враг?" спросила я, глядя в его карие глаза, стоящие на грани раскола между "нами и ими" - твердо решив не упасть. "Конечно, нет", - фыркнул он. "Это было давно. Теперь мы все друзья". "Да, будущее — вот что важно", - сказала я, почувствовав облегчение и немного опьянев. "Будущее для всех нас — это наши дети". "Верно", - пробурчал он. "И я говорю "ура", что американцы строят лучший дом для рождения детей. Вы вольны делать то, что хотите. Я пишу отчеты, а вы получаете бесплатные обеды. Дети рождаются. Все счастливы". "Почему бы вам не приехать и не посетить центр на следующей неделе?" Я пригласила его, имея в виду это. "У нас большой прогресс. Приезжайте, посмотрите сами. Напишите репортаж из первых рук. Можешь сделать фотографии". Саша отпрянул. "Нет, спасибо". Он поднял коньяк. "Ты делай то, что делаешь, а я буду делать то, что делаю. А теперь забудьте эту древнюю историю. Ешь свой стейк". Я действительно забыла. Я была очень занята в роддоме, чтобы думать о политике или о давно прошедшем ракетном кризисе - войне, которой не было. Я только что узнала, что российские врачи все еще поощряют матерей отказываться от своих малышей и используют принудительную двухчасовую разлуку, чтобы предотвратить их связь.
Если новорожденных клали на руки матери, ни одна мать не отказывалась от своего ребенка. Но если действовало двухчасовое правило "живи или дай умереть", треть матерей отказывались от своих детей. Врачи в роддоме неохотно рассказывали мне, что происходит с отказными детьми. Я хотела узнать, что представляют собой детские дома "дома малютки". Я хотела увидеть один из них. Журналисты журнала "Мир советской женщины" оказались более откровенными, чем медицинские работники. Я узнала, что восемьсот тысяч детей растут в учреждениях, напоминающих богадельни восемнадцатого века. Они организовали для меня приглашение посетить один из московских детских домов. "Дом ребенка номер пятьдесят семь - один из лучших в России", - сказал редактор. "Это хорошее место для начала. Дома ребенка строго запрещены для иностранцев. Поговорите с директором Пятьдесят седьмого, Тамарой Алексеевной. Она имеет влияние в Департаменте социальной защиты. Если вы попадете в бэби-дом, мы с удовольствием сделаем разоблачение".

Накануне российского Рождества в январе 1993 года Юрий, его жена Ирина и я загрузили в кузов их "Жигулей" коробку с подарками для детей из Дома ребенка номер пятьдесят семь. Мы ехали по темному городу под легким снегопадом. Дороги были в еще худшем состоянии, чем когда я впервые приехала в 1990 году. Но были и позитивные изменения. Церковные колокола, молчавшие семьдесят лет, звонили, созывая людей на службу. Бабушки и дедушки - бабушки и дедушки - спешили по улицам с внуками на буксире. Семьи проходили через руины церквей, освещенных лишь свечами. Каждую неделю колоколов и прихожан становилось все больше. Когда епископ Александр позвонил в колокол Голицына на Восточную службу в маленькой церкви при больнице № 70, в книге для гостей расписались 15 000 человек. Прогнивший деревянный пол рухнул под их тяжестью, и церковные службы продолжались на улице под снегом.

После праздника мы вместе с директором детского дома пили чай. "Я делаю вам комплимент, Тамара Алексеевна, - сказал Юрий. "Это прекрасное учреждение, даже в эти ужасные экологические времена". "Мы делаем все возможное", - сказала Тамара Алексеевна, наливая чай и открывая коробку конфет "Красный октябрь". "Эти дети - счастливчики. Большинство сирот отправляют в деревню. Они сейчас на грани голодной смерти". "Мы никогда не слышали об этих сиротах", - сказала Ирина. "Конечно, нет. Посмотрите, как они скрыты от глаз". Тамара указала на карту Министерства образования, висевшую на стене. "Самые большие детские дома находятся в крошечных деревнях вдоль Волги. До большинства из них можно добраться только на лодке". "Мы можем посетить эти детские дома?" спросила я. "Может быть, "МираМед" сможет помочь". "Сейчас это невозможно - река замерзла. Подождите до лета", - сказала она. "Вы можете сесть на пассажирский корабль из Москвы в Санкт-Петербург. В каждом месте, где вы остановитесь, будет детский дом". "Я особенно хочу посетить Дом ребенка номер шесть в Ярославле". Я рассказала ей о маленькой Анжеле. "
"Дома ребенка практически невозможно устроить. Они не хотят, чтобы иностранцы видели, какие там условия", - сказала она. "Я посмотрю, что можно сделать, если вы пообещаете мне - никаких скрытых камер, по крайней мере, не в первый раз". Юрий и Ирина обсуждали речные круизы по дороге домой. "Я всегда хотела поехать на одном из этих кораблей", - сказала Ирина. "Я всю жизнь видела, как они ходят вверх и вниз по реке". "Я посмотрю", - сказал Юрий. Всю ночь ветер завывал и стучал в окна моей квартиры. Я не могла уснуть, думая о том, что говорила Тамара Алексеевна об условиях в домах ребенка. Как там Анжела? В безопасности ли она и тепло ли ей в кроватке? Наконец я встала, закуталась в одеяло и встала у окна. Когда облака мчались по лицу зимней луны, я представляла себе ряды железных кроваток с маленькими красными головками на белых подушках. Я прочитала им детское стихотворение: "Спокойной ночи луна, спокойной ночи звезды, спокойной ночи воздух, спокойной ночи шумы повсюду...". Когда на рассвете прибыл больничный фургон, чтобы отвезти нашу команду в аэропорт, мы ждали с багажом, сложенным в багажнике. Мои коллеги выглядели уставшими. Они молча сгрудились в задней части фургона. Две недели долгих рабочих дней в тяжелых условиях и с плохим питанием привели к тому, что они простудили головы. Я чувствовала их недовольство, когда они косо смотрели на меня. Я не могла их винить. С их точки зрения, они были солдатами на передовой, а я общалась с городскими чиновниками и КГБ. Я ужинала с Сашей в "Казино Рояль", а они ели хот-доги и холодный горох. Наверное, это выглядело гламурно."

Должна ли я рассказать им об обеде с пьяным министром, который схватил меня и пытался влить водку мне в рот? Я успела поставить его подпись на контракте, прежде чем он отключился. Или о заместителе министра здравоохранения, который пригласил меня на вечеринку в свою квартиру. Когда я пришла, я была единственной гостьей. Я пошла в ванную и притворилась, что меня тошнит, и получила его подпись после того, как он вызвал мне такси. Я бы предпочла быть там, где они были, но по мере роста проекта мне нужно было вмешиваться.
В аэропорту Шереметьево настроение улучшилось от перспективы покинуть это мрачное, печальное место. Мы встали в очередь на паспортный контроль с паспортами и визами в руках. Пройдя это первое препятствие, все немного расслабились. В очереди на таможенный контроль наш благопристойный вид лопнул, и мы начали шутить - беззастенчиво смеяться над эксцентричностью русских людей. Мы делились историями успеха, и группа с радостью думала о возвращении домой. Конечно, этот маленький демон Чёрт подслушивал наши неосторожные замечания. Мы уже почти дошли до конца длинной очереди, когда среди группы вьетнамцев впереди нас вспыхнула драка. Каждый из них нес или тащил огромную клетчатую сумку-челнок. Таможенники выгружали сумки на пол, разбрасывая пластиковую кухонную утварь, дешевые кастрюли и сковородки, мягкие игрушки и другие отвратительные советские товары. Женщины начали кричать. Один мужчина ударил кулаком. Полицию аэропорта вызвали, чтобы разнять вопящую толпу. Охранники избили мужчину дубинками. Пролилась кровь. Наша группа замерла, открыв рты от шока. Мы старались выглядеть незаметными, что было невозможно. Мы были на фут выше вьетнамцев, которые прятались за нами, пока их не схватила полиция безопасности. Их согнали и «лягушками» повели обратно в вестибюль аэропорта. Полицейские бросили за ними их челночные сумки как раз в тот момент, когда "Аэрофлот" объявил рейс на Ханой. Вьетнамцы собрали свои вещи и вернулись в очередь.
В этот момент сотрудник таможни посмотрел на меня и сказал: "Следующий - следующий". "Давайте", - сказала я группе, но они не последовали за мной. Они рылись в своих сумках и проверяли чеки, чтобы показать, что мы не везли никакой пластиковой посуды, а только какие-то сувениры. "Это не имеет к нам никакого отношения" настаивала я. Я была права нас пропустили к выходу, в то время как позади нас снова начался шум.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 
НЕПРИЯТНОСТИ
Река Волга, лето 1993 года 
Я вернулась в Москву в сентябре 1993 года - на самый долгий срок, который я провела вдали от детей. У моего бывшего мужа был отпуск, и он хотел разделить лето. Я планировала провести две недели в роддоме при больнице № 70 и две недели на российском речном корабле, плывущем на север в Санкт-Петербург, посещая детские дома вдоль Волги. Я поселилась в маленькой квартире рядом с квартирой Юрия и Ирины и каждое утро ходила пешком до метро Коломенское, чтобы успеть на поезд зеленой ветки. Короткий путь пролегал через территорию заброшенного колбасного завода. Там ютились бездомные пенсионеры - с каждым днем их становилось все больше, поскольку экономика разрушалась. Когда рубль рухнул в очередной раз, а цена на хлеб выросла вдвое, пожилые люди были вынуждены стоять на углах улиц, продавая последние ценные вещи, чтобы купить еду. Старики продавали свои военные медали, женщины - свадебные платья и туфли для танцев. В конце концов, они продали свои квартиры и переехали на заброшенные заводы, где выпрашивали у прохожих копейки. Лето 1993 года было особенно тяжелым для москвичей. Почти каждый день стояла жаркая и дождливая погода, влажность была невыносимой. К сентябрю я должна была увидеть дачников - летних фермеров, продающих свои дорогие домашние помидоры, огурцы и редиску перед каждой остановкой метро. Но даже лук и картофель были испорчены, а для сбора урожая было слишком сыро. Гнетущая погода была наименьшей из проблем людей, хотя она лежала тяжелым грузом на их душах.
Советский Союз распался на пятнадцать отдельных государств, а Российская Федерация была охвачена политической и экономической борьбой, которая грозила развалить ее на части. Зарождающаяся российская нация устремилась вперед по неизведанной территории. Никто не знал, что все это значит. Церкви вновь открывались, статуи Ленина и Сталина сносили по всей стране, пока не осталось ни одной. Уличные указатели были сняты, а улицы переименованы, что привело к большой путанице. Железнодорожные станции и целые города отказывались от номенклатуры советского времени и возвращались к дореволюционным названиям. Люди цеплялись за нормальную жизнь, но она менялась с каждым днем. Новые законы противоречили старым, хотя оба оставались в силе. Перемены были болезненно неизбежны. Старые социалистические системы были неустойчивы, они тонули под своим бюрократическим весом в новой рыночной экономике. Те, кто не мог адаптироваться, оставались позади, обреченные искать убежище везде, где только можно. Постоянная угроза насилия висела в воздухе, поскольку уровень преступности рос, а полиция становилась коррумпированной новым классом миллионеров-олигархов.
 "Что делать?" - говорили люди друг другу, пожимая плечами. Однако в уединении своих домов революция была темой для обсуждения. Те, кто помнил, делились воспоминаниями о других бурных временах в истории своей страны. Москвичи вооружались оружием с черного рынка, предпочитая американские пистолеты, потому что к ним легче всего было найти боеприпасы. Мафиозные группировки устраивали ночные перестрелки в центре Москвы. Однажды ночью у штаб-квартиры КГБ на Лубянской площади взорвалась бомба, от которой сработала сигнализация всех автомобилей в радиусе двух километров.
Я продолжала работать. Как и моим российским коллегам, упорный труд казался единственным способом противостоять неизбежному. Однако, в отличие от них, у меня был билет на самолет из страны. Я могла уехать в любой момент. Я ужасно скучала по своим детям. Я никогда не была так долго в отъезде. Но возвращение в Сиэтл не могло сблизить нас. Они уезжали на месячную рыбалку в Северную Канаду с отцом и его новой женой. Меня ждал лишь пустой дом на холме Куин-Энн. Я решила, что революция в России волнует меня меньше, чем одиночество в Сиэтле. Кроме того, меня ждал круиз по Волге, чтобы посетить детские дома вместе с Юрием и Ириной.
 Круизы были приостановлены на большую часть пропитанного дождями лета, но я все еще надеялась на перемены в погоде. Несмотря на политические потрясения и ежедневные грозы, мы добились значительных успехов в работе центра "МираМед" при больнице № 70. Теперь у нас было финансирование от Госдепартамента на партнерство с женской больницей Magee в Питтсбурге и расширение медицинского обучения. Три сотрудника Magee вошли в наш совет директоров и посетили Москву, остановившись в роскошных отелях в центре города. Они выглядели преуспевающими и обещали обеспечить столь необходимый для нашего проекта сбор средств и престиж. Мы планировали провести первое совместное заседание совета директоров MiraMed-Magee в Сиэтле в начале октября. К концу сентября я был измотана - все были измотаны.
Российские врачи пили на работе и принимали амфетамин, чтобы не заснуть. Преступность была хуже, чем когда-либо. Москва была на пределе, когда случилось чудо. Тучи над городом рассеялись, и в небе засияла синева. Впервые за несколько месяцев москвичи почувствовали солнце на своих лицах.  Я сидела на крошечном балконе Пучковых и разделяла коллективный вздох облегчения города. Позже в тот же день позвонили с круизной линии. Корабли снова отправлялись в плавание. Мы были забронированы на последний круиз в этом сезоне. Стояла хорошая погода. Юрий, Ирина и я взяли такси до Речного вокзала - московского речного вокзала, где стояла флотилия одинаковых круизных судов, каждое из которых было названо в честь деятеля коммунистической партии. Наш, "Дзержинский", был назван в честь Феликса Дзержинского, безжалостного начальника ЧЕКА, послереволюционной тайной полиции. Вскоре корабли будут переименованы в честь русских поэтов.

"Сейчас вы увидите, как живет большинство русских", - сказала Ирина, когда мы стояли у ржавых перил палубы, выходящей на широкое пространство реки. "Я думаю, вы будете потрясены".
"Почему?" "Во многих местах нет электричества, нет водопровода и туалетов. В Москве у нас центральное отопление, но деревенские люди греются печками - дровяными печами. На них они спят ночью". "Теплая печка — это очень удобно, особенно когда на улице сорок градусов ниже нуля", - сказал Юрий. "Тебе стоит как-нибудь попробовать". "Здесь нет ни телефонов, ни телевидения", - размышляла Ирина. "В деревне может быть один радиоприемник в публичной библиотеке. Нет надежной почты". "Как в детских домах узнают о нашем приезде?" "Мы давали письма проводникам в местных поездах", - сказал Юрий. "Это наша очень старая, очень надежная российская система". "Вы получили от них ответ?" "Нет необходимости. Я отправил дату нашего прибытия и название корабля. Иностранный гость будет самым большим событием в их году. Они не собираются его пропустить". "А как насчет Дома ребенка № 6 в Ярославле? Ждут ли они нас? Анжела там?" "Мы узнаем, когда приедем туда", - сказала Ирина. "Почему бы тебе не устроиться в каюте", - сказал Юрий, поглядывая на свои наручные часы. "Тогда встретимся на верхней палубе. Корабль отчаливает через тридцать минут. Ты захочешь увидеть Москву с воды". Я распаковала вещи, спрятала чемодан под койку и поднялась по металлической лестнице на верхнюю палубу.  «Дзержинский» был старым и нуждался в покраске, туалеты представляли собой коммунальные дыры в палубе, душевые были снаружи с тонкими занавесками, но корабль был вымыт до блеска. Пассажиры собирались на палубе для отплытия. Я присоединилась к ним с растущим чувством волнения. Скоро я буду исследовать запретную территорию на русском судне. Я была рада уехать из города и вдыхала прохладный речной бриз, пахнущий водорослями, а не дизельным топливом.

Однако русские не испытывали радости. Некоторые перегнулись через поручни, печально глядя на семью и друзей на берегу. Другие стояли нахмурившись, скрестив руки, как будто мы отправлялись не на отдых, а в тюрьму. Москвичи перенесли свое чувство обреченности на корабль. Для них этот круиз означал несколько дней передышки перед тем, как их мир погрузится в неведомый ужас. Они боялись хаоса. Они знали, что люди погибнут. Я понимала их печаль, но страх был их, а не мой. Сразу после круиза я заканчивала последние штрихи в больнице № 70 и отправлялась в аэропорт Шереметьево, чтобы вылететь домой к своим детям в Сиэтл. Я оставила бы позади Москву и продолжила бы свою работу в Америке. Мне нужно было создать совет, собрать средства, собрать пожертвования. Юрий и Ирина присоединились ко мне у поручня как раз в тот момент, когда из громкоговорителя раздалось "бинг, бинг, бинг..." и веселый голос объявил: "Мы покидаем Москву и будем наслаждаться отличной погодой до самого Санкт-Петербурга. Ужин будет подан в шесть часов". Швартовы были отвязаны. Дымовая труба над нашими головами издала зубодробительный взрыв, взревели двигатели, и "Дзержинский" заскользил по гладкой воде в сторону канала Москва-Волга.
"Вы сами увидите, как быстро исчезает цивилизация", - сказал Юрий. "Вот почему иностранцам не разрешали путешествовать на этих кораблях. Они могут обнаружить, насколько мы примитивны". Я оглянулась вокруг себя, прислушиваясь, не слышу ли я других языков, кроме русского. "Я единственная нерусская на этом корабле?" "Да, конечно. Нам пришлось потянуть за некоторые ниточки для тебя", - сказал Юрий с ухмылкой. "Ваши друзья в правительстве помогли". "Комитет мира?" "Не очень", - сказала Ирина с кислым видом. "Теперь следите за берегом и обратите внимание на нашу трагическую историю". Мы скользили мимо акров лесопильных заводов с огромными механическими челюстями, которые скользили по подвесным путям, поднимая сорокафутовые бревна, как палки, и опуская их на баржи. Река сузилась, и мы соскользнули в канал с бетонными стенами - канал Москва-Волга. Солнечный свет искрился на воде. В воздухе кружили чайки, но настроение пассажиров на палубе становилось все мрачнее. Пожилой мужчина с медалями и в толстых очках плакал. Вскоре большинство спустилось по лестнице в бар, где фолк-группа пела грустные песни. Мы были единственными, кто остался у поручней. "Почему все так несчастны?" задалась я вопросом. "Это похоже на похороны". "В каком-то смысле так оно и есть". Юрий вздохнул. "Политзаключенные умирали сотнями, строя этот канал. Они были похоронены в бетонных стенах - врачи, писатели, художники, профессора, политики, наши лучшие люди". "Такая трата хорошей жизни", - сказала Ирина. "В этой стране слишком много несчастных призраков, слишком много печали. Вот почему русские не улыбаются. Почему мы должны улыбаться?" От Юрия я узнала, что Сталин приказал построить этот канал, чтобы соединить реки Волгу и Москву с морем. В итоге все оказалось напрасным - полный провал, экологическая катастрофа. Это вызвало затопление десятков деревень, тысячи людей были вынуждены покинуть свои дома. "Целые деревни под водой". Юрий покачал головой. "В конце концов, канал оказался слишком мелким для океанских судов. Сегодня товары все еще перевозятся на небольших семейных грузовых судах, как это делалось всегда. Эти сельскохозяйственные угодья были разрушены, жизни уничтожены, наш класс интеллигенции закопан в цемент, и ради чего? Ничего не изменилось к лучшему". Мне тоже больше не хотелось улыбаться. Я стояла молча, пока Ирина не похлопала меня по руке и не сказала: "Извините нас, пожалуйста. Мы должны одеться к ужину". Они ушли, а я осталась стоять у перил, глядя в темную воду и гадая, чьи призраки там, внизу, смотрят на меня скорбными глазами. "Мне жаль", - сказала я вслух, а затем повернулась, чтобы уйти. Обед в прокуренной столовой был сытным и жирным: борщ, котлеты из фарша, картошка и капуста. В лодке воняло капустой, открытыми туалетами и русскими сигаретами. Настроение пассажиров улучшилось от шампанского и водки. Уровень их энергии поднялся от угрюмого до почти бешеного к тому времени, когда танцевальная группа включила свои колонки в зале ожидания. Громкая музыка звучала почти весь день и ночь. В баре выступала диско-группа, а на палубе всю ночь играл народный ансамбль. У меня не было выбора, кроме как присоединиться к пьяному веселью. Мы танцевали и пели, поднимая тост за тостом за лучшие времена под полной сентябрьской луной. После завтрака я присоединилась к Пучковым на солнечной палубе. Они решили использовать это время для улучшения моей русской грамматики. У Юрия были флэш-карты, и он заставлял меня спрягать глаголы. "Я этого не понимаю", - гримасничал он. "Мы учим тебя красноречивому русскому языку, а ты все равно говоришь как полька - польская женщина. Не американка, заметьте, а полячка. Мы собираемся научить вас говорить как москвичка". В конце концов, он сдался и ушел играть в карты, оставив нас с Ириной сплетничать. Ирина была кандидатом наук, эпидемиологом из Центра исследования рака. У нее были азиатские глаза и дикая копна прямых монгольских волос, которые она называла "взрывом на макаронной фабрике". Предки Ирины были декабристами - революционерами дворянского происхождения, сосланными в Сибирь в 1825 году после попытки убийства царя. Ирина никогда не простила им неудачу. "Я бы не промахнулась", - говорила она.
Я спросила о Сергее Попове. Я не видела и не слышала о нем с тех пор, как оставила его в Симферополе. "Доктор Лопухин сказал мне, что Сергей живет в тайном шаманском комплексе в Республике Алтай в Сибири. Он не сказал, почему". "Быть таким духовным существом, как он, нелегко ни в одной культуре, ни в один период истории", - сказала она. "Даже сейчас шаману рискованно быть слишком публичным". "Что вы имеете в виду?" "Их силы доказывают существование сверхъестественных сущностей, неподвластных ни церкви, ни государству", - сказала Ирина. "И они практиковали сексуальные обряды и человеческие жертвоприношения". "Хммм", - сказала я, вспомнив свой опыт с Сергеем и дубом. "Шаманы могут войти в душу человека, чтобы исцелить ее или поглотить. Они могут проклясть род на несколько поколений. Как христиане, мы верим, что только Бог может влиять на душу человека через Иисуса Христа. Любое другое влияние является демоническим". "У доктора Попова неприятности из-за меня?". "Он забрал вас из Комитета мира - прямо из-под носа КГБ". Ирина рассмеялась. "А ты как думаешь?" "Мне жаль", - сказала я. "Он знал о риске и сделал свой выбор. Он очень знаменит, вы знаете. Его работа с вами сделала его еще более известным. Комитету мира придется смириться с этим - в конце концов". "С ним все будет в порядке?" "Он в безопасности в сердечной чакре планеты. У шаманов есть места в горах Алтая на протяжении веков. Вы встречались с его бабушкой? Она тоже довольно известна". "Баба Лидия? Да, и с другими шаманами". Я сделала паузу, вспоминая, как они учили меня слушать советы растений и деревьев и направлять целительные силы света. "Как получилось, что они могли говорить по-английски, в то время как русские врачи не могут?" "Эти шаманы не говорят по-английски". Ирина засмеялась, прищурив глаза. "Ни слова." "Я поняла все, что они сказали" настаивала я. "Доктор Попов прекрасно говорит по-английски". "Правда? Помните, что шаманы могут проникать в ваш разум. Вот почему Советы никогда им не доверяли. Шаману нельзя лгать. Он слышит истину на языке вашей души, и это делает его неуязвимым для контроля".
Громкоговоритель просигналил "бинг, бинг, бонг..." и объявил, что мы причаливаем для экскурсии в Мишкин, маленький городок, который когда-то спасла мышь. Русские туристы выстроились в очередь, чтобы сойти на берег - мужчины в хаки и солнцезащитных очках, дамы в прохладных хлопковых платьях и широкополых соломенных шляпах, дети в шортах и кепках. Сегодня они выглядели более расслабленными. После того, как они отправились в местный монастырь с путеводителем и картами, Юрий указал на тележку с плоской платформой, которая простаивала на конце деревянного причала. Пожилой мужчина и молодая женщина с ярко-желтыми волосами с энтузиазмом махали руками. "Вот наш транспорт до Детского дома Неизлечимый". "Что значит "Неизлечимый"?" "Неизлечимые". Ирина поморщилась. "Это Сиротский Дом Неизлечимых". "Это будет неприятно", - сказал Юрий в типичном преуменьшении.
"Я Михала Димитровна, директор Мишкиного дома сирот", - сказала веселая женщина, пожимая мне руку. Она напомнила мне улыбчивую двоюродную сестру Юрия, которая руководила ужасной клиникой абортов в Москве. Их преувеличенная доброжелательность — это, наверное, то, чему русских учат в школе.
"Это Дядя Лёша - Дядя Лёша". Дядя сказал: "Залезайте сзади и держитесь. У наших дорог нет выбоин, у наших выбоин есть дороги". Мы посмеялись над популярной шуткой и сели в повозку. Я сидела, скрестив ноги, на грубом настиле, держась за металлические боковые поручни, пока телега с грохотом и рывками двигалась по изрытой колеями грунтовой дороге. "Добро пожаловать в Мишкин", - крикнула Михала, когда мы подпрыгнули на холме и въехали в лес, двигаясь слишком быстро. Мы остановились на поляне над небольшой речкой.
 На другой стороне двухэтажное здание напоминало каменный школьный дом, только вокруг него были свинарники и визжащие свиньи. "Выйдите, пожалуйста", - сказала Михала. "Это наш дом для сирот. К сожалению, наша телега не может проехать дальше - река слишком высока. Отсюда мы должны идти пешком". Мы пошли по извилистой тропинке, которая исчезала в ручье. Мы перешли его по ступенькам.
"Как вы доставляете припасы?" спросил Юрий. "С Волги, и на телеге в гору. У нас есть несколько крепких ребят. Они несут их до конца пути. Сзади есть дорога, но она завалена. Деревья упали и вырубили линии электропередач. Мы ждем ремонта". "Как долго?" - спросила Ирина. "Два года", - сказала Михала, пожав плечами. "Shto delat - Что делать?" "Посмотри на окна", - сказала Ирина, указывая. "Кажется, нас заметили". Появились маленькие лица, за которыми последовали крики. Во двор ворвалась дюжина детей, все в одинаковой полосатой форме, головы обриты, кроме челки. Остальные остались наверху, наблюдая за происходящим через стекло. "Это все мальчики?" спросила я. "Девочки и мальчики", - ответил Михала. "Мы бреем им головы весной и осенью. Зимой это вши, а летом - кольчатый червь". "Каков их возраст?" "У нас тридцать пять детей от семи до семнадцати. И еще есть неизлечимые. Их обычно около двадцати".
"Подростковые мальчики и девочки вместе?" спросила я, думая, что неправильно поняла слово "неизлечимые". "Разве это не приводит к таким проблемам, как беременность?" "Никогда", - сказала она, отвернувшись. Ирина бросила на меня язвительный взгляд, и я оставила эту тему. Подошли двое детей - один с тарелкой хлеба, другой с миской соли, традиционное русское приветствие. "Вот наши старшие девочки приветствуют вас как почетных гостей. Пожалуйста, возьмите хлеб и соль. Мы будем пить чай, а дети споют для вас". Я попыталась сфотографировать, но Михала настояла, чтобы я убрала фотоаппарат. "Извините. Наше Мишкино начальство не разрешает". Мы сидели на улице за дощатым столом, уставленным хлебом и домашним вареньем. Ветер гнул верхушки деревьев над головой, а в лесу журчал ручей. Это была прекрасная пасторальная обстановка, пока ветер не переменился, и меня не вырвало от свиной вони. Русские игнорировали вонь. Я прижала кусок хлеба к носу, как маску, и сосредоточилась на программе музыки и поэзии, которую исполняли дети. После чая я узнала от Михалы, что государственные субсидии были урезаны радикально, и дневной рацион ребенка теперь состоял из миски вареной пшенки и куска сала с шоколадным вкусом на черном хлебе. "Растущим детям нужно гораздо больше". "А как же все эти свиньи, от которых я чувствую запах?" спросила я. "Разве дети не едят свинину?". "К сожалению, нет", - сказала Михала. "Этих свиней нам каждый год жертвует церковь. Мы выращиваем их, чтобы кормить наших сотрудников. У нас нет другого способа платить людям, которые здесь работают". Я перевела разговор на другое. "Что происходит после того, как дети достигают среднего подросткового возраста и им приходится уезжать отсюда. Продолжают ли они свое образование?" спросила я. Как могли дети, которые всю жизнь провели в лесу в полосатой форме, перейти к какой-либо жизни в городах? "Ни одна из этих заблудших душ не подходит для получения высшего образования. Они не могут сдать экзамены, потому что их образование очень низкое. Мне грустно говорить, что десять процентов из них кончают жизнь самоубийством в течение первого года. Многие другие вовлекаются в преступную жизнь или занимаются проституцией. Они живут недолго". Она снова пожала плечами. "Shto delat? - Что делать?"
 "Откуда они берутся?" спросила я, ожидая услышать, что они из сельских поселений. "В основном из Москвы", - сказала Михала. "От них отказываются матери при рождении по тем или иным причинам". "Я видела, как врачи поощряют женщин отказываться от своих детей", - сказала я. "Как они могут обрекать своих детей на такую ужасную жизнь?". "Это лучше, чем альтернатива", - защищаясь, сказала Михала. "Если вы думаете, что это ужасно, то на улицах Москвы и Санкт-Петербурга живет один миллион детей. Когда их ловят на краже еды или попрошайничестве, их отправляют в тюрьму, и вы не хотите представить, что там происходит. Здесь их кормят и у них есть кровать для сна. Мы делаем все возможное, чтобы дать им образование, надеясь, что условия в этой стране улучшатся, прежде чем они вырастут." "Мы можем зайти внутрь?" спросила я, разглядывая лица в окнах. Михала колебался, пока Юрий не сказал: "Американцы очень щедры. Если вам что-то понадобится, они пришлют это, если смогут". Я уже прикидывала, как достать припасы. "Хорошо", - сказала она, бросив на меня отчаянный взгляд. "Пожалуйста, не будьте слишком шокированы". Она отперла входную дверь и толкнула ее. "Мы делаем лучшее, что можем, с тем, что у нас есть". Вонь свиных коров была ничто по сравнению с запахом мочи, который обжигал мое горло и слепил глаза. Мы последовали за Михалой внутрь. "Это неизлечимые, посланные сюда, чтобы быть забытыми и умереть - но они люди, детские души, запертые в измученных телах. Мы читаем им и учим их музыке". Михала отпирала комнату за комнатой, в которых находились сформировавшиеся дети. Многие были привязаны к кроватям. "Это для их собственной защиты. Они кусают себя и бьются головой. Большую часть времени за ними некому присмотреть". "Я заметил, что они разделены по диагнозам", - говорит Юрий. "Дети с синдромом Дауна - в этой палате, микроцефалия - в той, а здесь у нас врожденные пороки сердца - синие дети". "Это облегчает работу врачей, которые приходят их осматривать". "Как часто они приезжают?"
"Раз в год теперь, когда дорога перекрыта". С корабля раздался громкий сигнал вызова. "Пора отправляться", - сказала Ирина. "Наша следующая остановка - Ярославль". Я чувствовала себя виноватой, чтобы почувствовать облегчение. Мы пересекли реку и погрузились на телегу. Начался дождь. Большинство пассажиров набились в бар или остались в своих каютах, чтобы избежать ливня. Я нашла место на палубе, защищенное спасательной шлюпкой, и сидела, глядя на падающее небо. Внутри начал играть оркестр с балалайкой. Водку разливали, голоса становились все громче, смех все громче. Мне не хотелось заходить внутрь.                             
Я вдруг почувствовала себя иностранкой, которой и была. Что я делала в этом антиутопическом мире, где детей бросали в таких учреждениях, как Мишкин, - отправляли умирать нелюбимыми? Я начала плакать. Моя грудь горела от желания взять на руки своих собственных детей - прижаться носом к их коже и почувствовать их здоровый детский запах. Меня не было дома двадцать семь дней. Мне хотелось услышать их голоса, разрешить их глупые споры, отвезти их на футбол.                                                  
Я хотела убежать как можно дальше от отчаянных глаз умирающих детей, заключенных в комнаты, где пахло смертью. Но так поступали все. Вот почему их ссылали на одинокую смерть, где никто не мог видеть. Каким бы я была человеком, если бы не сделала все возможное, чтобы помочь?
Вечером мы причалили в Ярославле, и нас встретила директор Дома ребенка номер шесть. Она сообщила нам, что в разрешении на посещение было отказано по медицинским причинам. "Иностранцы переносят болезни", - сказала она, с подозрением глядя на меня. Я спросила ее об Анжеле. "Маленькая рыжеволосая?" Ее лицо скривилось в улыбке. "Она энергичная девочка". "Можно ли ее увидеть?" "Конечно. Она уже слишком взрослая для дома малютки. Ее перевели в Угличский детский дом". "А Углич далеко отсюда?" спросила я. "Мы проплывали мимо него сегодня утром", - сказал Юрий. "Мы остановимся на обратном пути". "Вы не сможете увидеть ее, пока не начнется школа", - сказал директор. "Дети все в летнем лагере. Это в двух километрах от города".
Мы все-таки заехали в Углич, но, как и предсказывалось, детский дом был заброшен. Мы совершили пешеходную экскурсию по монастырю и храму Димитрия на Крови - единственное наше туристическое начинание. Нашим гидом был высокий, худощавый молодой человек с почти идеальным английским по имени Влад.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
Москва, Россия - осень 1993 года 
После круиза Юрий и Ирина улетели в Сибирь навестить родственников. Я осталась в их квартире с Оскаром, керри-блю-терьером. Утром брат Ирины отвозил его на дачу. Через несколько дней я улетаю домой и с трудом могу ждать. Единственным оставшимся делом был документ USAID, который нужно было подписать и заверить у нотариуса в больнице № 70. Палящая осень перешла в бабье лето. У меня были открыты балконные двери и все окна, но в квартире стояла духота. От жары не спасали ни шторы на окнах, ни кондиционеры, ни электрические вентиляторы. Люди обмахивали себя газетами и потели в нижнем белье. Я оставила зеленый пластиковый телефон Пучковых на солнце, и он расплавился. Но толку от него все равно было мало. Международные звонки нужно было заказывать на почте на Тверской улице, а для местных звонков приходилось кричать: "Алло, алло? Вы меня слышите?", а на другом конце - тишина. "Пойдем, Оскар", - сказала я запыхавшемуся псу Пучкова, который смотрел на меня тоскующими глазами. "У реки нам будет прохладнее. Пойдем в парк". Он вздрогнул при слове "парк". Я накинула на него поводок и позволила ему вести меня к лифту. Он хмыкнул, когда лифт с грохотом опустился в вестибюль, а затем потянул меня через рощу берез, которая тянулась к улице. Я ждала, пока он рыскал вокруг и метил свою территорию. Это заняло больше времени, чем обычно. Бедный Оскар был обезвожен и вял. Его черная шерсть была коротко подстрижена, но не терпела солнечного зноя. Он пыхтел рядом со мной, пока мы не вошли в длинный прохладный пешеходный тоннель под Андроповским бульваром и не оказались в Коломенском парке. Под высокими дубами, выстроившимися вдоль дорожки к дому детства Петра Великого, было прохладнее. Пышный парк раскинулся по склону холма к берегу реки. Каменные остовы некогда великих церквей возвышались над деревьями, словно костлявые пальцы в молитве. Я спустила Оскара с поводка, чтобы он попил из реки. Насекомые жужжали, дети смеялись, собаки лаяли. Женщины прогуливались в хлопковых платьях, заигрывая с мужчинами в рубашках с рукавами. Я сидела на траве и отмахивалась от комаров и черных мух. В Сиэтле никогда не было так жарко и так много насекомых. Вместо этого двести семьдесят дней в году шел дождь. Думаю, это охлаждало воздух и уменьшало количество насекомых. Через полчаса я позвала Оскара, который общался с пуделем по имени Наташа, и пристегнула его поводок. Мы поднялись по крутому берегу на обрыв, который вел в тенистый фруктовый сад. На гребне холма у тротуара стоял черный лимузин ЗИЛ. Иван Иванович в рукавах рубашки и солнцезащитных очках прислонился к капоту и закурил. Увидев меня, он затушил сигарету и пригласил меня в машину. Это могли быть только плохие новости. Я передала ему поводок Оскара и забралась на заднее сиденье, напротив полковника. Обивка была прохладной на моей голой коже. В ЗИЛе был кондиционер. Полковник махнул своей фляжкой "Спутник" в мою сторону. "Собачий волос, Ангелова?" - предложил он, и я отказалась. Он сделал глоток и сказал: "Вы должны немедленно покинуть страну". "Простите? Покинуть страну?" "Я так и сказал - сегодня, самое позднее завтра утром". "Но я уеду еще через два дня. У меня есть билет." возразила я, пытаясь уложить все в голове. "Мне нужно сделать кое-какие дела в больнице № 70". "Больница закрывается в данный момент. Министерство здравоохранения перевезло ваше оборудование в свои офисы в Белом доме на хранение. Вы должны поменять билет и отправиться домой". Он постучал в окно, и Иван Иванович открыл дверь. "Москва будет небезопасна для иностранцев". Я вышел и взял поводок Оскара. "Не знаю, смогу ли я так быстро поменять билет". Затем я оптимистично добавила: "Я буду в порядке еще два дня, конечно". Иван Иванович нахмурился и трижды сплюнул через левое плечо. Мне следовало бы сделать то же самое, но я снова недооценила Чёрта.
 ЗИЛ отъехал. Он свернул на Андроповский бульвар и исчез в пробке. Я осталась стоять среди семейных пикников, игры во фрисби и парящих воздушных змеев. Изредка по радио передавали новости, но большинство играло рок-музыку. Я изучала лица вокруг себя. Никто не выглядел обеспокоенным. Юрий и Ирина не говорили ни о чем зловещем перед отъездом в Сибирь. Насколько это может быть серьезно? Если бы я могла понять, то знала бы, что Москва находится на пороге революции. Националисты в российском парламенте поляризовались против либерального президента-глобалиста Бориса Ельцина, а Красная армия была не окрепшей. Все могло пойти в любую сторону. Парламентарии забаррикадировались в Белом доме с запасом оружия. Дальнейшие действия зависели от военных. Я накормила Оскара ужином и включила телевизионные новости. Я не могла следить за бешеной речью взволнованного русского диктора. Репортеры говорили быстрее, чем обычно, и перебивались видеозаписями стрельбы. Я не могла понять, где это было и что они говорили. Я выключила телевизор и встала на балконе. Огни мерцали в жару вдоль изгиба Москвы-реки до самой Красной площади. Город выглядел безмятежным, но над ярко освещенными Кремлем и Белым домом развевались российские флаги. Это означало, что они были заняты сегодня вечером. Я попыталась позвонить в посольство США, но никто не отвечал. Я достала свой билет авиакомпании Lufthansa, паспорт и визу. Мои опасения подтвердились. Моя виза истекла во время путешествия по реке. Обычно за это нужно заплатить небольшой штраф в аэропорту, что не так уж и страшно, но авиакомпания может не захотеть выписать мне новый билет без действующей визы. Я положила бумаги и билет в сумку и уснула на диване. Об этом я буду беспокоиться завтра. Утром небо было ясным. Будет еще одна жара. Я пила кофе на балконе. Внизу на улице что-то было не так. К концу сентября семьи должны были возвращаться со своих дач на поездах, таща сумки с фруктами и овощами на зиму. Вместо этого мои соседи несли детей и вещи к станции метро "Коломенское". Они уезжали из города. В других квартирах я слышала, что телевизоры и радиоприемники настроены на новости. Я постучала в дверь соседей. Открыла взволнованная госпожа Беликова и снова принялась запихивать одежду и продукты в челночные сумки. Господин Беликов чистил револьвер на журнальном столике. "Входи, Ангелова", - сказал он. "Что происходит?" спросила я. "Я не могу понять, что происходит".
" А кто может?" Он махнул сигаретой в сторону Красной площади, затем направил ее на свой пистолет. "Вас шокирует мой пистолет?" "Я из Сиэтла. У всех есть пистолеты - кроме меня". "Сумасшедший, сумасшедший", - кричала миссис Беликова из спальни. Она высунула голову: "Мы едем на дачу в Ферзиково. Ты должна поехать с нами". "Спасибо", - сказала я. "Я собираюсь поменять билет и сегодня же улететь обратно в Сиэтл". Я посмотрела на часы. Офис "Люфтганзы" открывался в десять. Я могла поехать в больницу № 70, подписать и заверить бумаги у нотариуса и быть в офисе авиакомпании, когда он откроется. Оттуда я бы сразу поехала в аэропорт Шереметьево и ждала рейса на Франкфурт. Если бы "Люфтганза" не смогла мне помочь, то следующей остановкой был бы "Аэрофлот" на Новом Арбате. "А как же Оскар?" - спросила госпожа Беликова. "Мы могли бы взять его с собой в поездку". "Брат Ирины приедет за ним сегодня утром. У него есть свой ключ". "Ну, вам лучше поторопиться. Мальчики проводят Оскара", - сказала г-жа Беликова, таская сумки и гоняя детей в прихожую, раздавая указания. "Вас подвезти до метро?". "Спасибо", - сказала я. "Позвольте мне взять мою сумочку".
 В переполненном поезде метро чувствовалось напряжение. По лицам москвичей я поняла, что дело серьезное. Они выглядели растерянными и рассерженными. Когда я приехала в Новогиреево и вышла из метро напротив больницы № 70, оживленный черный рынок был заброшен. Не было ни столов, уставленных банками с соленьями, ни грузовиков, торгующих пивом. Окна киосков были закрыты. Государственный рынок с танцующими свиньями был закрыт на замок. Главные ворота больничного комплекса стояли открытыми, без охраны. Пациенты выходили в халатах и тапочках, садились в машины и автобусы. Я протиснулся сквозь людской поток к родильному дому. Синяя дверь была открыта. В родильном доме не было ничего, кроме мебели и досок. Все наше оборудование исчезло. Я нашла доктора Лопухина в его кабинете, он собирал вещи. "Все летит к черту", - сказал он. "Убирайтесь из этой несчастной страны как можно быстрее". "Уеду. Но пока я здесь, нам лучше подписать и нотариально заверить эти бумаги", - сказала я. "Я не вернусь до следующего лета". "Бесполезно. Нотариус не работает. Я сейчас еду домой, и ты тоже". Он провел меня через дверь и отвез обратно к метро. "Езжайте прямо в аэропорт", - сказал он. Поездка из Новогиреево в аэропорт Шереметьево означала пересечение центра города, где располагались офисы авиакомпаний. Я доехала на метро до офиса Lufthansa на Трубной площади, но он был закрыт. Я села на ступеньки и прождала полчаса, но никто не пришел. Я пошла дальше, в главный офис "Аэрофлота" на Новом Арбате. Там тоже было закрыто. Я пошла по Калининскому бульвару, известному как "дорога роскоши" из-за шикарных иностранных магазинов. Единственным открытым магазином был "Ирландский дом". Он был переполнен покупателями, размахивающими долларами и покупающими еду. Я купила банку консервов "Спам" и поспешила обратно к метро "Арбат", решив ехать прямо в аэропорт.
Позади меня заунывный гул перерос в громовой рев. Танки и бронемашины катились по широкому бульвару, набирая скорость в сторону Кремля. Я не знала, что они могут двигаться так быстро. Кто-то закричал. Люди побежали. Из высокого жилого дома на другой стороне улицы раздались выстрелы. Танк затормозил. Башня взревела и выстрелила. Квартира взорвалась, осыпав нас стеклом и горящими обломками. Люди пригнулись и разбежались во все стороны, повалив меня на землю. Я заползла за ряд киосков, порезав руки о разбитое стекло. Я с трудом поднялась на ноги и побежала в сторону метро. Огибая угол, я отклонилась от курса, спустившись по лестнице в толпу, укрывшуюся в подвале. Люди всех возрастов сидели на полу в сырых помещениях или стояли вдоль стен и смотрели новости по черно-белому телевизору. Мы трусили при звуках артиллерийской стрельбы на улице. Лицо Ельцина заполнило экран: "Сегодня решается судьба России, судьба наших детей. Силы гражданской войны не добьются успеха". Была ли это гражданская война? Люди вокруг меня были вооружены, передавали ящики с боеприпасами и заряжали ружья. Были ли это повстанцы? Здесь ли я должна быть? Я протиснулась обратно на улицу. Я больше не могла видеть танки, но чувствовала их гулкие вибрации. Они вели беспорядочную стрельбу. Я начала спускаться по ступенькам в метро "Арбат", но была оттеснена толпой, кричавшей: " Он сломан. Поезд не ходит. Они остановили метро. Уходите". Я вышла на боковую улицу и остановила автомобилиста, размахивая 20-долларовой купюрой. Я предложила ему 40 долларов, чтобы он отвез меня в аэропорт. "Это невозможно", - сказал он. "Никто не может проехать через весь город, не получив пулю. Я еду на юг". Он согласился довезти меня до квартиры в Коломенском за 40 долларов. Я села в машину. Машина понеслась на юг по пустым улицам, прочь от аэропорта. Танки притихли, но стук моего сердца был оглушительным. Мои руки кровоточили от разбитого стекла. Я вытирала кровь о джинсы.
Оскар был в квартире. Я слышала, как бедная собака воет с улицы. Я зашла в холл нашего многоквартирного дома. Мои соседи снизу, Мелинковы, были в фойе. Они забили досками окна первого этажа и готовились заколотить стальную бронированную дверь - я как раз успела. С этого момента жильцам, чтобы попасть в дом или выйти из него, придется лезть через заколоченное и запертое окно первого этажа. Ключ был только у Мелинковых.
"Идите в свою квартиру и заприте дверь", - сказала бабушка Мелинкова. "Не включайте свет и не стойте в окне". Бабушка была одной из бабушек, которые каждый день сидели на скамейке у входной двери. Она следила за тем, кто приходит и кто уходит. Каждый день бабушки учили меня новому русскому слову - всегда что-то вроде "стукач, предатель, крыса, расстрельная команда". Во время Второй мировой войны она и ее пять сестер были партизанками в печально известной Украинской женской бригаде. Они наводили ужас на немецких захватчиков и были объявлены Героями Советского Союза. Она могла бы выглядеть как маленькая хрупкая бабушка, но с пистолетом в руке она была в своей стихии. "Электричество отключено. Лифт не работает", - сказала она. Она сжала мою руку, посмотрела на мои окровавленные руки, а затем потащила меня вверх по темной лестнице. На лестничной площадке я возилась с замками в квартире. С ними было достаточно сложно справиться, когда свет в холле работал, а мои пальцы не кровоточили. Для каждого из трех замков требовались разные, плохо подогнанные ключи, которые я едва могла разглядеть в тусклом свете. Бум... кабум... Танковый огонь эхом разнесся по зданию, стуча зубами.
Слезы страха и разочарования не помогали, как и мой учащенный пульс. Каблам... блам... блам.... Вспышки артиллерийского огня освещали коридор. Бой шел в полумиле от нас, но звук проникал в мое тело. Я сползла на пол, закрыв уши руками - не помогло. При каждом взрыве мое тело хотело бежать в тысячу разных направлений. Я была парализована. Я уткнулась лицом в колени и затаила дыхание. Оскар знал, что я там. Он жалобно пискнул в дверь. Я парила над своим телом, глядя на трусливое, испуганное существо, в которое я превратилась. "Ты и раньше была в панике", - позвала я себя. "Помнишь, как тебе было страшно, когда ты впервые прыгнула в океан в снаряжении для подводного плавания - нырнула в холодную, темную воду и задержала дыхание, понимая, как это глупо? Как ты не утонула? Используйте свой мозг. Думай!" "Amazing Grace", - сказал я вслух, глотая воздух. "Я пела". Я начала напевать, сначала медленно, концентрируясь на вибрации своего голоса в ушах, отгораживаясь от артиллерии. Когда мое дыхание немного успокоилось, а сердце перестало бешено колотиться, я повысила голос, пока он не зазвучал эхом в лестничном колодце. "Удивительная благодать, как сладок этот звук, который спас такого жалкого человека, как я. Когда-то я была потеряна, но теперь я найдена, была слепа, но теперь я вижу". "Ауууу... ваууу... ваууу...". Оскар заиграл на высоких нотах. "Молодец, Оскар. Хороший пес!" воскликнула я. "Давай сделаем еще одну. Как насчет "Star Spangled Banner"?". Я пела так громко, как только могла, стараясь достичь кульминации "красных бликов ракет, разрывов бомб в воздухе", когда взрывы сотрясали стены. "Это прекрасно!" заявила я, поднимаясь на ноги. "Жизнь хороша". Я подобрала ключи к замкам и открыла дверь. Оскар смотрел на меня широко раскрытыми глазами и дрожал. Он проскочил мимо меня в коридор, пописал и покакал перед лифтом и помчался обратно. Я заперла нас внутри. Я пыталась дозвониться в аэропорт, но все линии были отключены. Электричества по-прежнему не было, поэтому я собирала осколки стекла с ладоней и пальцев в угасающем дневном свете и обматывала руки туалетной бумагой. Я поджарила кусочки фарша на газовой плите и поделилась ими с Оскаром. Нам был хорошо виден российский Белый дом - ярко освещенный и окруженный танками. Выстрелы эхом отдавались на улицах. В нашем районе были снайперы. Я не выходила на балкон и держала голову ниже подоконника. Когда снова дали электричество, мы с Оскаром сидели на полу в гостиной с выключенным светом и смотрели по телевизору, как Красная Армия бомбардирует Белый дом. Парламентские повстанцы бросали ручные гранаты с верхних этажей. Одна из них попала в бронетранспортер, и взрыв потряс наше здание. Из грузовика выпрыгнули горящие люди. Я боялась выглянуть наружу. Последующий взрыв потряс квартиру. Внезапно новости прервались. В эфир вышел растрепанный репортер и сообщил, что Центральная телевизионная станция "Останкино" находится в осаде. Вооруженные военные выламывали двери и сражались с милицией в вестибюле. Раздались взрывы, и в 7:15 вечера Российское государственное телевидение прекратило вещание. "Откройте эту чертову дверь!" Кто-то колотил в дверь службы безопасности на лестнице. Мужчины кричали: "Крысы, выходите, гребаные крысы!". "Проваливайте, паразиты черножопые", - кричала в ответ бабушка Мельникова. "Или я отстрелю ваши волосатые яйца и засуну их вам в уши". Задрожали стекла. Раздались выстрелы. Оскара рвало и трясло в моих руках. Я пыталась сохранить ясную голову, контролируя свое дыхание с помощью гудения. Звук моего голоса успокоил собаку. Телефонные линии вернулись. Я оставила сообщение на автоответчике "Люфтганзы". Я попробовал позвонить в "Аэрофлот", но никто не ответил. Я позвонила в аэропорт - никто не ответил. Линии снова отключились. Летают ли вообще самолеты? Я лежала на диване, слушая каблам... блям... блям... артиллерии и хлопки... хлопки снайперов, желая, чтобы я была в Сиэтле, понимая, что меня могут убить и я никогда больше не увижу своих детей.
Несмотря на обстрел, я периодически дремала и проснулась на рассвете, обняв Оскара. Мы делили последнюю порцию Spam. Раздался гудок, и я попыталась дозвониться до Люфтганзы, Аэрофлота, больницы № 70, доктора Лопухина, Комитета мира и американского посольства. Ни до кого не смогла дозвониться. Я решила бежать в аэропорт. Я надела старое домашнее платье Ирины, чтобы выглядеть более русской, и влезла в зарешеченное окно Мельниковых. Мои руки все еще кровоточили. Станция Коломенское была пустынна. Ступени и перила были измазаны темнеющей кровью. Я проследила кровавые отпечатки ног на мраморном полу, гадая, что же там произошло. Я была единственным человеком на платформе, когда прибыл поезд, переполненный усталыми, растрепанными москвичами, некоторые из них были ранены. Мы остановились еще на четырех станциях, где люди толпились на платформе. На Павелецкой станции милиционеры поднялись на борт и опустошили поезд. По громкоговорителям над головой объявили, что никто не может проехать из одного конца города в другой. Дороги и общественный транспорт были закрыты. Минометный огонь осыпал улицу сверху. На мои волосы сыпалась гипсовая пыль. Когда появился пустой поезд, идущий на юг, мы забрались в него и помчались прочь. Мельниковы помогли мне вернуться в квартиру и сказали, что брат Ирины забрал Оскара в деревню. Ночь я провела одна, лежа на балконе и наблюдая, как армия обстреливает Белый дом. На верхних этажах полыхало пламя, а танки продолжали стрелять. В нашем районе отключилось электричество. Темнота была наполнена взрывами и грохотом орудий. Я очнулась на диване, когда телевизор снова заработал, но вместо новостей по одному каналу показывали старые фильмы с Дианой Дурбин, а по-другому - "Лебединое озеро". Я лежала в оцепенении и смотрела, как Дина поет и танцует в черно-белом изображении. Я продолжала звонить в авиакомпанию, но безрезультатно. Мои руки были повреждены грязным стеклом. У меня был жар. Мне нужны были пероральные антибиотики. Еда была на исходе. На рассвете зазвонил телефон. Доктор Владимир Воронов, хирург из больницы № 70, звонил, чтобы проведать меня. "Контрреволюционеры уничтожены, Борис Ельцин вернулся к власти", - сказал он. "Почему они все еще стреляют?"-спросила я.

"Военизированные группировки сражаются с российской армией. Это может продолжаться какое-то время". "Кто эти военизированные группы?" спросила я. "Казаки, ветераны Афганистана, бывшие сотрудники КГБ, азербайджанская мафия, кто знает? Возможно, все они", - сказал он. "Я везу свою семью на дачу в Углич. Могу заехать за вами через час, если хотите". Углич - может быть, я все-таки найду Анжелу? "Да, я поеду". Я рассказала ему о своих зараженных руках, и он пообещал привезти антибиотики. "Упакуй одну маленькую дорожную сумку и не больше", - сказал он. "В машине скорой помощи будет тесно".

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
АНЖЕЛА В УГЛИЧЕ
Углич, Россия - осень 1993 года 
Когда подъехала машина скорой помощи больницы № 70, я вылезла из машины Мельниковых и запрыгнула на заднее сиденье. Коллеги из больницы № 70 толпились на полу, ели абрикосы и пили водку. Я протиснулась между хирургом и офтальмологом, радуясь, что нахожусь среди друзей. Владимир протянул мне две капсулы антибиотика и воду в бутылке. Я проглотила их. Он перевязал мне руки, затем закрыл шторку, отделяющую водителя от нас, отрезав свет. Мы мчались через центр Москвы, подпрыгивая в темноте, с мигающими красными огнями и воем сирены. Через баррикады пропускали только милицейские машины и машины скорой помощи. В конце концов, мы затормозили, и сирены были выключены. Я не осознавала, насколько была напугана, пока не убедилась, что Москва позади. До Углича оставалось еще пять часов езды по проселочным дорогам. Я прислонилась головой к костлявому плечу доктора Григория Степаныча, заведующего кафедрой хирургии, и заснула.
"Проснись", - сказал Григор, подталкивая меня рукой. "Мы почти приехали". Шторка была открыта. Я наклонилась вперед, чтобы заглянуть в лобовое стекло. По проселочной дороге тянулись березовые леса с первыми намеками на красный и золотой цвет листвы. Мы проскочили выбоину, разбрызгивая воду. "Дороги становятся хуже, чем дальше от Москвы". Дача Воронова представляла собой уютную двухкомнатную хижину на берегу Волги. Мне выделили спальное место над холодной печкой-буржуйкой. Ее зажигали только после первого снега. В тот вечер мы сидели на бревнах у берега реки и готовили на пару местных окуней в старой масленке с надписью Traktor. Влажный воздух был густым от комаров и множества кровососущих насекомых. Мы пили водку, ели сочные красные сливы из сада и отмахивались от жуков. Насилие в Москве казалось на миллион миль и столетие дальше от этого мирного места. После ужина мы поднялись на обрыв над Волгой к Угличскому историческому обществу. Мы присоединились к жителям, слушавшим вечерние новости по единственному в городе радио. Судя по их обеспокоенным взглядам, новости были не очень хорошие.
Срочная, скоростная речь репортеров показалась мне непонятной. Я сдалась и вышла на улицу, чтобы посидеть на ступеньках библиотеки. Я бы попросила остальных выйти позже. Из здания Исторического общества открывался вид на город Углич при свете луны. Я узнала часовой завод "Чайка", а за ним - облезлые купола древней церкви Димитрия на Крови. Я знала, что детский дом находится в нескольких минутах ходьбы от церкви, и решила спуститься с холма, чтобы посмотреть. Я начала спускаться по тропинке, но меня остановил худой молодой человек в футболке Корпуса мира. Я узнал его. "Привет, Влад", - сказала я. Прошла всего неделя с тех пор, как круизный лайнер "Дзержинский" причалил в Угличе, и Влад сопровождал Пучковых и меня по городу на единственной англоязычной экскурсии. "Я не хочу вас пугать", - сказал он по-английски. "Углич - опасное место ночью, мафиозный город. Никто не должен выходить в город после наступления темноты, особенно женщины". "Спасибо", - сказала я. "Ваш английский замечательный". Он выглядел довольным. Это было облегчение, что не нужно говорить по-русски. "Чем вы занимаетесь в остальное время года, когда туристический сезон заканчивается?"
 "Я преподаю английский язык в местном институте. Я также преподаю русский язык волонтерам Корпуса мира". Он затушил сигарету. "Позвольте мне представиться. Меня зовут Владислав Викторович Супрунов". Мы пожали друг другу руки. "Чем вы занимаетесь, когда вы не турист?" - спросил он. Я рассказала ему о центре "МираМед" в Москве и о наших исследованиях в детских домах.  "Есть одна маленькая девочка, которую я особенно хотела бы найти. Она была переведена в Угличский детский дом из Ярославского дома ребенка номер шесть - рыженькая Анжела, ей около четырех лет. Может быть, вы ее видели?" "Здесь есть несколько рыжих - мальчики и девочки. Вам надо спросить у директора, Татьяны Сафаровны". "Сколько детей живет в детском доме?". "Около шестидесяти. Они находятся в лагере - летнем лагере. В городе отложили начало занятий. В городе небезопасно для детей". "Могу ли я попасть в лагерь? Есть ли транспорт?" "Вы можете дойти пешком", - сказал он, прикуривая очередную сигарету и предлагая мне одну. "Это всего в нескольких километрах отсюда - час ходьбы или два часа, не больше. Я могу отвезти вас завтра, если хотите". Трансляция подошла к концу. Заиграло "Лебединое озеро". Мои коллеги собрались на крыльце, чтобы покурить и разделить бутылку местного коньяка. По их словам, Ельцин все еще был у власти, его поддерживала Красная Армия, но националисты удерживали Белый дом. Они забаррикадировались внутри, отказываясь сдаваться. Аэропорт оставался закрытым, и возвращаться в Москву было слишком опасно. Телефонные линии с Угличем были перерезаны. Нам ничего не оставалось делать, как ждать. Я представила Влада и рассказала о своих планах посетить летний лагерь. "Только смотри, чтобы я всегда знал, где ты", - сказал Григорий. "Ты же не хочешь опоздать на обратную дорогу в Москву". Влад пожал всем руки и рассказал, как добраться до лагеря. "Его легко найти". На следующее утро мы с Владом два часа шли по разветвленной дорожке вглубь леса. Дорогу к лагерю размыло, и мы перешли по пешеходному мосту через узкое ущелье Кровавой реки.
"В ней есть железо из глубоких источников. Поэтому вода красная. Она очень чистая и полезная". Влад зачерпнул горсть и выпил, демонстрируя. "Вкусно", - сказал он. "Дети пьют ее из-за минералов. Вот почему здесь находится лагерь". Я попробовала немного. Оно было ледяным и на вкус напоминало ржавые гвозди. "Ай!" Я вздрогнула, когда мне в голову ударила шишка. "Ты это слышишь?" спросила я. Кусты зашуршали. Я услышала хихиканье. "Эти дети бросают в нас шишки". "Где?" "На деревьях. Разве ты не слышишь, как они смеются?" Мы пошли за их голосами по узкой, хорошо протоптанной тропинке, пока не добрались до ветхого поселения старых бревенчатых домиков и разрушающихся, покрытых мхом построек. "Это летний лагерь", - сказал Влад. "Мы зайдем с черного хода". Старик шагнул вперед, преграждая нам путь. Он орудовал метлой, как бейсбольной битой. "Стойте здесь", - крикнул он. "У меня пистолет". "Это метла, Дядя Игорь. Кроме того, мы пришли с миром".

"Это ты, Влад?" "Дядя, когда ты починишь свои очки? Я привел американскую гостью. Скажи детям, чтобы вели себя хорошо". " Гостью? Иностранку? Я позову Татьяну Сафаровну". Дядя Игорь отбросил веник в сторону и поспешил прочь. Дети выглядывали из-за двери сарая и из-за дровяника. Их головы не были обриты, как у Мишкина, и они были одеты в обычную одежду. Влад был прав - рыжих было несколько. Я почувствовала, как меня дергают за рубашку. Двое из них стояли рядом со мной, девочка постарше с белокурым хвостиком и маленькая девочка с обилием ярко-рыжих кудряшек и веснушками на носу. "У Анжелы есть кое-что для тебя", - сказала хвостик. Я опустилась на колени на уровень Анжелы. "Что у тебя есть маленькая золотая - золотая?" спросила я, заглядывая в ее огромные карие глаза. По фырканью позади меня я догадалась, что это не цветы. "Это мой лучший друг", - сказала она, разжимая пальцы, чтобы показать слизняка. "Его зовут Борис Ельцин". Она разразилась смехом и убежала. Старшие дети улюлюкали и подбадривали ее. "Вот это ребенок!" К нам спешила грузная женщина с монгольским лицом, излучавшим доброту. "Вы знаете, сколько у нас в Угличе проклятых рыжих проказников? Шесть - хватит, чтобы испытать терпение святого Петра". "Татьяна Сафаровна", - сказал Влад. "Познакомьтесь, это доктор Энгель из Америки". "Добро пожаловать". Татьяна Сафаровна заключила меня в свои объятия. Она была грозного вида - невысокая, кругленькая, мощная. Она подвела меня к открытому крыльцу одного из бревенчатых домов. На столе лежали свежеиспеченные пирожки и чайные принадлежности. "Вы как раз вовремя для чая", - сказала она. "Пойдем, расскажешь нам об Америке. Потом мы найдем тебе койку, и ты останешься с нами. Влад, иди помоги дяде Игорю починить дверь сарая. Куры выходят, а лисы заходят". Я присоединилась к группе учителей за столом. Они представились, пока Татьяна наливала чай. "Нам повезло, что погода держится", - сказала она. "Здесь нет отопления". Внизу под нами дети смеялись и плавали в реке, под присмотром человека со свистком. Он был похож на тренера. "Ваши дети выглядят здоровыми", - заметила я. "Не то, что в Мишкином детском доме". "Боже правый, бедный Мишкин", - сказала Татьяна, перекрестившись. "Они прячут этих несчастных неизлечимо больных в лесу в таких местах". Михала Димитровна - святая, чтобы оставаться там. Помогите ей, если можете". "Углич - совсем другое дело. Это оживленный рыночный город", - говорит Анна, директор школы. "У этих детей есть возможность учиться ремеслам, даже ходить в среднюю школу. Завтра приезжает Нина, учительница швейного дела. Вы увидите, как она творит чудеса, обучая девочек профессии швеи". "А еда здесь лучше?" спросила я. "Мишкин паек — это абсурд. Ни один ребенок не сможет расти на такой диете". "У нас та же проблема с продовольственным пайком, но местные фермеры поставляют яйца, а мы держим кур и выращиваем свои овощи. Я не знаю, что мы будем делать этой зимой, если рацион ухудшится". Татьяна вздрогнула. "Дети выглядят хорошо, потому что сейчас лето. Они были на свежем воздухе, пили минеральную воду и загорели на солнце. Это трудно заметить, но они все маленькие для своего возраста". "У вас много рыжих", - заметила я, наблюдая за кудряшками Анжелы, когда она бегала по двору. Она загнала курицу на крыльцо и под мое сиденье. Анна отогнала ее. Анжела забралась на колени Татьяны Сафаровны, злобно глядя на меня.

"Что делать с невезучими детьми, а? Рыжие головы, расщелина губы, сколиоз, шесть пальцев на ноге, родинки - у нас они все есть. Мы их тоже любим, правда, Анжела?". Она посмотрела на девочку, которая корчила злобные рожицы. "Не смотри на доктора Энгель дурным глазом, негодница". "Я была там, в роддоме, когда ты родилась", - сказала я. "Тебя назвали в честь меня". "Ангелова - Анжела, да, я вижу. Может быть, это принесет малышке удачу", - сказала Татьяна. "Она ей понадобится". "Я бы хотела найти американскую семью, которая бы ее удочерила". "Ее нельзя удочерить. У нее есть бабушка, которая живет в Ярославле и берет ее на каникулы - ужасная пьяница, как ни печально это признавать. Но она любит свою пенсию и рада, что государство воспитывает ее внучку". "Сколько из этих детей можно усыновить?". "Боюсь, очень мало. Только около пяти процентов". После обеда Анна одолжила мне купальник, и я прыгнула в реку вместе с детьми. Я была так рада избавиться от жары, что оставалась в холодной воде, пока мои пальцы на руках и ногах не сморщились и не онемели. Впервые за несколько дней я чувствовала себя спокойно - по крайней мере, до тех пор, пока на меня не напали мальчишки с криками "бонзай" и пушечным ядром не бросились в воду.

Следующие несколько дней я провела в лагере и израсходовала последние рулоны пленки. Татьяна попросила меня не обращать особого внимания на Анжелу, потому что другие дети будут приставать к ней, когда я уеду, поэтому я постаралась сфотографировать их всех и обещала прислать копии. Меня успокоило то, что дети в Угличе были хорошо социализированы и хорошо одеты. Учителя были добры к детям и приветливы со мной. Учительница швейного дела была необыкновенной - они сами шили себе одежду, а также костюмы для частых концертов и спектаклей. Многочисленные мероприятия занимали детей, пока персонал переживал за события в местной газете.

Поздним вечером третьего дня я рисовала пальцами с Анжелой, когда ко мне подъехал сосед на велосипеде. "Меня прислал доктор Воронов", - сказал он. "Он возвращается в Москву. Тебе лучше сразу ехать на дачу". Один из учителей предложил подвезти меня на своей машине, но он только что отвез свиней на рынок, и в машине воняло свиными какашками. В переполненной машине скорой помощи эта вонь была бы нежелательна. Я решила идти пешком. "Вам лучше поторопиться", - сказала Татьяна Сафаровна. Она показала на мои забинтованные руки, которые были ярко раскрашены красками "фин-гер" - зелеными, фиолетовыми, пурпурными и желтыми. "Нет времени это исправлять". Стайка детей проводила меня до конца грунтовой дорожки. Анна несла Анжелу, которая зарыла голову и не смотрела на меня. Они махали мне, пока я не перешла через пешеходный мостик и не пошла по извилистой дороге в лес. Над головой березы образовали арку. Порывы ветра гнали ветки и обрывали золотые листья - предвестники зимы. Пройдя двадцать минут по извилистым дорожкам, я подошла к перекрестку и поняла, что заблудилась. Я попыталась вернуться назад, но не знала, с какой дороги пришла - все выглядело одинаково. Единственным звуком был шум ветра в деревьях. Я думала о бандитах, думала о медведях и волках, о контрреволюционерах. Потом я услышала звук мотоцикла. Это могло быть как хорошей, так и плохой новостью. Стоит ли мне прятаться? Я решила стоять на дороге, как будто я там и была. Появился древний мотоцикл, вероятно, времен Первой мировой войны, с коляской в форме пули. На водителе был старый кожаный шлем летчика-истребителя с очками и русская матросская рубашка без рукавов в сине-белую полоску. Незажженная сигара торчала у него изо рта. На вид ему было около семидесяти лет. Он остановился, удивленный. "А откуда вы, мадам?" - спросил он на элегантном русском языке, глядя на мои ярко раскрашенные бинты. "Из Америки", - ответила я, слишком ошеломленная, чтобы думать о чем-то еще. "Мадам, я полагаю, что вы заблудились". Я приехала на дачу Воронова в мотоколяске, в кожаном шлеме и защитных очках. Я вылезла, поблагодарив водителя, который отказался от оплаты. Я схватила сумку и запрыгнула в машину скорой помощи. Они ехали прямо в аэропорт Шереметьево по шоссе, усеянному дымящимися обломками. Сгоревшие машины лежали кусками вдоль дороги. Тысячи людей были убиты или ранены в самых тяжелых боях, которые Москва видела со времен русской революции. Доктор Воронов подождал, пока у меня на руках был новый билет и я стояла в очереди на паспортный контроль, прежде чем сообщить плохие новости. Оборудование, которое я доставила в Россию, хранилось в офисе Министерства здравоохранения в Белом доме. Офис министерства теперь представлял собой обгоревший остов. Все было разрушено, когда девятый этаж был выпотрошен русской армией. Я неосознанно наблюдала за тем, как уничтожается вся моя тяжелая работа, которую я проделала с балкона Пучковых. Я ждала, что слезы вырвутся наружу, пока самолет "Люфтганзы" не оторвался от взлетной полосы и Россия не скрылась за облаками. Мое тело содрогалось от облегчения - и от горя. Мужчина рядом со мной взял мои забинтованные руки и нежно сжал их между своими. Он тоже был в слезах. Многие люди плакали на этом рейсе во Франкфурт. Как и я, они выглядели грязными и растрепанными. Никто не знал, какой будет судьба русского народа.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
 МУРМАНСКОЕ ШОССЕ
Сиэтл - Свирь-Строй, Россия - с 1993 по 1996 год 
В первую ночь дома в Сиэтле я не могла уснуть. Я задремала и проснулась в поту от звука катящихся танков или криков неизвестного врага, который стучал в дверь и угрожал застрелить меня. Мне приходилось вставать и поднимать жалюзи, чтобы убедить себя, что я в Сиэтле, а не в Москве, и что из моего окна открывается вид на Баллардский мост и судоходный канал, а не на Кремль.
Утром на своем Jeep Wagoneer я отвозила детей в школу Country Day School. Листья становились золотыми под октябрьским моросящим дождем. Туман поднимался с извилистых улочек на Куин-Энн Хилл, когда я забирала детей. Я вела машину с осторожностью. Я не так быстро, как обычно, адаптировалась к одиннадцати сменам часовых поясов между Москвой и Сиэтлом. Я попала в искривление времени, искаженное восприятие и приглушенные звуки. Детская болтовня с заднего сиденья казалась более далекой, чем смех детей, плещущихся в Кровавой реке. Я смотрела, как мои сын и дочь вбегают в школу из красного кирпича вместе со своими друзьями, как разлетаются их книги и бумаги. Я слишком долго отсутствовала, и слишком многое произошло. Слезы наполнили мои глаза - они росли и убегали от меня. Я смотрела им вслед, пока машина позади меня не посигналила. Я выехала на дорогу и поехала вниз по крутому склону, через мост Фремонт и по Стоун-Уэй к Грин-Лейк. Бодрый трехмильный поход вокруг озера с друзьями, такими как Кэрол Хилтнер, была моим ритуалом исцеления.

"Я не могу дышать", - сетовала я, пока мы шли бок о бок под мелким дождем. "Воздух в Америке слишком разреженный или что-то в этом роде".
"Дай себе передышку. Ты через многое прошла на этот раз", - сказала она. "А здесь, похоже, всем наплевать. Две тысячи человек, умирающих в Москве, едва ли стали поводом для шумихи в Сиэтле". Я вздрогнула. "Моя семья даже не беспокоилась обо мне. Они просто злятся, что я опоздала на несколько дней, чтобы забрать своих детей. Меня могли убить". "Может быть, они не могут позволить себе беспокоиться. Ты бы предпочла, чтобы твои дети были напуганы до смерти, когда ты в России?" - рассуждает она. "Как твои руки?" "Они чертовски болят. Это грязное стекло заразило мои сухожилия. Я принимаю "Перкоцет" и новый курс антибиотиков. Смешайте это с джетлагом, и я буду в отличной форме для завтрашнего заседания совета директоров". "А вы не можете перенести заседание?" - спросила она. "Три новых члена совета из женской больницы "Мейджи" прилетают из Питтсбурга. Они уже дважды меняли свои билеты и не в восторге от этого". "Неужели они не понимают, что с вами произошло?" Я посмотрела на серьезное лицо Кэрол и поняла, что она может быть моей единственной американской подругой, которая понимает недавние события в России. "Может быть, они поддержат тебя". "Вряд ли. Они - барракуды в колготках". "Просто объясни им, что ты получила травму. Твои руки выглядят жалко". "Если они увидят во мне слабость, они захватят "МираМед", проглотят его целиком. Пока я торчала в Угличе, они в Вашингтоне встречались с Госдепартаментом и пытались выписать нам грант на партнерство. Теперь, когда у "МираМеда" есть деньги, мы - слива, созревшая для сбора". Некоторое время мы шли в тишине, прежде чем Кэрол спросила: "Не хотелось бы сообщать еще более плохие новости, но вы уже рассказали совету директоров об оборудовании?". "Нет - я скажу им на собрании". Я остановилась, чувствуя себя обессиленной. В вихре событий я забыла, что Красная Армия взорвала медицинское оборудование на миллионы долларов, хранившееся на девятом этаже российского Белого дома. Внезапно все это стало слишком. Голова закружилась. Я наклонилась, положив руки на колени, чтобы перевести дух. "Подождите минутку. У меня кружится голова". "Пойдем выпьем латте и посидим немного". Кэрол взяла меня за руку и повела по траве к кафе "У Дюка". "Мне кажется, ты делаешь слишком много и слишком быстро". Мы заказали латте. Я чувствовала себя лучше, сидя в кабинке из кожзаменителя и обхватив руками теплую кружку. "Нам придется сообщить об этом и донорам, - сказала я, - всем тем медицинским компаниям, которые пожертвовали и отремонтировали для нас оборудование. Мы никогда не сможем заменить эти машины". "А они не пожертвуют снова?". "Возможно, но через таможню уже ничего не проходит - все либо украдено, либо выброшено на помойку, либо попадает на аукцион в Севастополе". Я потягивала свой кофе, наслаждаясь его горьким вкусом. "Единственное, что у нас осталось, это факс. Он был у Юрия в квартире". "Вы что-нибудь слышали о нем? Или от кого-нибудь в Москве?" "Ни слова. Международные линии все еще не работают. Я не знаю, живы мои друзья или мертвы". Изнеможение накрыло меня. Мои ладони пульсировали. Мне хотелось плакать. "И Мейджи ожидает, что Институт МираМед будет передан им. Нам конец".
"Но ты же будешь бороться?" "За что? За выпотрошенную клинику в сумасшедшей стране, квартиру рядом с ядерным циклотроном и сгоревшую кучу бесполезных проводов и печатных плат?" Я не могла продолжать - в горле першило. Слезы текли из носа. Я слишком устала, чтобы бороться со свеж причёсанными руководителями Magee, и было слишком поздно вводить в курс дела других членов совета директоров. Компания Magee собиралась предложить им легкий выход из положения, консервируя меня. "Я просто надеюсь, что они продолжат работу с домом рождения. У них есть возможности и ресурсы, чтобы сделать отличную работу". "Тогда отдайте им родильный дом. Но сохраните "МираМед". Ты не можешь просто позволить им уйти с твоим именем и присвоить себе заслуги за все, что ты сделала. Русские доверяют именно тебе. Именно ты в состоянии сделать там что-то хорошее". Я повесила голову - правда была утомительной. "Пойдем домой". Я с трудом преодолела два лестничных пролета до своей входной двери. Я не замечала нераспечатанную почту, накопившуюся за время моего пребывания в Москве - в основном счета и уведомления налоговой службы. Меня проверяли. MiraMed проедала мои ресурсы, и я была в долгах. Я разберусь с этим позже. Сейчас мне хотелось только спать.
Я прилегла на диван и отключилась, не успев снять обувь. Вдруг земля задрожала, загрохотали танки, выстрелили пушки - на меня посыпалось стекло, я упала на землю, прижавшись лицом к тротуару. Я не могла подняться. Я не могла дышать. Я истекала кровью. Телефон зазвонил один раз, и рядом с моей головой чирикнул факс, медленно извергая рулон блестящей бумаги. Я узнал почерк Юрия. Я схватила его и произнесла благодарственную молитву. Я ничего не слышал о Юрии с тех пор, как они с Ириной вернулись из Сибири. Когда факс перестал печататься, я оторвала его и прочитала: "Джульетта! У нас все хорошо, но после контрреволюции стало еще хуже. Ты помнишь детские дома, которые мы посетили с корабля? У них нет денег, чтобы купить нормальную еду, одежду или лекарства. Сотни детей умрут от голода, если мы не поможем. Вы должны как можно скорее вернуться в Россию". Это было все. Я бы перезвонила ему, если бы могла, но международный звонок можно было принять только в будке с видеонаблюдением в Центральном почтовом отделении, которое было закрыто. По крайней мере, он мог посылать мне факсы.
Я вспомнила игривое лицо Анжелы с ее пышными кудрями и веснушками. Я снова вспомнила Мишкиных детей с бритыми головами, одетых в полосатые комбинезоны, похожие на тюремную форму. Им грозила голодная смерть без всякой возможности помочь себе. Как я мог быть таким эгоистом? Неужели моя жизнь была дороже их жизни? Мои долги, мой дом, мое здоровье — все это были проблемы, с которыми я могла справиться. Бог дал мне силы, мозги и ресурсы. Позор мне, если я сдалась и не использовала их. Я поднялась наверх и приняла душ, заклеив руки полиэтиленовыми пакетами. Я стояла под струей чистой, горячей воды, пока она не закончилась. Пора было забирать детей из школы. Мы поехали под дождем в Tower Records и посмотрели диснеевское видео. Я не могла готовить с моими поврежденными руками, поэтому мой пятнадцатилетний сын заказал пиццу "Олимпия", а моя двенадцатилетняя дочь приготовила большой салат с сырной посыпкой. Мы уютно устроились на диване под нашим одеялом с медвежонком Смоки, ели мороженое Chunky Monkey и смотрели "Русалочку". Дождь бил по окнам. Ветки царапали стекло. Вдыхая, знакомый, чистый запах волос и кожи моих детей, я благодарила Бога за то, что он вернул меня домой в целости и сохранности. Я желала, чтобы все дети были такими же здоровыми и защищенными, как те, что были у меня на руках. Я желала, чтобы все дети были любимы. На следующий вечер я поехала в Вашингтонский атлетический клуб на заседание правления. Я чувствовала себя лучше, чем в последние дни, потому что у меня был план - программа доставки гуманитарной помощи в детские дома под названием "Круиз с пользой для дела". MiraMed набирала американских туристов для круизов на российских кораблях и просила их взять с собой в дополнительный чемодан пожертвования в виде одежды, лекарств и школьных принадлежностей. Российская таможня никогда не досматривала багаж западных туристов. Они могли передать свои пожертвования в детские дома в рамках маршрута путешествия. Чем больше я думала об этом, представляя себе каждый аспект программы, тем более осязаемой она становилась. К тому времени, когда члены правления Magee объявили, что MiraMed потеряла финансирование и что Институт МираМед теперь принадлежит Magee, у меня было достаточно сил, чтобы вскочить и сказать: "Нет, не принадлежит". Я не могла дать Magee шанс изложить логику их предложения остальным двенадцати членам совета директоров. Мне нужно было честно рассказать о потере оборудования и одновременно вдохновить совет на дальнейшие попытки. Я должна была представить трагедию как возможность. Я начал описывать "Круиз с делом", оживляя детей, как будто они были с нами в комнате. Я передала всем фотографии, которые сделала в Угличе. Я хотела, чтобы все увидели лукавую ухмылку и любопытные темные глаза Анжелы, маленького зубастого Сашу, книжного червя Лену и Аню с ее белокурыми локонами. Я не могла перестать говорить, иначе моя энергия иссякала. Они должны были видеть то, что видела я - прекрасных детей, которые отчаянно нуждаются в помощи и без нашей помощи обязательно пострадают. "В рамках круиза пассажиры посетят детские дома и лично передадут свои пожертвования. В Угличе девочки устроят показ костюмов, которые они сшили", - сказала я, раздавая фотографии швейного класса из летнего лагеря. "В Костроме и Санкт-Петербурге мы можем создать компьютерные классы для обучения рабочим профессиям". Я знала, что мы можем легко приобрести компьютеры и программное обеспечение - в нашем совете директоров были руководители компаний Adobe и Microsoft.
"А теперь посмотрите на это". Я вставила видеокассету в видеомагнитофон. Группа девочек-подростков из Свирь-Строя танцевала, и подпевала под мелодию "Жизнь есть жизнь". Они были одеты в школьную форму, подаренную одним из членов правления. Девочки увенчали меня венком из листьев, а я вручила каждой по фрукту. Фильм завершился групповым снимком, на котором девочки машут бананами и кричат: "Spacebo, MiraMed!". - Спасибо, МираМед! Это был первый раз, когда они ели банан.

"Мы должны это сделать", - сказал Дуг Ховард, член нашего совета директоров от компании Boeing. Совет был на крючке. Magee ушла с нашими деньгами и родовым домом, но не с нашим именем.
Следующие три года я потратила на то, чтобы сделать "Круиз с делом" реальностью. Мы доставили тысячи фунтов лекарств и материалов в 23 детских дома, включая Мишкин и Углич. Консорциум элитных путешествий Virtuoso рекламировал круизы и помогал с пожертвованиями. Наши туристы стали верными помощниками.

В декабре 1996 года я получила срочный факс из детского дома "Свирь Строй" о том, что их обычная заявка на зимние пальто и сапоги была отклонена. Детский дом находился в крошечной деревне на границе с Финляндией. Температура воздуха была уже значительно ниже нуля. Они были в отчаянии и хотели знать, можем ли мы помочь им обеспечить теплой зимней одеждой шестьдесят пять детей. Свирь Строй находился на линии фронта между немцами и русскими во время Второй мировой войны. Большое каменное здание детского дома было северной базой немецких ВВС в военное время. Старые зенитные фонари все еще использовались зимой, когда солнце едва поднималось над горизонтом. Главной особенностью городской площади был памятник, отмечающий место, где в 1945 году замерз насмерть последний немецкий солдат. Местные церкви Сиэтла и клубы Сороптимисток быстро мобилизовались. У меня был список имен, возрастов и размеров детей, а также альбом с фотографиями, сделанными во время наших летних визитов. Каждый ребенок получил пальто, шапку, свитер, ботинки и школьные принадлежности соответствующего размера и цвета. Их имена были приколоты к курткам, а в каждый карман были вложены конфеты-сердечки. Все было собрано и упаковано в коробки в подвале лютеранской церкви Магнолии.
Благодаря влиянию Дага Говарда компания Boeing перевезла меня и сорок семь больших коробок в Санкт-Петербург на новом самолете 737, который поставлялся для российской авиакомпании "Аэрофлот". В аэропорту Пулково меня встретили Нина Николаевна, директор детского дома, и Валерий, бывший призер, ставший водителем автобуса. В течение следующих шести дней мы стояли, топая ногами от онемения, вынужденные ждать у таможенного барака, пока офицеры внутри делали вид, что осматривают коробки. Мы слышали, как они играли в Pac Man, и видели, как они периодически выглядывали из-за угла, чтобы посмотреть, не сдались ли мы и не ушли ли. На ночь мы останавливались в гостинице "Россия", местном злачном месте, где продают проституцию и наркотики. Ночи были шумные, кровати сомнительные, и я спала в пальто. Каждое утро у нас был завтрак из холодных жареных яиц, свекольного салата и черного хлеба со свежим маслом. Этого хватало до обеда, когда трапеза повторялась. Я очень полюбила холодные жареные яйца.
Таможня наконец пропустила коробки, когда поняла, что мы не собираемся уезжать, но не раньше, чем они украли инсулин и шприцы, которые я привезла для ребенка-диабетика. Летом Свирь Строй был приятным местом в четырех часах езды от Санкт-Петербурга по Мурманскому шоссе. Зимой огромные снежные завалы сужали шестиполосное шоссе до двухполосной ледяной полосы. Пустые лесовозы, идущие на север за пиломатериалами, проезжали мимо нас слишком быстро. Грузовики, идущие в противоположную сторону, груженные таким количеством бревен, какое только могли выдержать их оси, ехали медленнее, но не могли маневрировать. Смертельные столкновения были неизбежны. Мы выехали из Санкт-Петербурга в темноте. Мелкие, кристаллические хлопья отражались в фарах маленького синего автобуса детского дома, который теперь был загружен нашими коробками. Мы с Ниной сидели позади Валерия, как можно ближе к слабому обогревателю. Слой льда покрывал окна, делая их непрозрачными. Холод пробирался сквозь половицы, знобя меня, несмотря на утепленные ботинки и длинный пуховик. Примерно в часе езды от Санкт-Петербурга печка издала последний хрип теплого воздуха, двигатель заглох, и свет погас. Мы остановились посреди дороги. Через невероятно узкое пространство между автобусом и отвесной стеной льда с визгом пронесся лесовоз. Нина и Валерий выскочили из автобуса, велев мне оставаться на месте. Нина бросилась за помощью и исчезла со следующей машиной. Внезапно автобус тряхнуло вперед. Я вытерла конденсат с лобового стекла и увидела Валерия, сгорбившегося в передней части автобуса с зажатыми под крылом руками. Он тянул автобус к обочине. Он увидел, что я стою возле руля, и подал сигнал, чтобы я перенесла свой вес на заднее сиденье автобуса. Я присела на заднее сиденье, слушая ворчание Валерия и прерывистый рев проносящихся мимо нас грузовиков, стараясь не думать о том, что произойдет, когда нас собьют. Я подоткнула ноги под пальто. От холода меня клонило в сон. Автобус ехал вперед. Я испуганно проснулась, когда в заднем окне мелькнули огромные фары. Подъехал лесовоз, заливая светом салон автобуса. Двери захлопнулись. Валерий порылся под водительским сиденьем и достал оттуда веревку. Грузовик маневрировал на месте перед нами. Водители поспешно прикрепили веревку к передней части автобуса. Затем Валерий подал сигнал, чтобы я выходила. Мои ноги были так сведены судорогой и онемели от холода, что я едва могла идти. Валери схватил меня, когда я выскользнула из автобуса, а затем лягушкой дотащил до грузовика, где двое молодых людей подняли меня в кабину с перегревом и усадили на сиденье между собой. Валерий остался управлять автобусом. Когда мы разогнались до разумной скорости, мужчины расслабились. "Алексей и Денис". представились мужчины, наливая чай из термоса. Я приняла дымящуюся жестяную кружку и назвала свое имя. "Ангел?" - рассмеялся Денис, тот, что справа от меня, открывая банку маринованного чеснока и предлагая ее вместе с банкой сардин. "Мы сегодня твои ангелы, Ангелова. Мы выросли в Свирь-Строе. Мы бы узнали этот старый автобус где угодно". Ангелы, подумала я, отдаваясь жаре, запаху дизеля и рыбы, и гипнотическому натиску снега на лобовом стекле.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 
ПОТЕРЯННЫЕ ДЕВУШКИ
Свирь Строй - Мурманск, Россия и Киркенес, Норвегия - зима 1997 года

 Денис встряхнул меня. "Это детский дом Свирь Строй", - сказал он. "Мы здесь". Снег прекратился. За полем, освещенным луной, желтый свет светил в окна приюта, отбрасывая тени на снег. Старый прожектор на крыше светил прямо вверх. "Они ждут тебя". Валерий потерял контроль над автобусом на последнем повороте и плюхнулся в сугроб. До утра с этим ничего нельзя было поделать. Алексей велел мне оставаться в кабине в тепле, пока они отсоединяют трос. Вдруг в одном окне детского дома появилось лицо - потом во всех окнах. Дети встали и возбужденно махали руками. Я открыла пассажирскую дверь и вышла, упав вниз головой в сугроб. Алексей и Денис смеялись, когда вытаскивали меня из водопропускной трубы. Снег налип на пальто и облепил мое тело, как верткий снежный конус. "Мы же говорили тебе оставаться внутри", - сказал Денис. Алексей поставил меня на ноги и сказал: "Беги, Ангелова", и я побежала. Дверь детского дома открылась, и я бросилась в объятия детей. "Где ты была?" требовала Нина Николаевна, в бешенстве, со слезами на глазах. "Я ходила за милицией. Когда мы вернулись, тебя уже не было. Милиция искала тебя повсюду. Вы просто исчезли!" Я пожала плечами, предоставив Валерию объяснять. Я прилегла на раскладушку в кабинете Нины и уснула. За ночь в здание привезли все сорок семь коробок с пальто, свитерами, сапогами, шарфами и школьными принадлежностями. Их рассортировали, подобрали по размеру и раздали детям, прежде чем они отправились в школу в новых нарядах. Я проснулась поздно. Кто-то накрыл завтрак из холодных жареных яиц, черного хлеба и чайника. Я наслаждалась тишиной и бледным зимним солнцем, пробивающимся сквозь кружевные занавески, и грелась в ощущении благополучия, которое приходит после выполнения чего-то трудного. Наблюдал ли за мной Чёрт? Я трижды сплюнул через левое плечо - на всякий случай. Старшие дети ушли в школу. Малыши играли в музыкальные игры на третьем этаже. Я прошла по коридорам, заглядывая в пустые комнаты общежития с рядами аккуратно заправленных кроватей, и поднялась на пятый этаж в кладовую, чтобы посмотреть, что мы должны взять с собой в следующее путешествие. К моему удивлению, там по-прежнему висела вешалка с пятнадцатью пальто, и все они предназначались для девочек-подростков. Я проверила имена, приколотые к воротникам. Это были те самые девочки, которые прошлым летом танцевали для группы "Круиз с делом", те самые, которые увенчали меня ореолом из листьев. Для Кати было розовое, для Тани - фиолетовое, для Юли - голубое. Девочки должны были носить пальто в школу. Я увидела, как помощница Нины Татьяна сортирует коробку с обувью. "Почему эти пальто все еще здесь?" спросила я, указывая на вешалку. Татьяна опустила голову и отошла. Я пошла за ней в кабинет, где она захлопнула дверь перед моим носом. Я постучала. "Татьяна? Где девочки?" Нет ответа. Я нашла Нину и задала те же вопросы. Она разрыдалась. "Их нет", - сказала она, опустив глаза в пол. "Их забрали".

"Куда?" продолжала я. "Не задавай таких вопросов". Она покачала головой, но не посмотрела на меня. "Вы ничего не можете сделать". "Вы позвонили в полицию?" "Полиция ничего не сделает". Нина сплюнула на пол. Она скрылась в своем кабинете, хлопнув дверью.
"Нина, Нина..." Я стучала в дверь, но она не отвечала. Когда остальные дети вернулись из школы, я присоединилась к ним за чаем. Они рассказали мне, что девочки выиграли приз - поход в Финляндию. Они будут устраивать пикники, купаться, ходить в походы в лес. "Купаться в феврале?" "Они ездили прошлым летом", - был ответ. Раз в несколько лет приезжал автобус из Финляндии с иностранцами - мужчиной и женщиной. Они объявляли счастливчиков, выигравших поездку в Хельсинки, и уезжали со всеми девочками-подростками. Никто никогда не возвращался. Обед был шумным мероприятием, пятьдесят детей в новых свитерах праздновали с борщом, пирожками и салом со вкусом шоколада. Я старалась выглядеть счастливой, но что-то здесь было ужасно не так. Пятнадцать девочек нелегально пересекли границу Финляндии и исчезли. Как такое могло случиться? Почему никто из персонала не говорит со мной об этом похищении? На следующее утро я отправилась в Свирь-Строй, чтобы навестить своих друзей Аду и Ивана, смотрителей, которые управляли шлюзами. Они рассказали мне, что обычно из Финляндии приезжают автобусы за девочками-подростками. Никто из них никогда не возвращался, и, поскольку у них не было семей, которые могли бы за ними ухаживать, на этом все и заканчивалось. Оставшиеся девочки с нетерпением ждали приглашений уехать за границу. Где бы ни были их друзья, рассуждали они, там должно быть лучше, чем в детском доме. Я разговаривала с начальником полиции в поселке Лодейное Поле, который когда-то был верфью Петра Великого, а теперь - сонный курортный городок с виллами XVII века. "Эти девочки из приюта всегда едут в Скандинавию, чтобы работать проститутками", - сказал он. "Кто мы такие, чтобы их останавливать?" "Они дети", - ответил я, мой гнев нарастал. "Это ваша работа - останавливать их. Эти девочки хотят карьеры, брака, семьи. Проституция не входит в их жизненные планы". "Мы всего лишь сельская полиция. Почему бы вам не поехать в Мурманск и не поговорить с Женским конгрессом? У них есть опыт решения этой проблемы". В марте 1997 года я отправилась на поезде из Санкт-Петербурга на север в Мурманск и встретилась с членами Женского конгресса Кольского полуострова. Они обнаружили, что из детских домов по всему региону исчезают девочки. Автобусы с двенадцатилетними русскими девочками пересекали финскую и норвежскую границы, где они становились передвижными борделями. Девочкам никогда не разрешалось покидать автобусы. Мужчины платили за посадку и насиловали их до того, как бордель въезжал в следующий город и пересекал следующую границу. Никто не знал, что в конечном итоге происходило с девушками. Было ли такое возможно? Может ли существовать что-то настолько злое? Решив выяснить это, я проехала четыре часа от Мурманска через российскую границу до Норвегии на местном автобусе, переполненном маленькими ворчливыми саамами, перевозящими ящики с сигаретами. В Киркенесе, на северной оконечности Норвегии, я поговорила с полицейскими, которые были удивлены, увидев меня. Им было хорошо известно о передвижных борделях. "Вы американка, да?" - спросил молодой констебль с бейджиком, на котором было написано Roos. "Какое вам дело до кучки русских проституток?". "Это проданные дети - ни одному из них не больше пятнадцати лет. Вопрос в том, почему вас это не волнует?". ответила я. "Похищение, изнасилование и торговля людьми — это преступления в Норвегии, насколько я слышала. Что вы с этим делаете?" "Мы мало что можем сделать. Ваши девочки, вероятно, уже мертвы".
"Как мертвы?" Я задыхалась. Я чувствовала себя так, словно меня ударили. До этого момента я надеялась найти их и забрать обратно. "Что, если ты ошибаешься? Что, если они все еще живы?" "Если мы находим живых жертв торговли людьми, конечно, мы им помогаем. Но мы постоянно находим тела девушек, выброшенных здесь - без имен, без документов. Мы предполагаем, что они русские, поэтому называем их всех Наташами. Вот, я вам покажу". Он открыл ящик, полный полароидных снимков голов Наташ, все молодые, все мертвые. Я рассматривала фотографии, прикасаясь к их избитым, безжизненным лицам. В животе заклокотало от ужаса. Комната закружилась. Я думала, что меня вырвет. "Извините меня", - сказала я, тяжело садясь и опуская голову на колени. "Шокирующе, я знаю", - сказал он, подталкивая корзину для мусора в мою сторону. "Если никто не забирает их тела, мы кремируем и хороним их. Кто-нибудь из них ваши девушки?" Я никого не узнала, но смерть меняет лица. "Нет", - сказала я слишком поспешно. Если их не было в ящике, рассуждала я, они могли быть еще живы.
На следующее утро я поняла, что мне следовало внимательнее присмотреться к лицам. Я была слишком эмоциональна, реагировала поспешно. Я вернулась в департамент полиции и попросила снова посмотреть полароиды. Констебля Рооса сменил сержант Иварсон. Его ответ был холодным: "Какие полароиды?" Меня пытались загнать в тупик. Я знала это, и они знали, что я знаю. Больше я ничего не могла сделать. Я покинула полицейское бюро в ярости. Против детей совершались жестокие преступления, а те, кто должен был их защищать, были безучастны. Я нашла небольшой отель неподалеку и зарегистрировалась в нем. Я должна была успеть на утренний рейс в Осло. Я попросила хозяина гостиницы порекомендовать место, где можно поесть. "Через дорогу есть гастроном", - сказал он. "Но делайте это быстро". "Почему?" "Сейчас четыре часа", - сказал он, глядя на меня как на дурака. "Сегодня суббота. Отель запирает двери и закрывает окна в пять часов". Я все еще не понимала. За окном пустынные улицы тянулись до самого моря.
Небо было ярким, погода прекрасной. Другой гость, англичанин, ввел меня в курс дела. "Вы когда-нибудь слышали слово "берсерк"? Я утвердительно кивнул. Мой отец был норвежцем. "Сегодня вечером солдаты приезжают в город в увольнительную. Как говорится: "Норвежские мальчики в субботу вечером идут в берсерк, а в воскресенье утром - в церковь". Я успела дойти до гастронома как раз к его закрытию и вернуться до закрытия отеля. Когда спустилась ночь, пустынный городок на краю пустыни заполнился норвежскими солдатами, которые провели выходные в шести близлежащих российских пограничных гарнизонах. Они пили в барах, дрались на улицах, стучали в двери и разбивали бутылки. Я сидела с другими гостями в холле отеля, где хозяин подавал кофе перед камином. Никто не разговаривал, подавленные звуками насилия снаружи. Я не могла есть свой салат с креветками. Меня ужасала мысль о том, что мои пропавшие девочки могут быть привезены в это место и изнасилованы берсеркерами. Этого не должно происходить ни в Норвегии, ни где бы то ни было. "Вы думаете, это плохо", - сказал англичанин. "Вы бы видели подводников в увольнительной в Тромсё на побережье. Эти моряки еще больше сходят с ума после месяца в море". Он усмехнулся и заказал еще джина. Я выбросила свой ужин в мусорное ведро и ушла с отвращением. Во мне разгорелся материнский гнев, но никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 ВСТРЕЧА С ЖЕНЕЙ, ОСТАВШЕЙСЯ В ЖИВЫХ
Зеленоград, Россия - осень 1997 года 

Осенью 1997 года мой сын уехал в университет в Калифорнию, а моя дочь решила жить в доме своего увлеченного спортом отца. Мой дом, который когда-то был переполнен детьми, их собаками, кошками и друзьями, опустел. Он также нуждался в ремонте. Окна протекали, деревянные полы покрылись пятнами и потускнели, а в гараже требовалась новая дверь. Я потратила прибыль от "Круиза с делом" на помощь детским домам и взяла вторую ипотеку на дом, чтобы финансировать разработку программы обучения жизненным навыкам для детей из детских домов. Первые рабочие тетради для этой программы под названием "Мы можем сделать это сами!" были только что опубликованы. Я очень гордилась этим и не жалела ни об одном из своих финансовых решений. Но последствия были. Налоговая служба уведомила меня о том, что я должна 256 000 долларов в виде возвращенных налогов за какие-то арбитражные инвестиции времен моей врачебной практики, о которых я почти не помнила. Через несколько дней мой бывший муж подал на меня в суд, утверждая, что дом, который я купила после нашего развода, принадлежит ему. Мои синусовые инфекции вернулись, требуя повторных курсов антибиотиков и процедур. Логика подсказывала, что мое пребывание в России закончилось. Я должна вернуться в медицину. Доктор Фрэнк Аллен, который купил мою практику, был готов уйти на пенсию и хотел продать ее мне. Моя семья восприняла бы этот шаг как то, что я вернула свои мозги. Но мои дети, которые были моим якорем в Сиэтле, все еще шли своим путем. Один учился в университете Санта-Клары в Калифорнии, а другая скоро уезжала в университет Вирджинии, и у меня не было причин оставаться. Я переслала уведомления налоговой службы своему бухгалтеру и проигнорировала угрозы адвоката моего бывшего мужа, чего я могла добиться, только погрузившись с головой во всепоглощающий проект с невыполнимыми требованиями, которые подавили бы мои эмоции и отвлекли мое внимание от обыденной реальности. Если я собиралась остановить торговлю российскими детьми до того, как будут похищены новые, мне нужна была помощь. Интернет был новым захватывающим инструментом. Я узнала о поисковых системах и завела учетную запись электронной почты в кафе Speakeasy на Второй авеню, первом интернет-кафе. Я искала во Всемирной паутине организации, которые противодействовали продаже русских девушек в сексуальное рабство, и нашла доклад доктора Донны М. Хьюз из Университета Род-Айленда. В ее статье "Наташина торговля" описывалась растущая эксплуатация русских женщин и девочек организованными преступными группировками. Она направила меня в Фонд по борьбе с торговлей женщинами в Нидерландах, который сообщил мне, что в их стране наблюдается постоянный рост числа женщин, вывезенных из стран бывшего советского блока высокоорганизованными и чрезвычайно жестокими преступными группами. Мое решение укрепилось. Я также познакомилась с организацией под названием Global Survival Network. Основатели организации Стивен Галстер и Джиллиан Колдуэлл расследовали деятельность банды, занимавшейся браконьерством белых тигров в Сибири, когда наткнулись на другую банду, занимавшуюся контрабандой русских женщин. Джиллиан и Стивен работали под прикрытием с камерами, спрятанными в очках, и встречались с российскими торговцами, которые были заинтересованы в расширении рынка сбыта в США. В итоге они сняли документальный фильм на русском и английском языках, в котором раскрыли обширную сеть торговцев людьми, действующую в России. Я решила, что их фильм "Купили и продали" станет отличным учебным пособием для повышения осведомленности об опасности торговли людьми в сельских районах России. Джиллиан рассказала мне, что возвращаться в Россию ей было небезопасно. У нее и Стивена была цена за их головы. Они согласились позволить мне показать его, но мне все еще требовалось финансирование. Примерно в это время я познакомилась с Джоанн Сондерс, директором ЮНИФЕМ - Фонда ООН для развития в интересах женщин. Она рассказала мне об их Целевом фонде по борьбе с насилием в отношении женщин. Я написала заявку на грант, чтобы приобрести видеокассеты у Global Survival Network и показать их в детских домах и деревнях на северо-западе России. Даже при наличии гранта от ЮНИФЕМ мне пришлось бы жить на кредитные карточки. Я заключила сделку с судьбой: Если я получу грант, я поеду вперед в Россию. Если нет, я вернусь к медицинской практике в Сиэтле, отремонтирую свой дом и осяду. Пока я ждала результатов от ЮНИФЕМ, я отбивалась от бывшего мужа в суде и разбиралась с налоговой службой. Я работала неполный рабочий день у доктора Аллена, прикрытие моей старой медицинской практики - приятная передышка.
Я была счастлива быть среди коллег и друзей, и это помогало оплачивать счета. Мои пазухи были хронически инфицированы. После шести недель приема антибиотиков, включая внутривенное введение в Шведской больнице, они, наконец, очистились примерно в то время, когда ЮНИФЕМ объявил, что будет финансировать это предложение. Вскоре после этого я выиграла судебный спор с бывшим и сохранила свой дом. Даже налоговая инспекция признала свою ошибку. Я ничего не должна. Божье руководство было ясным, и мой жизненный выбор был сделан. Я не собиралась соглашаться - совсем наоборот. Я упаковала портативный телевизор со встроенным видеомагнитофоном в сумку с копиями книги " Купленные и проданные" и в июне 1998 года отправилась на север России с группой добровольцев "Круиза с делом". Они проводили лето с компанией "МираМед" в детских домах в Угличе и Свирь-Строе, обучая ремеслам, английскому языку, деревообработке и компьютерной грамотности, одновременно занимаясь ремонтом помещений. Еще три американца приехали работать со мной и Юрием над проектом ЮНИФЕМ - Дэвид Тальяни, Джоанн Уолби и Сьюзан Маршалл.
Юрий потратил месяцы на разработку расписания наших презентаций, а я использовала свои контакты со СМИ, чтобы организовать интервью для радио, телевидения и журналов в каждом регионе. Одним из моих контактов был Владимир Познер, самый известный российский журналист, который вел "Человек в маске" - еженедельный новостной журнал с миллионной аудиторией. С помощью "Ла Страда", организации по борьбе с торговлей людьми в Украине, мы пригласили в программу молодую россиянку, ставшую жертвой торговли людьми. Программа "Человек в маске" стала первым национальным освещением проблемы торговли людьми в России. Передача вызвала такой резонанс, что в течение следующего года ее повторно транслировали одиннадцать раз. Сьюзан и Джоанн вместе ездили выступать в университетах и женских группах. Я твердо решила поехать в сельскую местность, где, как я подозревала, торговцы людьми наиболее активны. Я не боялась столкнуться с преступными группировками, потому что справедливо или ошибочно полагала, что причинение вреда американцу доставит им больше хлопот, чем пользы. Я таскала с собой портативный плеер и концентрировалась на деревнях с детскими домами вокруг Санкт-Петербурга, Ярославля и Нижнего Новгорода, ходила одна или с Юрием или Давидом. Единственным условием для выступления было электричество для магнитофона. Мои знания русского языка улучшились настолько, что мне не нужен был переводчик. На встречи, которые были общественными событиями года, собирались целые деревни. В середине лета я доехала на поезде из Москвы до Ярославля и села на теплоход "Ракета" до Толгского монастыря на Волге. Я села на судно на подводных крыльях вместе с русскими православными паломниками, которые приехали из Владивостока, чтобы помолиться в древней часовне Толгской Богоматери, где с 14-го века происходят чудеса исцеления. Полный корабль опустился на воду, подгоняемый течением и ветром, пока не поднялся на своих опорах и легко пронесся над поверхностью, летя назад во времени. Мы оставили позади промышленный силуэт Ярославля и пошли вдоль береговой линии, которая мало изменилась со времен средневековой Руси. Из труб небольших деревянных домов с ярко раскрашенными ставнями вился дымок. Во дворах росли овощи. Сельские жители таскали ведра с водой из реки, чтобы поливать помидоры, огурцы, тыквы и кабачки. Собаки лаяли, бегая по берегу. Вдали блестели золотые купола Толги. Я привозила продукты в Толгский монастырь с 1993 года, когда группа монахинь впервые поселилась там среди руин 600-летнего монастыря. Стены разрушались, ворота висели наперекосяк. Древняя церковь была взорвана КГБ, а потолок обрушился. В течение семидесяти лет коммунистического правления Толгу использовали как тюрьму для детей, чьи родители были казнены государством. Когда сестры копали землю, чтобы посадить овощи, они обнаружили массовые захоронения детей - безымянные маленькие скелеты, завернутые в тряпки и присыпанные известью. Помолившись за души умерших, они оставили поле под паром и засеяли землю семенами полевых цветов. Только календула проросла, потому что в почве была известь. Через несколько недель на могилах распустились ярко-оранжевые лепестки. Я могла видеть их сейчас, когда мы приближались к берегу. Ракетный катер дал задний ход, оседая на воду для нашего подхода. Мы причалили к плавучему деревянному пирсу монастыря. Члены экипажа помогли разгрузить мою тяжелую сумку. Я поднялась на холм, следуя по хорошо утоптанной тропинке вдоль восстановленных побеленных стен.
Я помахала сестрам в огороде. Они помогали организовывать презентации "Купили и продали" в школах и детских домах по всему Ярославлю. Я подошла к воротам, где уродливая кирпичная сторожевая башня все еще прислонена к главному входу - последний внешний след тех лет, когда Толга была тюрьмой. Внутри стен собор и трапезная находились на реставрации, территория была очищена от мусора, а колокольня отремонтирована. Над зданиями и садами работали добровольцы со всей России. Я спрятала свою сумку в настоятельском доме, затем пересекла двор, чтобы пройти к старой часовне, маленькой кирпичной церкви, в которой с 1354 года хранилась знаменитая исцеляющая икона "Толгская дева". Мать Варвара и сестры были в церкви и пели молитвы. Я ждала их в притворе, проводя пальцами по именам, вырезанным на стенах детьми-заключенными - Сашей, Мишей, Ирой, Таней и десятками других. "Помните меня", - кричали они. "Не забывайте нас". Администраторы православной церкви хотели перештукатурить стены и восстановить оригинальные иконы. Сестры боролись за то, чтобы оставить стены в том виде, в котором они были, чтобы сохранить печальные граффити как мемориал. Когда молитвы были закончены, мать Варвара пригласила меня присоединиться к ней за ужином из продуктов с огорода и сыра с их молочной фермы.

Из Толги я ежедневно совершала экскурсии в близлежащие деревни. То лето было одним из самых жарких в истории, дневная температура превышала 38 градусов. Сильные ветры вырывали деревья, ломали линии электропередач, срывали стога сена, но дождя не было. Пыльные дьяволы покрывали мою одежду и волосы песком и хвоей, пока я ждала посадки на автобусы, трамваи и поезда, которые должны были доставить меня в деревни, мало изменившиеся со времен русской революции. Фильм Владимира Познера "Человек в маске" крутили так часто, что я стала знакомым лицом. Наверное, я выглядела странно, катя видеоплеер по сельским дорожкам в широкополой соломенной шляпе, большом зеленом хлопковом свитере и хлопковых брюках свободного покроя, которые были полны в ногах, как черная, струящаяся юбка. Магнитофон был таким тяжелым, что я не могла справиться с весом другого багажа, поэтому я жила в этой одежде. Свитер вскоре выцвел до пятнисто-коричневого цвета, как армейский камуфляж, а брюки распустились на манжетах. Когда я входила в город, меня встречали как рок-звезду. Почему-то мне много раз пели русскую народную песню "Свети, свети, моя роковая звезда". Каждый хотел видеть меня гостем в своем доме. Они хотели накормить меня домашними овощами и напоить самогоном. Больше всего на свете они хотели прикоснуться ко мне. Мне всегда было тесно в слишком маленькой комнате или на диване, втиснутой между почтительными сельчанами, которые наливали чай и подавали тарелки с нарезанными помидорами, яблоками, петрушкой (петрушкой) и луком. Я слушала их истории и узнала, что они больше боялись полиции, чем местных преступников, которые, как правило, были хорошо известными членами общины. Каждая семья пострадала от рук Министерства внутренних дел, обычно через КГБ. Это было серьезным препятствием в борьбе с торговлей людьми, потому что семьи месяцами ждали, прежде чем обратиться в полицию, когда пропадала девушка. И даже тогда они ограничивались персональными связями - родственником или другом детства, которому они доверяли. В то же время люди постоянно приглашали меня встретиться с их сыном, начальником полиции района или племянником, который учится в полицейской академии. Я начала понимать, как мы можем построить рабочие отношения с полицией, используя эти личные связи, чтобы избежать коррумпированных чиновников. У меня тоже были личные связи: Однажды, когда я жила одна в квартире моей подруги Галины в Москве, я проснулась посреди ночи от шума на кухне. Выйдя в пижаме, я обнаружила шестерых молодых милиционеров в форме, которые пили пиво за кухонным столом. Я узнала сына Галины - Геннадия. Галина не сказала мне, что он сотрудник милиции. "Здравствуйте, Геннадий Александрович", - сказала я. "Здравствуйте, мальчики. Не вставайте". Офицеры приклонили свои шапки. "Добрый вечер, мадам". Я легла спать, зная, что могу обратиться к Геннадию Александровичу, если мне понадобится помощь местной милиции, что я вскоре и сделала. Лето перешло в осень, и воздух резко похолодал. Я покинула Толгу и отправилась в Нижний Новгород, где остановилась у друзей-музыкантов из ансамбля балалаечников "Коробейники" - "Странствующие продавцы". Я познакомилась с ними на круизных теплоходах в рамках программы "Круиз с делом" и часто гостила у баяниста Алексея и его семьи.

Юрий присоединился ко мне в Нижнем, чтобы провести еще несколько городских встреч. Они становились все более масштабными и эмоциональными. Наши выступления в национальных СМИ привлекали родителей и друзей жертв торговли людьми, а в конечном итоге и самих жертв торговли людьми. На наших встречах стали появляться полицейские в форме, что означало, что они присутствуют на них в официальном качестве. Я посетила так много маленьких городков, что они стали как в тумане, но моя презентация в крошечном поселке Зеленоград - Зеленый городок - в трех часах езды от Нижнего на автобусе, выделялась. Именно там я встретила Женю, пережившую торговлю людьми, - потерянную девушку, которая, вопреки всему, вернулась домой. Юрий был занят презентацией для парламентариев в Нижнем, поэтому я поехала в Зеленоград одна. Мой автобус встретили администратор города и группа старшеклассников, которые помогали с видеоплеером. Был пасмурный день с холодным ветром. Я купила шерстяное пальто в Нижнем Новгороде, но мне было недостаточно тепло. Мы шли по грязным улицам к центру деревни, прошли мимо магазина и дискотеки. Дикие собаки, смесь дворняги и волка, лежали на ступеньках, их густая шерсть была поднята против ветра. Они смотрели на меня, пыхтя, но не приближались. Я видела их двоюродных братьев в каждом российском городе, где побывала. Желтоглазые кошки-табби смотрели на меня с подоконников и с дровяных куч. Я видела и их двоюродных братьев.
 Люди выходили из деревянных домов, натягивая пальто и шапки. Когда мы добрались до районной школы, единственного здания с электричеством, там было довольно много народу. Меня проводили в кабинет директора и угостили чаем вместе со школьными чиновниками. Я вручила им пакет с транскриптом "Купили и продали" на русском языке и копию кассеты в PAL-SECAM, русском формате. Директор открыл дверь, чтобы пригласить меня войти, и в зале воцарилась тишина. Он представил меня как их уважаемого американского гостя под восторженные аплодисменты. Я сказала речь об угрозе торговли людьми для российских деревень. Затем я подала сигнал мальчикам, чтобы они вставили фильм "Купили и продали" в проигрыватель и приглушили свет. Я осталась стоять, чтобы наблюдать за лицами собравшихся, которые щурились, глядя на скрытые кадры молодых женщин в рабстве, наклоняясь вперед, словно ища кого-то знакомого. Они внимательно слушали истории русских девушек, вынужденных заниматься проституцией, интервью с торговцами людьми и продажными чиновниками с отрешенными лицами. Никто не проявлял эмоций, но их настроение было электрическим. Когда фильм закончился, мальчики помогли мне раздать участникам анкеты и карандаши, чтобы они могли поделиться своими личными знаниями о случаях торговли людьми. У них ушло около десяти минут на то, чтобы заполнить бумаги и вернуть их обратно. Затем я объявила, что мы будем обсуждать фильм, и я с удовольствием отвечу на их вопросы. Мое приглашение было встречено предсказуемым молчанием - так было всегда. Я посмотрела на аудиторию, но они избегали моего взгляда. Вскоре люди закашлялись и зашевелились в своих креслах. Обычно я могла рассчитывать, что тишину нарушит какая-нибудь пожилая женщина. В Зеленограде это была деревенская матриарх, известная как баба Мария - бабушка Мария. "Ну, - говорила она, накидывая астраханский платок на плечи. "Вдруг вам, крестьянам, нечего сказать?" Она оглядела горожан: "Говорите, ленивые бездельники". Воцарился хаос, все заговорили разом. Мужчины ругались, женщины плакали, сокрушаясь о судьбе своих девушек, которые откликнулись на объявления о работе за границей, и с тех пор о них ничего не было слышно.
После излияния беспомощности и отчаяния я впервые заговорила о необходимости создания сети, объединяющей деревни и города по всей России, с привлечением надежных личных контактов из полиции и правительства. Я сказала им, что с помощью такой сети они смогут многое сделать для предотвращения торговли людьми через образование. "Хотите ли вы присоединиться ко мне в этой борьбе?" - спросила я.
Конечно, они присоединились. Зная силу названия, я спросила их, как мы должны назвать нашу новую сеть. На каждой презентации кто-то хотел назвать сеть "Ангел" - в честь меня. Мне это тоже понравилось - не потому, что это мое имя, а из-за идеи всеохватывающей коалиции, защитного небесного купола, более близкого к Богу. Таким образом, Коалиция Ангелов стала живой структурой, хотя у нас не было средств на ее создание.
Каким-то образом Ангелы обрели свои крылья. Шум в комнате нарастал, пока баба Мария снова не оглянулась через плечо. "Молчите, невежественные крестьяне", - прорычала она. "Здесь шум, как на скотном дворе. Заткнитесь и дайте Жене говорить". Толпа затихла. Стройная молодая женщина, сидевшая справа от бабы Марии, встала и повернулась лицом к горожанам. После паузы она заговорила дрожащим голосом, опустив глаза к земле. "Мне так стыдно, баба". "Ерунда!" - сказала баба Мария. "Ты снова с нами. Это все, что имеет значение. А теперь расскажи этим людям, что произошло". "Да, Баба", - сказала она, подняв наполненные слезами глаза. "В декабре прошлого года ко мне в школу пришли торговцы людьми. Я не знала, что это они. Я выходила из класса, а они предлагали девочкам работу на Кипре". "Я бы не стала с ними разговаривать, но с ними была моя подруга Надя. Она раньше ходила в нашу школу. Она выглядела такой загорелой и хорошо одетой. Я остановилась, чтобы поздороваться. Она протянула мне брошюру о прекрасном месте с солнечным небом и синим морем. Я и не мечтала, что смогу работать в таком месте. "Она пригласила меня и мою подругу Катю выпить пепси. Она рассказала нам о работе на курорте, куда ездят богатые люди, о том, что они практически раздают деньги. Она сказала, что я красивая и могу устроиться на ее старую работу официанткой, если у меня есть загранпаспорт. У меня его не было, но она сказала, что, если я дам ей 1300 рублей, она мне его сделает. Это должна была быть срочная работа. "Я взяла деньги из матраса бабы". Женя запнулась. "Я подписала контракт и отдал все Наденьке, не сказав тебе". Она повернулась к бабушке. "Баба, прости меня". "Молодые люди делают глупости", - сказала баба Мария, протягивая ей платок. "Продолжай, девочка. Хватит дуться". Женя вытерла глаза. "Надя с мужчиной отвезли нас с Катей в Москву на машине. Мы приехали в аэропорт Шереметьево и присоединились к множеству других девушек, ожидающих рейса на Кипр. "Это замечательно", - подумала я. Надя дала нам билеты в один конец, и мы полетели с сопровождающим. Это была не Надя, а какой-то мужчина. "В аэропорту Ларнаки нам сказали сесть в автобус, который отвез нас в медицинский центр. У нас был медицинский осмотр. Они были ужасны. Они смотрели на нас голых, пока мужчина делал фотографии. Затем нас отвезли в бордель под названием "Тофиас" в Ларнаке. Нам сказали, что наша работа начнется внизу в "Копа Каббана" в 8 часов. Там было одиннадцать новых русских девушек, и мы будем танцевать стриптиз. Я сказала, что не хочу этим заниматься и хочу домой". Эскорт - сутенер по имени Вегас - сказал мне, что я могу ехать, как только заплачу ему 8 000 рублей за билет на самолет, 10 000 рублей турагенту, который нас сопровождал, 5 000 рублей за медосмотр, 11 000 рублей за обучение и 12 000 рублей за месяц аренды в грязном бараке. У меня не было возможности заплатить эти деньги, поэтому я научилась танцевать стриптиз. "Через месяц от меня остались одни кости. После всех вычетов из зарплаты у меня не оставалось денег на еду. Я понимала, что никогда не заработаю достаточно денег только на стриптизе, чтобы заплатить долг и вернуться домой. Тогда Вегас сказал мне, что я могу заработать больше денег, занимаясь сексом с клиентами. "Вегас" брал с мужчин 50 долларов за то, чтобы переспать со мной в общей комнате, или 100 долларов за частную сессию. С этого я получала 3 доллара, то есть 90 рублей. Это было безнадежно. Чем больше я работала, тем больше становился мой долг. Я обслуживала двенадцать человек в день, а денег на еду все равно не хватало. Я начала болеть. "Я так сильно кашляла, что Вегас наконец отвез меня в клинику. Он сказал мне солгать о моем возрасте, сказать, что мне восемнадцать лет, иначе он пошлет кого-нибудь сжечь дом Бабы. Я знала, что он это серьезно. Врач сказал, что у меня пневмония и что без антибиотиков я умру. Он спросил, сколько мне лет, я была слишком больна, чтобы лгать, и сказал ему правду - что мне четырнадцать лет. "Доктор заставил меня остаться в больнице. Когда мне стало лучше, меня депортировали обратно в Москву. Там я жила у родственников, пока Баба не приехал за мной. Теперь я здесь". Женя разрыдалась. "Моя подруга Катя так и не вернулась домой. Я не знаю, где она сейчас. И Надю я тоже больше не видела". Баба Мария обернула астраханский платок вокруг кучерявых плеч девушки и выпроводила ее из комнаты. Встреча закончилась. Сельчане обступили меня, сжимая в руках фотографии и паспортные данные. Я почтительно положила их в свое растущее досье о пропавших дочерях, надеясь, что смогу им помочь. По крайней мере, я могла бы передать информацию в Интерпол. Отказавшись от приглашений на ужин в местных домах, я была сопровождена обратно на автобусную остановку. Пока я ждала автобуса для трехчасовой поездки в Нижний Новгород, жители деревни нагрузили меня едой. "Сегодня на поезд", - говорили они, передавая мне пакеты с продуктами и колбасой и благодаря меня единственной валютой, которая у них была.
Женя подала мне бумажный пакет с пирожками, еще теплыми из печи. "Это лучшее, что есть у Бабы. Тут яйцо, лук и картошка", - сказала она. "Это для автобуса. Ешьте их, пока они горячие". "Спасибо, что поделилась со мной своей историей". Я обняла ее. Она чувствовала себя маленькой птичкой в моих руках. "Ты очень храбрая молодая женщина". "Я хочу помочь". Она улыбнулась, и я увидел блеск духа в ее голубых глазах. "Вот ваш автобус. Садитесь впереди, там больше воздуха". Я устроилась во втором ряду. Когда я полезла в ее сумку за пирожками, то обнаружила там ученическую тетрадь. В ней Женя перечислила имена всех девушек, с которыми она познакомилась на Кипре, их родные города, клубы, где они работали, имена торговцев людьми и их адреса. Этого было достаточно, чтобы открыть наши первые дела. Это была именно та подробная информация, которую искал Интерпол.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
 ПЛАЦКАРТ
Нижний Новгород - Москва, Россия - зима 1997 года 


Россия почувствовала первый укус зимы, и русские были в движении, возвращаясь в города со своих летних дач. Каждый сантиметр пола в автобусе, следовавшем из Зеленограда в Нижний Новгород, был заставлен рогожными мешками, полными картофеля, лука, моркови, пучками трав и венками из сушеных грибов. На верхних полках стояли корзины с тщательно упакованными банками меда, солений и консервов. Поезда тоже были забиты, русские возвращались на квартиры и работу в Москву. К счастью, Юрий заказал для нас билеты в двухместное купе первого класса еще до отъезда из Москвы. У нас были чистые белые простыни и чай в стаканах с богато украшенными металлическими подстаканниками.
 Я достала свой блокнот и сделала окончательный подсчет. За лето две наши команды проехали шесть областей и встретились с представителями 275 школьных округов, 55 интернатов (специальных школ для детей-сирот), 32 детских домов, 80 ассоциаций родителей и учителей, 27 неправительственных организаций (НПО), а также с сотнями девочек, девушек и их родителей. В дороге мне казалось, что это не так уж много, но теперь, когда все закончилось, усталость проникала в каждую фибру моего тела. Я с нетерпением ждала возможности отдохнуть в поезде - проделать последний этап нашего путешествия в заслуженном комфорте. У демона Чёрта были другие планы. Когда мы подъехали к железнодорожному терминалу в Нижнем, я заметила Юрия, который вышагивал, с тревогой поглядывая на окна автобуса. Он помог мне снять видеоплеер, и мы двинулись в толпу на площади. В дополнение к толпе сезонных путешественников, беженцы от гражданских войн в Грузии, Азербайджане и Таджикистане расположились лагерем на открытой площадке. "Хорошо, что мы купили билеты в Москве", - заметила я. "Примерно так", - нерешительно ответил он. "Есть небольшая проблема с нашими билетами". "Что значит - небольшая проблема?" "Они были отменены", - ответил он, подталкивая меня вперед себя. "Я позвонил, чтобы подтвердить нашу бронь сегодня утром, и мне сказали, что все в порядке. У нас было купе первого класса. Теперь я узнаю, что вагон первого класса был потерян. Они не знают, где он находится. Они думают, что он во Владивостоке". "Что?" воскликнула я. "Худшая туристическая неделя в году, и они потеряли весь вагон?" "Очевидно. В таком виде нам повезет, если мы получим плацкарт на Сибирском экспрессе. Тьфу... тьфу... тьфу..." Он плюнул на Чёрта, и мы вошли в терминал - море суетливого, потеющего человечества. Люди спали грязными кучками среди куч клетчатых челночных сумок. Воздух был удушливым. Остатки копченой рыбы и жирные обертки были разбросаны по цементному полу, их оспаривали пестрые кошки-табби с оторванными ушами. Юрий нашел для меня место на деревянной скамейке и сложил перед ней наш багаж. "Сядьте здесь и расслабьтесь", - сказал он. "Дайте мне ваши документы. Я на минутку". Я отдала ему свой паспорт, и он поспешил к билетной линии. Юрий был экспертом в железнодорожных торгах. Я была обузой. Я стонала при мысли о поездке в Москву в шестидесятиместном плацкарте, пропахшем мочой. Мне очень хотелось спать в чистой постели, а утром проснуться от того, что кондуктор подаст мне горячий сладкий чай. Я плюнул на Чёрта - слишком мало, слишком поздно. В этот момент мне повезло бы сесть на поезд - любой поезд. Остальные места на деревянной скамейке были заняты такими же, как я, наблюдателями. Я кивнула бабушкам справа и слева от меня, затем сосредоточилась на сумках. В участке было много отвлекающих факторов - от милиционеров, тащивших по каменному полу сопротивляющегося пьяного с окровавленным лицом, до стаи рычащих собак, дерущихся за куриную тушку. Наверху на подмостках стоял служащий в форме и писал на доске пункты назначения и номера поездов. Неподвижный воздух был густым от белой меловой пыли, которая оседала на моих волосах и одежде. Я чихнула. Напротив меня грузная, обгоревшая на солнце женщина в грязной бандане медленно скручивала с ног толстые хлопчатобумажные чулки, по одной с обветренными руками и грязными, сломанными ногтями. Ее юбка была задрана до бедер, обнажая мясистые, менее стройные бедра цвета отбеленной муки. Она торговала собой, чтобы купить билет на поезд.
Во время ожидания я надела золотой колпачок на передний зуб. Мой дантист в Сиэтле сделал его для меня, и я использовала его, когда хотела, чтобы меня игнорировали русские, потому что он идентифицировал меня как восточную европейку. Мне удавалось обманывать, потому что я все еще говорила по-русски с польским акцентом. Эта уловка работала до тех пор, пока мне не пришлось отвечать на вопросы о Варшаве. При всем своем каменном взгляде и молчаливом нахмуривании, русские процветали на сплетнях. Как только кондуктор в форме вышел из вагона, тишина была нарушена. Бабушки стояли в проходах, подгоняя друг друга, и боролись за место матриарха еды. К моему облегчению, женщин в вагоне было больше, чем мужчин. Посылки с едой вскрывались и раскладывались на столах поезда для всех желающих. Рубашки были сняты, начались карточные игры, и бутылка водки была передана по кругу: " Домашняя - домашняя", - сказал кто-то. Бабушки смотрели, как я роюсь в своих сумках из Зеленограда.  
Я достала огурцы, сибирский сыр, вареные яйца, домашнюю салями, яблоки, пряник (медовое печенье) и черный хлеб - пиршество. В автобусе я доела бабушкины пирожки и не была голодна. Я разложила все на специально отведенном столе, где это вызвало одобрительные кивки. Кто-то протянул мне стеклянную банку, наполненную солодовым квасом - домашним пивом, приготовленным из перебродившего черного хлеба. "Свежее с дачи", - заверили меня. Когда бабушки убедились, что у нас достаточно еды, прохожие расслабились. Русские не боялись боли, страданий, одиночества или смерти, но они боялись голода и холода. У нас было достаточно еды, и мы не собирались замерзать в перегретом плацкарте. Группа женщин завела со мной разговор, который привел к неизбежным вопросам о Польше. Когда мне пришлось признаться, что я не полячка, а американка, они замолчали. Как одна мысль, переданная в виде электронного импульса через сознательный мозг, вся группа одновременно поняла, кто я такая, и захотела поговорить со мной. Хуже того, они хотели дотронуться до меня. Это был знакомый ритуал, и меня пригласили посидеть в качестве гостя на койке за койкой, в окружении потной кучи человечества, связанного прикосновениями так, что это было выше языка. Это напомнило мне первые часы после приземления в аэропорту Шереметьево, когда меня окружили и прижали к себе русские врачи.
Тогда, как и сейчас, я отпустила свое желание иметь личное пространство и смирилась с тем, что меня взяли в этот новый коллектив на всю оставшуюся часть поездки. Какой у меня был выбор? Члены "коллектива" рассказывали хорошо заезженные истории о Великой Отечественной войне, о годах насилия и голода, последовавших за ней, об отправке молодых семей в Африку, Азию и на Кубу во время холодной войны. Я узнала, что среди наших знакомых были писатель, известный сибирский поэт, астрофизик и геологи с алмазного рудника в Мирном.  После лета, проведенного на дачах, все они выглядели как крестьяне и пахли компостом. Я и сама была довольно созревшей. Мне даже не хотелось думать о том, как выглядят мои волосы. Вскоре мое имя превратилось в неизбежное "Ангелова", когда коллектив распивал домашнюю водку, и от вежливых формальных имен с отчествами перешли к интимной вселенной русских прозвищ - Алексей превратился в Алешу, потом в Лёшку, Мария в Машу, а потом в Машеньку.
Из всех интересных путешественников в этом плацкарте один человек занимает особое место. Его жена настояла, чтобы я пошла к нему на койку. Он извинился за то, что не встал. Сначала он показался мне пожилым, но у его койки я увидела, что он не старше меня. Я приняла приглашение сесть на его койку. Места было много, потому что у него не было ног. Его кожа была покрыта опухолями - уродливыми черными меланомами. На нем был военный китель, украшенный рядами медалей. "Мой муж - герой Советского Союза", - сказала его жена. "Он был пилотом вертолета в Киеве, когда взорвался реактор в Чернобыле. Он добровольно вызвался продолжать полеты в реактор, чтобы эвакуировать людей и тушить пожары. Если бы не его смелые действия, вся станция могла бы взорваться и уничтожить половину Украины". Другие пассажиры плацкарта целовали ему руки, вспоминая тот страшный день в 1986 году, когда ядерный реактор Чернобыльской АЭС изверг убийственное радиоактивное облако. "Остальные пилоты умерли от рака. Он скоро умрет. Он очень хотел встретиться с кем-нибудь из Америки, и вот Бог послал тебя. Его зовут Алексей Геннадьевич Масленнов. Можешь называть его Лёшкой". Я взяла Лёшку за руку, чувствуя, как сила его души проникает сквозь тёплые пальцы.
Двое неряшливых, бородатых парней, которые затащили меня в салон вагона, вышли вперед, одетые в длинные черные рясы с распятиями на шее. Это были священники. Они молились над нами, а остальные пассажиры перекрестились и поклонились по-православному. Лёшка поманил меня подойти ближе. Когда его губы прижались к моему уху, он прошептал. "Ангелова", - его голос был едва слышен, а дыхание пахло внутренним разложением. "Иди домой и скажи своему президенту, что я умираю молодым, потому что я свободный человек".
Поэт вышел вперед, чтобы продекламировать известные патриотические баллады - свою и других авторов. Остальные пассажиры присоединились к стихам. Из глубины вагона раздался красивый голос баса, и с верхней койки спустился оперный певец. Как по волшебству, появился аккордеонист. Под радостные возгласы, слезы и аплодисменты музыканты начали импровизированный концерт грустных русских песен об изгнании, тюремных поездах и прощании с теплыми домами и любящими семьями, чтобы встретить медленную смерть от холода, голода и лишений в Сибири. Путешественники хорошо знали эти песни - устную историю России.
Еще водки и чья-то заначка домашнего коньяка были переданы по кругу, и мы танцевали, пели и плакали в безвременном, замкнутом пространстве. Мы стали партизанами, заключенными, ссыльными и солдатами, которые больше не имели никакой привязанности к жизни за пределами "колеи" этого поезда. Мы могли двигаться в сторону Западного фронта, украинских лесов или предназначаться для трудовых лагерей, это не имело никакого значения. Правила плацкарта были забыты или, по крайней мере, размыты, и партия переходила с койки на койку. Когда Сибирский экспресс вкатился в Москву, суровые верхние лампы включились автоматически, заливая вагон назойливым ярким светом. К тому времени большинство из нас пребывало в ступоре от воздуха, обедненного кислородом, домашней водки, слишком большого количества еды, недостаточного количества воды и эмоциональной чистки от историй. Громкоговоритель в дюйме от моей головы затрещал и начал выстукивать песню ABBA "Money, Money, Money". Я спала в чужой кровати, завернувшись в пальто, рядом с храпящим поэтом, который был завернут в свое пальто. Я застонала и нащупала регулятор громкости, но его не было.

Мы быстро приближались к терминалу. Пора было возвращаться на свое место и собирать вещи. Проводница, которую мы не видели с тех пор, как она взяла наши билеты, прошла по вагону, подталкивая путешественников, которые слишком медленно просыпались, и пиная нескольких заснувших на полу. Как только поезд с визгом остановился, дверь распахнулась, и на нас обрушился порыв холода и снежный вихрь. Мы стояли в беспорядочной очереди в центре вагона, сжимая свои сумки, как беженцы. Затем мы зашаркали к открытой двери под припев ABBA: "Деньги, деньги, деньги! В мире богачей всегда солнечно". Солдаты в форме поднялись на борт и вынесли Лёшку из поезда. На платформе я едва успела торопливо попрощаться, обняться и поцеловаться, как Юрий взял меня за руку и повел вниз по лестнице в лабиринт тоннелей, соединяющих вокзал с московским метро. Он неодобрительно покачал головой. "Большинство людей просто ложатся в свои кровати и засыпают", - выругался он. "Вы дали им понять, что вы американка, не так ли?" Я была слишком утомлена, чтобы ответить, что польская хитрость мне удается лишь отчасти и что русские могут вмиг вычислить фальшивку. Максимум, что я смогла вымолвить, это хрюкнуть, прежде чем заснуть в поезде метро Зеленой ветки, положив голову ему на плечо.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 АНГЕЛЫ В КИБЕРПРОСТРАНСТВЕ
Сиэтл - Москва - 1999 год 
Я не спала в квартире Юрия и Ирины достаточно долго, чтобы съесть яичницу со шпротами на тосте (сардинами), прежде чем завалиться на их диван. Ирина разбудила меня в 3 часа ночи, чтобы отвезти в Шереметьево на рейс Аэрофлота в Сиэтл. Наша машина была единственной на дороге. Московский воздух пах прохладой и чистотой, когда мы мчались на бешеной скорости через центр города. Мы проскочили мимо храма Василия Блаженного и резко свернули на Тверскую улицу. Легкий снегопад припорошил Красную площадь. Ирина высадила меня в аэропорту, и я, как зомби, прошла через кассы и кассиров. В воздухе я разлеглась на трех креслах в Ильюшине и попыталась уснуть, но голова стучала в ритме "Деньги, деньги, деньги!". Наконец я выпила водки, проглотила половину снотворного Halcyon и уснула, несколько раз просыпаясь от рева реактивных двигателей, которые звучали как колеса Сибирского экспресса. Я не снимала пальто и обувь, придерживаясь "правил плацкарта".
Друзья, которые сидели дома, забрали меня в аэропорту SeaTac. Я забыла снять свой фальшивый золотой зуб, и они поинтересовались, делала ли я зубную операцию в России. Они отнесли мой багаж по двум лестничным пролетам к входной двери и оставили меня стоять на освещенном солнцем крыльце. Я вглядывалась в теплый осенний день с его обещанием дождя. Небоскребы Сиэтла сверкали над городом на юге, но линзовидное облако над горой Рейнир предвещало резкий ветер и осадки к завтрашнему дню. Каскадные горы возвышались на востоке без снега. Яркие спинакеры усеивали озеро Юнион. Буксир и баржа скользили между поднятыми пролетами Фремонтского моста. Я вдохнула и закашлялась. Американский воздух казался слишком разреженным после густой российской атмосферы. Я не вошла в дом, а прошлась по саду, напоминая себе, что здесь мое место. Желтые хризантемы и оранжевые настурции переполняли цветочные горшки. "Это я их посадила", - подумала я вслух. "А также алиссум, сладкий вильгельм, лобелия и пыльная медуница". На длинных стеблях цвели дикие розовые цветы, наполняя двор красками. Я отперла французские двери на кухню и обнаружила на плите теплую сковороду лазаньи.
На следующее утро я проснулась от солнечного света, заливавшего спальню, и завывания ветра вокруг холма Королевы Анны. Шторм напоминал о жарких, сухих циклонах, которые хлестали деревья в Ярославле. Но в Сиэтле будет дождь. Первые капли ударили в мое окно, как кулак, набитый галькой. Мне стало все равно, где я нахожусь. Я зарылась в подушки и проспала весь день. Около полуночи зазвонил телефон. Я приподнялась. "Алло? Алло?" сказала я в трубку. "У меня срочное дело", - сказал Юрий. "Я нахожусь в российском парламенте. Они не знают, как связаться с НАТО. Мне нужна твоя помощь, пока не произошел инцидент". Я включила прикроватную лампу. "Ты что, спятил? Я в пижаме". Моей первой реакцией было рассмеяться, но Юрий часто советовался с парламентом. "Джульетта, будь внимательна", - крикнул он сквозь звуки спора. "Они собираются начать войну. Пожалуйста, сделай, как я прошу. Найди НАТО". Он был серьезен. Я встряхнулась, приказывая своему мозгу работать. "Оставайся на линии. Я должна все выяснить", - сказала я. Я решила позвонить в Пентагон и набрала информацию в Вашингтоне на другой линии. Оператор спросил, нужна ли мне круглосуточная горячая линия Пентагона. Я ответил "да", и мне ответил молодой мужской голос. "У меня на связи российский парламент", - сказал я. "Им нужно связаться с главой НАТО в Москве, но они не знают, как это сделать. Это срочно". "Не смешите меня", - был ехидный ответ. "Конечно, они знают, как это сделать". Я поднесла телефон к другой трубке, чтобы он мог слышать крики на русском. "Минутку". Он поставил меня на удержание. Через несколько минут он подтвердил, что связаться с НАТО в Москве не так-то просто. Хотя командующий НАТО был американцем, связаться с ним можно было только через посольство Германии. Он дал мне экстренный номер военного атташе Германии. Я объяснила Юрию суть процесса и дала ему номер. Он поблагодарил меня. "Извините, что нарушил ваш покой", - сказал он. "Спите дальше". Невозможно. Я не спала.
Помимо выброса адреналина после телефонного звонка, день и ночь в часах моего тела поменялись местами из-за одиннадцати смен часовых поясов, и так будет еще несколько дней. Я натянула халат и босиком прошлась по темному дому, заглядывая в комнаты, освещенные лунным светом. Когда моих детей не стало, их стало слишком много. В комнате, которая принадлежала моей дочери, все было так, как она оставила. Она перевелась в Университет Вирджинии и решила сделать своим домом в Сиэтле поместье на набережной, принадлежавшее ее отцу. Она ясно дала понять, что не собирается возвращаться. Я стояла у ее двустворчатого окна и вспоминала тот день, когда мы выкрасили ее стены в голландский синий цвет, а мебель - в белый. Я сидела на ее кровати по ночам, пока она засыпала, и рассказывал истории об Алебастре, летающем белом коне, который прилетал к ней в окно и уносил ее в великие приключения. Ветер шелестел голыми ветками, царапая стекло. Огни Сиэтла - мосты, водные пути и далекие небоскребы - мерцали на неспокойной воде. Фары пронеслись по мосту Аврора. Я отвернулась, не в силах вновь стать главной в том пространстве, где остался ее запах. Ее отсутствие было болью, от которой не было облегчения.
Я села со скрещенными ногами на пол в своей спальне и открыла чемодан. Мой зеленый свитер и черные брюки были слишком выцветшими и изношенными для "Гудвилла". Их пыльный, потный запах навевал воспоминания о поездах, автобусах и грязных домах. Я вспомнила одичавших собак, которые шли за мной с желтыми глазами, задыхаясь от жары, и деревенских жителей, спешивших из своих деревянных домов, чтобы поприветствовать меня и потрогать мои руки. Я подняла ботинки, в которых прошла столько времени. Подошвы были почти стерты. У меня был шкаф, полный дорогой одежды и обуви, которые почти не носились. Казалось, они больше не принадлежат мне, а скорее кому-то, кого я когда-то знала. Я перебирала папки с фотографиями и информацией об исчезнувших девушках. Я просмотрела тетрадь Жени, пробежалась пальцами по линованным страницам. Мелкий кириллический шрифт был написан тусклыми чернилами, которые, как мне показалось, были очень красивыми. скользили по воде, их петухи кричали: "Тяни, тяни". Кряквы и канадские гуси шумели на Утином острове. Я затянула шнурки и пошла бодрым шагом под моросящим дождем. Я научилась переводить свои биологические часы, тренируясь на рассвете - либо на Зеленом озере в Сиэтле, либо вдоль Москвы-реки в России. Мне нужен был острый ум для решения финансовых проблем, которые я откладывала все лето. Я восполняла нехватку средств в бюджете МираМед с помощью кредитных карт, оставшихся со времен моей работы врачом. Теперь у меня были долги на сумму более 300 000 долларов, и я никак не могла их погасить, не возвращаясь к медицинской практике - или не продавая свой дом. Мой дом был активом, но в то же время и бременем. Пустые комнаты стали печальным напоминанием о том, что мои дети выросли и уехали. Я мечтала удочерить маленькую Анжелу и привезти ее в Сиэтл. Я бы хотела дать ей те же возможности в жизни, которые были у моих детей. Я проверяла ее, когда бывала в Угличе, и поддерживала связь с Татьяной Сафаровной. Анжела была умной девочкой, хорошо училась в школе. Она была артистичной и любила шить одежду для своих кукол. Но она оставалась не удочерённой. Лучший способ, который я видела, чтобы помочь всем моим российским детям были программы образования и здравоохранения, осуществляемые через детские дома. Я взяла на себя душевные обязательства перед пропавшими девочками, и это означало, что мне придется больше времени проводить в России. Я позвонила риэлтору и выставила свой дом на продажу. Он мне больше не был нужен. Мои друзья были шокированы тем, что я отказалась от комфортной, респектабельной жизни в прекрасном доме. Они утверждали, что я поступаю неразумно. Мне еще не поздно было вернуться к практике и отказаться от этой одержимости Россией. Я занялась сбором средств - общалась с донорами и выступала перед группами бывших пассажиров "Круиза с делом". Я выступала с презентациями перед общественными группами, церквями и в российском консульстве. Я рассказала  о своем зимнем паломничестве по Мурманскому шоссе и о своих ужасных открытиях в Свирь-Строе, Мурманске и Киркенесе. Люди открывали свои сердца и щедро жертвовали. Мои предложения о выделении федеральных грантов были хорошо приняты в Вашингтоне, и меня пригласили выступить в Госдепартаменте и Конгрессе, а затем в ООН в Нью-Йорке. Информационное агентство США – USIA согласился профинансировать первую встречу двадцати лидеров российских коалиций по борьбе с торговлей людьми в Москве. Я предложила начать кампанию по борьбе с торговлей людьми в России. Находясь в Вашингтоне, я дала интервью для "Голоса Америки" (VOA). Их громоздкие гарнитуры и микрофоны в стиле 1950-х годов напомнили мне о вещании из Комитета мира много лет назад. Голос Америки попросил меня рассказать об успехах, достигнутых "МираМед" в России, о наших расширяющихся программах обучения сирот жизненным навыкам и о нашей летней программе по предотвращению торговли людьми. Программы VOA транслировались по всей России и часто были единственными программами, которые могло принимать деревенское радио. Они давали мне возможность поговорить с такими девочками, как Женя, которые выжили и вернулись. У меня не было другого способа связаться с ними. Тысячи людей могли слушать эту передачу. Наверняка Женя сейчас в Зеленогорской библиотеке с бабой Марией. Я видела ее вместе с другими жителями деревни, собравшимися вокруг радиоприемника, когда я рассказывала ее историю и восхваляла ее мужество. "Не падайте духом", - сказала я. "Международное сообщество больше не будет терпеть это отвратительное преступление - торговлю людьми. Мы знаем, что нужно сделать, и мы поможем". Я посмотрела на продюсера VOA, чтобы понять, не собирается ли она прервать меня. Она улыбнулась и подала знак продолжать. "Я никогда не рассказывала вам, как я оказалась в ваших деревнях, где встретила таких теплых, щедрых людей. Эта история началась в середине зимы, когда я ехала на север по Мурманскому шоссе в лесовозе..." В конце передачи я сняла гарнитуру и вышла из затемненного кабинета. Правильно ли я поступила? Дала ли я несбыточное обещание? Я вспомнила слова Беллы Абцуг: "Идите вперед. О деталях побеспокоитесь позже". После Вашингтона я отправилась на поезде Amtrak в Нью-Йорк и представила результаты нашей образовательной программы по борьбе с торговлей людьми в Комиссии ООН по положению женщин. Моя нестандартная передача "Голоса Америки" была отслежена ООН, и меня пригласили принять участие в глобальной видеоконференции, объединяющей женские группы из Северной Америки, Европы, Африки и Азии для обсуждения проблемы торговли людьми. Я подумала, не может ли видеоконференция быть тем, что мы могли бы использовать для объединения нашей сети по борьбе с торговлей людьми без необходимости путешествовать, пользоваться почтой или телефонами. Это не так. Даже в высокотехнологичных студиях в подвале здания Организации Объединенных Наций конференция была сопряжена с проблемами. Технология была ненадежной, и даже в развитых странах качество изображения было низким. Когда женщины из сельских районов Индии наконец попали на видеоэкран, они закрывали лица, боясь, что их опознают. После ночной трансляции я присоединилась к техническим специалистам ООН в кафетерии за яичницей и кофе. Двое из них были русскими. Я рассказал им о нашей сети по борьбе с торговлей людьми. "Нам нужен какой-то способ объединить людей на огромных расстояниях с помощью технологии, похожей на видеоконференцию, но она должна быть проще, дешевле и широко доступна. Мне нужно знать, кто участники, не показывая их лиц и настоящих имен". "Вы правы, что видеоконференции не будут работать в России", - сказал лысый по имени Виталий. "Но есть кое-что новое, что может. Университеты сейчас почти все подключены к Интернету. Им поручено обучать население пользоваться им и создавать бесплатные электронные почтовые ящики", - сказал он.
"Что это дает нам?" "Разве ты никогда не слышала о чатах?" - спросил тот, что помоложе, Максим. "Конечно", - сказала я. "Это место, где горячие парни вроде тебя переписываются с горячими крошками в барах, верно?" "Забавно", - сказал он. "Чат — это низкотехнологичная версия видеоконференции", - сказал Виталий. "Там нет ни аудио, ни видео - только текст. Если ваши русские умеют печатать, они могут участвовать и использовать любые кодовые имена". Максим добавил: "В видеоконференции одновременно могут участвовать только восемь человек. Чат-комната практически не имеет ограничений. Могут быть сотни". "Все сразу? Вся страна?" Виталий обдумал вопрос. "Почему бы не установить время для каждого из одиннадцатичасовых поясов, которые ты должен охватить. Таким образом, за восемнадцатичасовой период ты сможешь получить тысячи. Начни с Владивостока и двигайся на запад по солнцу". Это была отличная новость. "Как мне это настроить?" спросила я. "Можем ли мы сделать это здесь?» "Все, что делает ООН, слишком дорого. Вам лучше воспользоваться услугами российского интернет-провайдера. Самый крупный и надежный - " Glasnet" в центре Москвы. Я могу представить вас президенту, если хотите". Мне все еще нужно было собрать средства, чтобы все это сработало. "Подумайте об этом", - сказала я Международной организации Сороптимисток на их ежегодном собрании неделю спустя. Я присоединилась к ним в качестве приглашенного докладчика в Хельсинки. "Как нам объединить людей в стране, которая охватывает два континента и одиннадцать часовых поясов? Ответ - киберпространство, и лучшая новость в том, что оно практически бесплатное. Мы просто должны научить русских пользоваться им". Я не упомянула, что большинство наших активистов были из отдаленных деревень и не имели представления о компьютерах и Интернете. У многих не было электричества или телефона. Большинство из них жили в нескольких днях пути от ближайшего университета. У нас не было никакого способа связаться с ними, кроме ненадежной почты, общественных досок объявлений и "Голоса Америки". Моя скромная цель состояла в том, чтобы собрать 200 участников и собрать информацию о торговле людьми по крайней мере из пяти регионов.
Мы получили финансирование. В январе 1999 года я продала свой дом, расплатилась с долгами и переехала в Москву. Юрий нашел мне двухкомнатную квартиру с высокими потолками на Космодемьянской набережной за 500 долларов в месяц.  Квартира была пристроена в углу огромного здания сталинской эпохи, которое тянулось на целый квартал вдоль Москвы-реки. В квартире была хорошая перекрестная вентиляция и отличное освещение. С балкона открывался вид на завод шампанских вин "Корнет" с одной стороны и на штаб военного округа Москвы с другой. Я просыпалась на рассвете под звон бутылок шампанского, воздух был наполнен ароматом забродившего винограда. Ночью я засыпала под патриотические песни хора Красной Армии, репетировавшего по соседству. По иронии судьбы, предыдущий жилец квартиры был женихом командующего НАТО. Думе было бы легко найти его там, если бы я только знала. Эта маленькая квартира стала первой международной штаб-квартирой MiraMed института в России. Юрий оставил работу во Всесоюзном центре, чтобы стать нашим постоянным директором. Влад переехал из Углича в Москву, чтобы помогать ему.
Я предложила чат совету директоров Glasnet. Они согласились и предоставили нам щедрую скидку, согласившись позволить нашей команде управлять чатом изнутри их штаб-квартиры на Хлебном (Хлебной) улице рядом с Макдональдсом. С помощью технологического отдела Московского государственного университета мы разработали предложение и разослали его во все российские университеты с просьбой, чтобы их Интернет-центры проводили чат в своем конференц-зале. Для начала мы попросили провести занятия по кибер технологиям и завести всем желающим электронные почтовые ящики. Участники должны были заполнить наши анкеты. Когда в их часовой зоне появлялся Интернет, они по очереди передавали информацию модератору, который вводил текст и отправлял его для размещения в чате. При необходимости наши администраторы в Glasnet переводили текст. Двадцать шесть университетов и тридцать пять интернет-центров ответили положительно. Они разослали приглашения в свои сообщества через местные школы и Дворцы культуры. Никто еще не делал ничего подобного, но все считали, что это может сработать - если люди придут. Механизма обратной связи не было, поэтому у нас не было возможности узнать, кто получил сообщение в деревнях и придут ли они. До сих пор русские неохотно пользовались Интернетом и с недоверием относились к электронной почте. Я могла понять, почему. Киберпространство было огромной перспективой для людей в таких местах, как Зеленоград. В дополнение к тому, что нам нужно было учиться, мы просили их ехать несколько часов на автобусе в университетский центр, а затем делиться личной информацией в Интернете с незнакомыми людьми - очень не по-русски. В то же время я работала с Фондом Форума из Сиэтла над разработкой специальной анкеты под названием Opinionnaire. Каждая анкета содержала 500 пунктов данных о торговле людьми в каждом регионе, основанных на знаниях и мнениях участников. Ответы отмечались карандашом № 2 на компьютерном бланке ответов - что было в новинку для россиян. Вся наша команда объединила усилия, чтобы отправить объемные пакеты с анкетами, бланками ответов и карандашами в университетские Интернет-центры. Мы пользовались поездами - платили проводникам, чтобы они взяли посылки, затем звонили заранее и сообщали запланированное время прибытия и номер вагона – очень по-русски.
В ночь перед чатом я была слишком встревожена, чтобы уснуть. Идея рассчитывать на то, что жители русских деревень будут целый день ездить на автобусах, чтобы зарегистрироваться в Интернете, вдруг показалась мне абсурдной. Я рисковала своим доверием, полагая, что хотя бы некоторые из них это сделают. А что, если никто из них этого не сделает? Чёрт хмыкнул мне в левое ухо. "Ты довольно самоуверенная, не так ли?" "Тьфу ... тьфу... тьфу... тьфу..." Я плюнула на него. Он замолчал, но я все еще не могла уснуть. К первому свету я уже ехала в метро по зеленой линии до станции "Тверская". Я шла по пустынным пешеходным туннелям и вышла на Пушкинской площади, все еще пытаясь убедить себя, что Россия меня не подведет. В офисе информационного агентства ИТАР-ТАСС горел свет, но в других зданиях на Пушкинской площади было темно. Единственными звуками были мои шаги по тротуару, каскад воды в фонтане, где встречались влюбленные, и взмах метлы дворника. К 6:30 утра я и мои сотрудники были готовы к запуску чата. Пока мы ждали, когда Владивосток на Дальнем Востоке России подключится первым, я снова вызвала в памяти вечер, много лет назад, когда я сидела за пустыми столиками в отеле "Прага", гадая, придет ли кто-нибудь на наш банкет, а затем беспокоясь, что придет слишком много людей. Нам не пришлось долго ждать. "Приветствие от Владивостокского женского центра и Дома культуры". Они начались ровно в 7 утра. Потом были Иркутск и Барнаул. Сибирь набирала обороты: город за городом подписывались раньше. Вскоре у нас были Томск, Красноярск и Братск. В сети было так много людей, что переводчики не успевали за ними. Русский язык на кириллице мелькал мимо так быстро, что я не могла за ним уследить. Я сказала нашим сотрудникам, чтобы они прекратили попытки переводить. Мы все записывали - я прочитаю это позже. Вдруг в наш чат ворвалась группа из Новосибирска под ником GirlsForSale со вступительной фразой: "Ё*  твою мать". Нас взломали! Техники Glasnet начали действовать, используя разработанную ими специальную функцию gatekeeping, которая блокировала злоумышленников. Мы радовались успеху, но забыли плюнуть на Чёрта. Тут же в центре Москвы отключилась электросеть. Полгорода погрузилось во тьму. Когда через двадцать минут Glasnet перезагрузился, дискуссия продолжилась без нас, и к ней подключились еще несколько городов. Около 16:00 начали подключаться Европа и США, и наши переводчики были заняты переводом с русского на английский. К концу дня в акции приняли участие более 2500 человек из России и бывших советских республик - Казахстана, Армении, Азербайджана, Таджикистана, Украины, Молдовы и Республики Грузия. Большинство из них собрались в университетских центрах, но многие объекты присоединились к чату, не связавшись с нами заранее. Они получили копии анкеты и бланков ответов из других университетов. Мы не могли знать, сколько у нас данных, пока все не было собрано. На следующее утро начался процесс сбора данных. Регионы, не имеющие железнодорожного сообщения, отправляли свои анкеты на автобусах. Пакеты прибывали на коммерческих грузовиках. Каждый центр вернул карандаши № 2. Последняя посылка пришла на грузовике с арбузами из Республики Грузия. Водитель извинился за опоздание и подарил нам бесплатный арбуз. Он неделю простоял в ловушке из-за нехватки газа в Панкисском ущелье.

Я была воодушевлена таким ответом. Мы получили более 4 000 анкет из 55 регионов России и 7 бывших советских республик - в четыре раза больше, чем было разослано. Это дало нам 1 250 000 единиц данных, которые показали огромные масштабы торговли людьми в каждом регионе - в некоторых областях в нее вовлечено до 27% семей. Теперь у нас была статистически значимая выборка российского населения, определенная российским парламентом, Государственной Думой. Юрий и Влад подготовили материал для представления Александру Лисичкину, председателю Комитета по законодательству, чтобы использовать его при разработке закона о борьбе с торговлей людьми. Просматривая стенограммы, я пролистала список ведущих участников, чтобы составить список приглашенных на первую встречу Коалиции Ангелов. Я с радостью обнаружила Женю, подписанную как ZhenyaZ из Нижнего Новгорода. Она поделилась своей историей в Интернете и призвала других людей, переживших торговлю людьми, рассказать о себе и помочь создать сеть поддержки для жертв торговли людьми. "Я вас не подведу", - воскликнула я вслух. Я добавил: "тьфу... тьфу... тьфу... тьфу..." и сплюнула через левое плечо для верности.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 
ТЕНИ ИСТОРИИ
Москва, Россия - Киев, Украина - осень 1999 года 

13 сентября 1999 года я сидела за своим рабочим столом, потягивая чашку свежезаваренного кофе и наслаждаясь тишиной раннего утра. Я только что включила компьютер, подключилась к Интернету с помощью Glasnet и начала читать новости, когда земля треснула. С потолка посыпалась штукатурка. Горячий кофе выплеснулся мне на колени. Во дворе завода шампанских вин разбились окна и разлетелись бутылки. По всему городу взвизгнули автомобильные сигнализации. Электричество отключилось. Я выбежала на балкон, вспоминая звук танков, стрелявших по Белому дому шесть лет назад. Над югом Москвы поплыл дым. По обе стороны реки по набережной мчались пожарные и санитарные машины, воя сиренами. За ними следовали машины скорой помощи, которые поворачивали и направлялись на юг по МКАД в сторону темнеющего неба. Свет снова включился. Дрожащими руками я перезагрузила компьютер и снова подключилась к Интернету. Бегущая строка заголовка CNN гласила: "В жилом доме на Каширском бульваре взорвалась бомба. Пожарные борются с сильным пламенем, которое вспыхнуло, когда взрыв разорвал центральный газопровод". Я нашла Каширское шоссе на карте города. Оно находилось в трех километрах к югу, всего в нескольких кварталах от дома Юрия и Ирины. Я попыталась позвонить им, но получила сигнал "занято". Я уставилась на компьютер, дрожа в своей пропитанной кофе пижаме, боясь оторвать взгляд от бегущей строки новостей, чтобы пойти переодеться. Мне не хотелось закрывать балконные двери и лишаться звуков голосов соседей. Они выкрикивали новости по мере их поступления. Наконец я поспешно оделась. Когда я вернулась, бегущая строка CNN гласила: "Московские власти подтверждают, что в подвале восьмиэтажного жилого комплекса на юго-востоке Москвы взорвалась бомба. Центральная башня обрушилась. Сотни людей оказались в ловушке внутри, неизвестное число погибло... Этот террористический акт совершен по тому же методу, что и бомба, заложенная в подвале квартиры на улице Гурьянова 9 сентября, в результате чего погибли 94 человека и 249 получили ранения... Подозреваются чеченские террористы..." Бегущая строка остановилась. Гласнет отключился. Телефоны не работали. Я доехала на автобусе до дома Юрия и Ирины и застала их садящимися в машину. Я забралась на заднее сиденье, и Юрий поехал к разрушенному зданию - голой прорехе в жизни сотен людей. Центральная треть комплекса длиной в квартал исчезла, превратившись в груду дымящихся обломков. Жильцы были раздавлены в своих кроватях, когда бетонные полы навалились друг на друга. Пожарная бригада поливала горящие обломки из шланга. Машины скорой помощи и пожарные машины выстроились вдоль улицы. Собаки вынюхивали выживших. В воздухе пахло метаном и цементной пылью. К машине подошел милиционер. Юрий опустил стекло и предъявил удостоверение депутата. "Сколько бедных душ ушло?" - спросил он. "Триста с лишним", - ответил офицер и протянул удостоверение обратно. "Есть выжившие?" "Немного. Не могу копать, пока не потушен газовый пожар". Полицейский зажег сигарету и бросил спичку. "Чертовы чеченцы", - сказал он. "Пора проучить их еще раз, а? А теперь поехали". Никто не разговаривал, пока мы пробирались через пробки и выезжали на бульвар.
Наконец, Ирина сказала: "Это уже четвертая бомба в этом году - Охотный ряд, Буйнацк, Гурьянова, а теперь Каширское шоссе. Ужасно, ужасно". Юрий покачал головой. "Это будет означать еще одну войну с Чечней". "Чечня все еще часть России, не так ли?" спросила я. "Почему Чечня не стала независимой вместе с остальными республиками, как Грузия или Украина? Они ведь этого хотят, не так ли?". "Чечня и другие кавказские республики составляют предательское подбрюшье России". Юрий свернул и выругался, едва не пропустив машину скорой помощи. "Мы не можем позволить чеченцам заключить союз с иностранными боевиками, иначе Россию захватят исламские джихадисты. Это самая серьезная угроза нашей национальной безопасности". "Вы должны прочитать историю Кавказа", - сказала Ирина. "Это прошлое и будущее нашей страны и, возможно, вашей тоже". Я вспомнила наших чеченских партнеров из Грозного - Фатиму и Гулю. Они участвовали в чате и привлекли группы из Дагестана и Кабардино-Балкарии. Я поехала в столицу Чечни, чтобы показать "Купили и продали".
Мы устроили пикник в роще деревьев авокадо на реке Терек, глядя через границу на Республику Грузия. Был жаркий, ясный день. "Чечня - красивое место", - сказала я. "Но люди там жестокие. Они ненавидят русских", - сказал Юрий. "От чеченцев одни неприятности еще со времен Шамиля, Льва Дагестана. Тебе стоит почитать и о нем". "Вот почему царь послал казаков на Украину. Они были единственными достаточно свирепыми воинами, чтобы сражаться с чеченцами", - сказала Ирина. "В 1930-х годах Сталин отправил казаков в такие места, как Туркменистан, думая, что они умрут в пустыне. Непонятно. А они оказались там хозяевами". "Наш Влад из Туркменистана", - сказала я. "Но он утверждает, что он русский". "Наш молодой Влад - кубанский казак", - сказал Юрий, поворачивая на Андроповский бульвар и набирая скорость. "Эти казаки были яростными бойцами и отличными земледельцами. Когда их сослали, глупые украинские крестьяне съели свое собственное зерно и голодали поколениями". "Попомните мои слова, - сказала Ирина, - следующая чеченская война станет концом этого еврея Бориса Ельцина. Смотрите на нового человека Путина - православного христианина из Санкт-Петербурга. Он на пути наверх". "Я встретила Владимира Путина в аэропорту Пулково несколько месяцев назад", - сказала я. "Мы оба давали интервью для телеканала ОРТ". Я вспомнила спокойного, крепкого мужчину примерно моего возраста, который вежливо пожал мне руку - полная противоположность болтливому Ельцину, который поцеловал меня в губы. "Он кажется устойчивым и умным. Я говорила с ним о торговле людьми". "Силовики используют семейные скандалы Ельцина, чтобы вытеснить старого Бориса из офиса и свести в могилу", - сказал Юрий. "Силовики?" "Теневое правительство - десять человек, которые контролируют Россию из-за занавеса. Единственный раз, когда вы видите их по телевизору, — это в первом ряду на выступлении "О положении страны" в Колонном зале", - сказал Юрий. "В этом году с ними сидел амбициозный молодой Путин. Это значит, что он следующий в очереди. Он будет нашим первым русским православным президентом. Все остальные были евреями". "Интересно, что это будет означать для нашей работы по борьбе с торговлей людьми?"
"Кто знает?" Ирина пожала плечами. "Наша первая конференция по борьбе с торговлей людьми состоится через месяц", - сказала я. "Как вы думаете, участники будут бояться приезжать в Москву?" "Возможно. Но еще не поздно изменить место проведения. Не обязательно проводить его в Москве", - сказал Юрий. "Мы можем поехать в какое-нибудь спокойное место - например, в Украину. Киев — это просто приятная ночь в поезде". "Вот твое здание". Ирина остановила машину. "Нам проводить вас?" "Не нужно", - я поцеловала их на прощание и переступила через разбитые бутылки шампанского на пути к стальной входной двери. Две недели спустя, 1 октября, Россия мобилизовала силы против своей собственной Чеченской Республики и подвергла столицу Грозного ковровой бомбардировке. Известные чеченцы, живущие в Москве и владеющие бизнесом, включая роскошные отели, обратились с протестом в Государственную Думу. Они представили убедительные доказательства того, что бомбы в московских квартирах были ложными флагами, устроенными КГБ, переименованным в ФСБ, чтобы обеспечить избрание Владимира Путина. Эти аргументы остались без внимания. Российские войска вторглись в Чечню. Ходили слухи, что чеченские ополченцы действуют в лесах вокруг Ярославля, чтобы защитить свой собственный народ. Террористические атаки были неизбежны. Влад позвонил. "Я сегодня не приеду. Они перерезали телефонную связь с Угличем. Я должен убедиться, что с моей семьей все в порядке". "Как ты туда добираешься?" "Мой друг будет за рулем. Ты хочешь поехать? Я не знаю, как обстоят дела с детским домом. Они были в лагере, насколько я знаю. Но в лесу полно чеченцев. Их выгнали из города, и они живут неспокойно". "Да", - сказала я. "Я еду". "Садись на метро и встречай нас на Речном вокзале через час. Мы не можем въехать в Москву с ярославскими номерами". Я нашла Анжелу и детей в Угличском детском доме в городе. Ворота были заперты, их охранял Дядя Игорь. "Ангелова", - поприветствовал он меня через щель в стальной двери. Он приоткрыл ее. "Входи". "Джульетта!" Татьяна Сафаровна заключила меня в свои объятия. "Заходи на чай". Я заметила шумную активность у окна наверху. Дверь распахнулась, и Анжела обхватила мои ноги. Я провел пальцами по ее спутанному венчику рыжих волос. В них застряла расческа. "Она не разрешает нам ее стричь", - сказала Анна. "Ужасно суетится". "Хотя бы причесать ее" сказала Татьяна Сафаровна старшим девочкам, а Анжеле она сказала: "Иди, прихорашивайся.  Ты же не хочешь, чтобы доктор Энгель подумала, что ты пушистик?". Анжела покачала головой и убежала. "Ей почти десять, она умна, но такая маленькая. Ей сходит с рук любая шалость". "Я просто пришла убедиться, что ты в безопасности. Я волновалась, когда Влад сказал, что телефонная связь прервана". "Это правда. Нам пришлось вернуться в город пораньше. Все чеченские семьи выгнали из Углича. Они живут у лагеря, едят наших кур и овощи. Тьфу, - прошипела она. Ночь я провела на раскладном диване в столовой детского дома, и рано утром меня разбудил стук кастрюль на кухне. Я открыла глаза и оказалась нос к носу с Анжелой.
"Я хочу пойти сюда", - сказала она, указывая на фотографию Лондона. Она застелила диван-кровать и меня журналами National Geographic, которые оставил один из наших туристов "Круиза с делом". В каждом журнале были закладки из рваной бумаги. "Где это?" "Это Лондон", - сказала я. "Столица Англии". "А здесь?" Она открыла другой журнал и указала на львов и слонов. "Это игровой парк в Танзании", - сказала я, прочитав надпись. "В Африке". Она плюхнулась на кровать и прижалась ко мне. "Как я попаду в Африку?" "Ты пойдешь в школу. Найдешь работу", - сказала я. "Я помогу тебе поступить в институт в Ярославле или Санкт-Петербурге. Ты можешь стать медсестрой или учителем". "Я хочу быть летчиком", - сказала она. Повар позвонил в колокольчик, объявляя завтрак. Комната наполнилась голодными детьми. Анжела боролась за свое место за столом, отпихивая двух мальчиков покрупнее, и протягивала свою тарелку с кашей.
Через несколько дней мы с Владом вернулись в Москву. Нам предстояла большая подготовка к предстоящей конференции по борьбе с торговлей людьми. Две недели спустя, на фоне растущей напряженности и наращивания военного присутствия в Москве, двадцать правозащитных лидеров со всей России встретили нас с Юрием в аэропорту Шереметьево. Мы были едва знакомы друг с другом по чату и пока не могли сопоставить имена с лицами. Некоторые из нас встречались в Хуайжоу, Китай, на Конференции ООН по положению женщин в 1995 году. Другие участвовали в летней программе, организовывали городские собрания, на которых выступал один из членов нашей команды и показывал фильм "Куплено и продано". Из аэропорта мы отправились на чартерном автобусе на Киевский вокзал, чтобы сесть на ночной поезд до Украины и на первую встречу нашей сети по борьбе с торговлей людьми в украинской столице. Я опросила участников, и мы решили, что Киев - более безопасная среда, чем Москва. Ла Страда", русскоязычная украинская НПО со значительным опытом работы в сфере противодействия торговле людьми, согласилась провести интенсивный десятидневный тренинг. Киевский вокзал был самым оживленным железнодорожным депо Москвы и очевидной целью террористов.
Прибыв на место, мы обнаружили, что главный вход забаррикадирован. Вооруженные солдаты отогнали наш автобус на противоположную сторону площади. Мы ждали почти час, пока они проверяли багажное отделение с помощью собак-ищеек. В автобусе стояла тишина - никто не разговаривал, пока солдаты ходили по проходу с собаками. Когда мы забрали свои чемоданы, полицейский повел нас по темной боковой дороге, вдоль которой стояло еще больше солдат в камуфляже и балаклавах, вооруженных автоматами Калашникова. Немецкие овчарки обнюхивали нашу одежду и багаж, пока мы поднимали наши сумки в ожидающий нас поезд. Мы сели в поезд и нашли такси с билетами. Мы с Юрием ехали в двухместном купе. Мы заплатили проводнику еще 200 рублей за чистые простыни и маленькие квадратные полотенца, а потом с трудом уложили багаж на верхние полки и под сиденья. Юрий достал носовой платок и вытер лоб. Воздух в купе был горячим и спертым. Я попыталась открыть окно. Оно не поддавалось. Из динамика радиоприемника доносилась вездесущая поп-музыка. Поездка займет четырнадцать часов. Это был экспресс, что означало проезд мимо небольших станций, где пассажиры могли сойти, чтобы купить билеты, копченой курицы, рыбы и домашнего пива от местных жителей. Ирина отправила нам сыр, салями, яблоки, хлеб и воду. Юрий запасся своим обычным пивом "Балтика № 9", которое было ближе к коньяку, чем к пиву. Во время наших совместных поездок он любил выпить две "Балтики № 9", почитать газету и заснуть, громко храпя. Поезд скрипел и дергался, медленно катился через свалку ржавеющих, скрученных обломков стали и разбитых вагонов, затем заброшенные фактории с разбитыми окнами и в плоские сельскохозяйственные угодья. Это была дачная местность. Маленькие бревенчатые домики с пряничными окнами и геранью в цветочных ящиках выстроились вдоль путей. Кондукторша постучала в дверь за нашими билетами. Когда она ушла, Юрий открыл свою первую бутылку "Балтики" и расстелил газету на койке. Вскоре нас нашли наши новые коллеги, пришедшие с пакетами еды. Они улыбались и болтали, знакомясь друг с другом. Через несколько минут еда была повсюду. Люди принесли свои региональные деликатесы. Это был мой первый опыт сладкой выпечки чакчак из Татарстана и копченой рыбы омуль с озера Байкал в Сибири. Делегация из Карелии наливала местный сливовый бренди в железнодорожные стаканы с металлическими ручками. Из Удмуртии в Уральских горах привезли ломтики острой колбасы. Верхние койки были опущены, чтобы больше новичков могло сидеть наверху. В конце концов, музыка радио затихла, и свет в салоне потускнел до голубого свечения, сигнализируя о том, что пора спать, но мы только разогревались для "вечеринки" - вечерней вечеринки. Были подняты тосты за наше здоровье, счастье и будущее нашего проекта. Русские потягивали водку из своих стаканов, а я потягивала из своего. Юрий рассказывал анекдот про двух охотников, дантиста и медведя на велосипеде. Наш новый коллектив смеялся до слез. Я сидела в стороне, чувствуя себя иностранкой, чужачкой. Я редко понимала русский юмор, хотя и старалась смеяться в нужных местах. Поезд замедлил ход и проехал еще одну деревню. В свете уличных фонарей молодые пары шли рука об руку вдоль путей. Женщины качали детей на крыльцах. Мужчины сидели на порогах и курили, их сигареты светились оранжевым светом, наслаждаясь не по сезону теплой осенней погодой.

Мы снова ускорились, и Юрий закрыл окно от ночи. Один за другим русские представлялись и рассказывали семейные истории. Когда настала моя очередь поделиться, я колебалась. Я понимала, что никто не будет мне доверять, пока я не раскрою свою истинную сущность - или, по крайней мере, настолько близко, насколько смогу. Я мало что знала о своей скрытной семье. Мне пришлось заполнить пробелы воображением. Я начала: "Моя бабушка Мема была оперной певицей. Она пела в Метрополитен-опера в Нью-Йорке, а позже в Голливуд Боул", - начала я. Это был документально подтвержденный факт. "Я помню, как она входила в гостиную в длинном черном платье и шляпке с черной вуалью. "Я умоляла ее рассказать нам истории о ее молодых годах, хотя ее истории никогда не имели счастливого конца. Она говорила только: "Они все погибли на войне". Под своей кроватью она хранила шляпную коробку, полную старых фотографий.

"Я привезла это в Америку - из Франции", - говорила она, вытаскивая одну из них. Посмотрите на эту открытку. Это площадь Оперы. А это площадь Инвалидов. А вот мой драгоценный папа, студент-медик, со своими однокурсниками на фоне Триумфальной арки. Разве он не красавец? "Там были фотографии Мемы, поющей оперу в костюмах Кармен и Нормы, или в костюме Маргариты, позирующей с вашим знаменитым русским баритоном, Федором Шаляпиным в роли Мефисто. Они пели Мефистофеля в Нью-Йорке - тоже правда. "Потом был ее красивый, усатый отец, мой прадед, в офицерской форме. Он был хирургом на "страшной войне". Она сделала кольцо из пуговицы его мундира. Теперь оно у меня". Я подняла правую руку, чтобы показать всем пуговицу с синей и белой эмалью, закрепленную на полоске литого серебра. Все наклонились поближе, чтобы рассмотреть кольцо. "Много лет спустя, учась в медицинской школе, я посетила Париж. Какой шок. Это был совсем не тот город, который я помнила - совсем не такой, как на фотографиях Мемы. Триумфальная арка была слишком большой и находилась не в том месте. Архитектура была неправильной. Реки были не те. Улицы были не те. Деревья были не те. "Я отправилась в Парижскую медицинскую школу, чтобы найти имя моего прадеда среди выпускников. Никакого Евгения Шабрисона там не оказалось. Зато был Евгений Чабридов, русский студент из Москвы. Я был уверена, что это не он, поэтому перестала думать об этом и стала жить дальше. "Мне было сорок лет, когда я начала приезжать в Россию. Во время одной из зимних поездок меня поселили в гостинице на Кутузовской площади. На рассвете я встал в окно и увидела Триумфальную арку, которая выглядела именно так, как я ее запомнила: статуи на вершине, изящные пропорции триумфальной арки внизу. Она плыла, как призрак, в клубящемся снегу. Я моргнула, и она исчезла. "Через несколько дней я пошла на свой первый концерт в Большой театр. Выйдя из машины, я зашла за угол на освещенную площадь и замерла - передо мной стоял великий Парижский оперный театр. Я оглянулась вокруг и, конечно, увидела Les Invalides и Вандомскую площадь с фотографий Мемы. "Евгений Чабридов был моим прадедом. Я отнесла это кольцо хранительнице музея Оружейной палаты в Кремле. Она опознала его как пуговицу от мундира Царской Охраны - царской гвардии. Она нашла книгу с фотографиями офицеров Охраны с 1880 по 1917 год. Десятки красивых молодых людей скакали на лошадях и позировали со шпагами, большинство с усами. Я искала лицо, наиболее похожее на мое собственное, но это было безнадежно. У всех были высокие скулы и бледные глаза. "Моя бабушка была русской". В салоне повисла тишина, и я задумалась: Поняли ли они мой своеобразный русско-польский акцент? Может быть, они мне не поверили? Это была история, полная полуправды, которая всплыла неизвестно откуда и промелькнула передо мной в знакомых виньетках с вопросами, на которые я не могла ответить. Объясняла ли русская кровь, почему я испытывала такую страсть к этой стране? Прежде чем кто-то успел спросить, Юрий начал петь, тихо и негромко, одну из длинных, грустных песен, которые русские поют в поездах. Вскоре все в салоне подпевали. Наши голоса привлекли толпу из других кают, и люди пошли по коридору, чтобы присоединиться к известному причитанию. Мы пели те же песни о войне, страданиях и изгнании, которые пел коллектив в плацкарте. Было выпито еще водки, и мы стали шумно распевать "Катюшу" и "Подмосковные вечера" - единственную песню, слова которой я знала.  Этой песне меня научили "Коробеники", ансамбль балалаечников из Нижнего Новгорода на теплоходе "Круиз с делом". Юрий настоял, чтобы я пела сольные партии, а остальные присоединялись к хору. "Только один раз", - сказала я. Немного опьянев, я запела во весь голос. Шумная толпа аплодировала и хлопала в ладоши на высоких нотах. Юрий наконец задремал и начал храпеть. Коллектив понял намек. Они собрали свои бутылки и упаковки от еды и, поцеловав меня на ночь, побрели обратно к своим койкам. Барьеры между нами исчезли. Я устроилась на койке и легла, обессиленная. У меня была "Балтика № 9" и водка. Ничто не могло помешать мне заснуть. Ранним утром мы добрались до украинской границы. В поезд вошли пограничники и заставили всех встать и стоять в коридоре, пока они обыскивали наши купе. Всех, то есть кроме меня - так мне сказали позже.
Они не могли меня разбудить. Меня трясли, угрожали, светили ярким светом на мое лицо, пока охранники обыскивали купе. В конце концов кто-то дал взятку, и охранники сдались, позволив всем вернуться в свои постели. Когда на следующее утро я узнала об этом от Юрия, я подумала, что он шутит, но слишком много людей подтвердили его слова. Никто не знал, что в поясе на талии у меня было 20 000 долларов стодолларовыми купюрами - сумма, которую было запрещено провозить через границу. Это были деньги на гостиницу, транспорт, питание и обучение. Не было возможности перевести деньги или расплатиться кредитной картой. Путешественники были вынуждены носить с собой наличные, и пограничники знали об этом. Если бы они нашли их у меня, я бы очнулась в украинской тюрьме.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 
РОЖДЕНИЕ КОАЛИЦИИ АНГЕЛОВ
Киев, Украина - осень 1999 года 

Когда мы уезжали, в Москве было прохладно. В Киеве, в пятистах милях к югу, должно было быть теплее. Но это было не так. Мы сошли с поезда в метель. Ледяной ветер обдувал нас, когда мы спешили к ожидающим машинам в тонких свитерах. Никто из нас не взял с собой пальто на случай холодной погоды - мы не выдержали бы и пяти дней при минусовой температуре. Юрий навел справки и попросил такси отвезти нас на местную фабрику пальто. В их магазине мы нашли стеллажи с теплыми шерстяными пальто насыщенных цветов - коричневого, зеленого, фиолетового, черного и золотого. Был только один фасон - длиной до щиколоток с монашеским крючком, отороченным черным искусственным мехом. Цена была в районе 25 долларов. Мы купили по одному, всего двадцать пальто. Завернувшись в роскошную мягкую шерсть, мы пошли пешком в отель. На площади Майдана дул порывистый ветер, обдувая нас, словно опавшие листья или жриц, одетых в одеяния цвета осени. Мы были удивлены, обнаружив, что офис La Strada расположен в неохраняемом здании. Казалось, их не беспокоят частые угрозы расправы. Это привело к долгим разговорам о безопасности, законах и судебных процедурах. ЛаСтрада" ответила на наши вопросы о работе с местными мафиями и обеспечении личной безопасности. Следующие пять дней обучения с участием представителей НПО, государственных структур, полиции и жертв торговли людьми были насыщенными. Каждый вечер, возвращаясь в отель, мы собирались в номерах друг друга, чтобы обсудить, как адаптировать украинские успехи к российскому сценарию, избегая при этом их ошибок. В середине недели заместитель министра внутренних дел Украины прочитал лекцию о том, как устроены торговцы людьми и другие преступные группировки, в частности, о том, что их всегда защищает "крыша", состоящая из коррумпированных правительственных и правоохранительных чиновников наверху и местных преступных предприятий внизу. В тот вечер я предложила повторить модель мафии и построить нашу собственную крышу, используя новые бесплатные технологии киберпространства. У нас не было таких денег и сил, как у преступных группировок, но, если каждый из нас создаст местную сферу влияния, основанную на доверительных личных отношениях, и будет действовать в поддержку всех остальных, мы сможем создать национальную сеть НПО, правоохранительных органов, государственных чиновников, педагогов, СМИ и сочувствующего бизнеса для борьбы с торговлей людьми. У нас была бы своя "крыша".

Русские приняли этот план, и юристы группы подготовили устав, в котором в качестве членов были указаны наши организации - Коалиция Ангел или Ангел.
Коалиция была единогласно выбрана в качестве нашего названия. С этого момента мы стали "Ангелами". Когда мы шли по улицам Киева в одинаковых пальто, мы называли друг друга Ангел 1, Ангел 2, Ангел 3 и т. д. Наши жизни зависели от доверия, которое мы установили, когда вернулись в Россию и стали работать открыто. После Киева мы поддерживали связь через электронную почту и регулярно посещаемые чаты. Мы решили, что нашим первым коллективным проектом будет мульти региональная кампания по информированию населения России об опасностях торговли людьми. Мы обратились за финансированием в Бюро США по вопросам образования и культуры ( БЕКА). Я встретилась с их сотрудниками в отделе по связям с общественностью посольства США в Москве. "Такая кампания по информированию общественности будет первой для России", - сказала я собравшимся сотрудникам. "И она сработает, потому что мы будем проводить ее под прикрытием коалиции "Ангел"". "Разве российские НПО не боятся ответного удара со стороны торговцев людьми и местных властей?" - спросила Хелен Шпаковски, руководитель отдела по связям с общественностью.

"Как Ангелы, они остаются анонимными. Таким образом, крошечная НПО, не имеющая даже телефона, становится мощным голосом в защиту прав человека". "А как насчет местной полиции? Они ведь будут проблемой?" - спросила Наталья Иванова, помощник Елены. "Мы попросили, чтобы НПО пригласили доверенных сотрудников полиции и государственных чиновников принять участие в процессе планирования. До сих пор это гарантировало защиту полиции и участие правительства во всем, что мы делали". "А как насчет местных мафий? Все, что вы делаете публично, привлечет их внимание?". "Вот почему мы наняли Роберта Аронсона", - сказала я, жестом указывая на человека, сидящего рядом со мной. "Он специалист по СМИ с многолетним опытом проведения противоречивых кампаний с гражданскими группами в разных странах". "Ангелы" хотят остаться как можно более анонимными", - сказал Роберт. "Каждый регион будет создавать свои собственные общественные акции и мероприятия для СМИ. Мы будем работать над тем, чтобы максимально привлечь внимание СМИ и минимизировать риск". "Как только вы начинаете маршировать по городу или что-либо еще, что вы собираетесь делать, у вас на шее оказывается мафия, не так ли?" - спросила Наталья. "События, заслуживающие внимания, могут быть очень короткими и все равно быть мощными", - ответил Роберт. "Важно только, чтобы камеры новостей щелкали и крутились. Наша цель состоит в том, чтобы каждое региональное событие транслировалось в национальных новостях 16 мая 2001 года, в день запуска". "А как вы вообще добьетесь внимания СМИ?" - спросила Наталья. "Они ждут, что им заплатят, а мы не финансируем взятки". "Мы сделаем их частью Коалиции Ангелов и вовлечем их в процесс планирования с первого дня. Журналисты будут лично заинтересованы и будут делать это, потому что им не все равно. Мы будем давать им бесплатную еду, но не подкупать". "Вы знаете, что мы финансируем только обучение", - сказала Хелен. "Это все, что нам нужно", - сказала я. БЕКА одобрил финансирование обучения шести регионов и расширение Коалиции Ангелов еще на двадцать НПО, в общей сложности до сорока. Международная организация Сороптимистов финансировала разработку и печать материалов для кампании 2001 года. Теперь у нас было достаточно средств для начала работы. В течение следующего года Роберт, Юрий и я проводили пятидневные тренинги в каждом регионе. В октябре 2000 года мы провели вторую ежегодную встречу Коалиции Ангелов в Москве с участием сорока НПО. Московская городская администрация предоставила помещения для проведения встречи и охраняемый учебный центр. На встрече присутствовало более ста участников, среди которых были высокопоставленные российские правительственные чиновники, парламентарии и представители правоохранительных органов.

Мы пригласили представителей посольств США и других стран, Европейского союза, Международной организации по миграции и Интерпола - всех ключевых партнеров для коалиции "Ангел" krysha, или "крыша". Когда конференция открылась, коалиция "Ангел" приняла двадцать новых членов из числа НПО, в основном с Кавказа и Центральной Азии. Я стояла за регистрационным столом, когда Надежда Белик, наш динамичный Ангел из Дворца культуры Нижнего Новгорода, прибыла со своей делегацией. "Джульетта!" - воскликнула она, обхватив меня за плечи и подняв на ноги. "Посмотри, кого я привезла. Это твоя юная подруга из Зеленограда. Она теперь работает на меня". "Женя!" поприветствовал я девушку. "Ты выросла". Я обняла ее. "Мне восемнадцать", - ответила она. "Я учусь в политехническом институте и сейчас работаю волонтером у доктора Белик". "Она большая труженица", - сказала Надежда." Она ведет занятия в детских домах, у нее есть группа жертв торговли людьми, которая собирается во Дворце культуры несколько раз в неделю.  Кто бы мог подумать, что их будет так много?".
"Молодец, Женя". Я вручила ей регистрационный пакет и повесила на шею шнурок с бейджиком. "Мы еще поговорим. Я хочу услышать о вашей группе выживших".

Женя и Надежда пошли дальше, их сменили делегаты, только что сошедшие с поезда из Иркутска и Барнаула в Сибири. Меня охватило еще больше русских медвежьих объятий.
Недельная конференция была вихрем энергии, творчества и энтузиазма. Депутат Госдумы Александр Лисичкин представил свой проект закона о противодействии торговле людьми на пресс-конференции после первого пленарного заседания, затем последовали интервью радио, телевидению и газетам. Коалиция "Ангелы" расправляла свои крылья. Крыша становилась все мощнее. На нашем банкете в последний вечер мероприятия столы были набиты до отказа, а уровень шума постоянно повышался, когда Ангелы ели, пили, танцевали под оркестр и поднимали тосты за свой успех с ключевыми российскими и международными партнерами. Я сидела за главным столом между Юрием и Владом, измотанная, но воодушевленная. Наш успех был неоспорим. Юрий хотел танцевать, но я была слишком уставшей. Когда я ему отказала, Наденька Белик схватила его за руку и увлекла на танцпол. Я заметила Женю за столиком с другими молодыми женщинами - ее группа выживших. Я уже начала подходить к ней, когда почувствовала руку на своем плече. "Ты хорошо поработала, Ангелова", - сказал полковник, заняв место Юрия рядом со мной. Я видела Ивана Ивановича на конференции, но не полковника. "Добро пожаловать, полковник", - сказала я. "Вы что-нибудь ели?"
"Я могу задержаться на минутку", - сказал он. "Я хотел сообщить вам, что Дума примет предварительный закон, позволяющий Министерству внутренних дел возбуждать дела о торговле людьми". "Да, и через несколько месяцев мы начнем кампанию по борьбе с торговлей людьми в шести регионах. В следующем году мы сделаем то же самое на Кавказе", - сказала я, раскрасневшись от гордости и вина. " Тьфу, тьфу, тьфу", - добавила я. " Хотела бы я, чтобы плевка на Чёрта было достаточно, чтобы защитить тебя от этого дьявола", - сказал он. "Боюсь, ты будешь очень разочарована". "Что ты имеешь в виду?" "Ты зашла слишком далеко и слишком быстро. Ты привлекла нежелательное внимание". "Вы имеете в виду торговцев? Мафию?" "Вовсе нет." Он засмеялся. "Ты даже не блоха на их волосатых задницах". "Тогда кто?" "Ваше посольство", - сказал он, жестом указывая на столики, за которыми группа американцев засиживалась за напитками и десертом. "Они не хотят, чтобы вы были на Кавказе".
"Почему? В южных приграничных районах огромная проблема с торговлей людьми. Посольство помогает нам". Я указала на американцев. "Заместитель посла, главы USAID и БЕКА, команда правоохранительных органов..." "Не будь наивной. Они здесь не для того, чтобы помогать вам". Его голос был ровным. "Американцы разрушат тебя, прежде чем позволят тебе создать коалицию Ангелов на Кавказе". Я был ошеломлена. Я бывала в посольстве каждые несколько недель, чтобы проинформировать государственных чиновников о нашем прогрессе. Они, казалось, поддерживали наши планы по расширению на южные пограничные регионы и мусульманский Кавказ. "Почему?" Иван Иванович появился с пальто полковника. Полковник встал и надел его. "У вас скоро будет новый посол", - сказал он. "Новый человек, Вершбоу, из НАТО. Он не так любит помогать русскому народу". Он поклонился и поцеловал мою руку. "Будьте осторожны!" - сказал он. "Вы столкнулись с тем, что мы называем в нашем бизнесе Фактором Х". Он повернулся и ушел. У меня было мало времени, чтобы обдумать предупреждение полковника, хотя я вспомнила совет Ирины изучить историю мусульманского Кавказа. "Это прошлое и будущее России, да и твоей страны тоже", - говорила она. Юрий называл его коварным подбрюшьем России. Женя подошла в пальто, таща за собой чемодан. "Я пришла поблагодарить вас и попрощаться". "Я хотела узнать о вашей группе выживших", - сказала я, усталость оседала в моих костях. "Боюсь, у нас нет времени - мы возвращаемся в Нижний на сибирском экспрессе". Я обняла ее, чувствуя хрупкие плечи под толстым шерстяным пальто. "Я хочу предложить вам проект", - сказала она, протягивая мне аккуратно напечатанный документ. "Мы можем обсудить его по электронной почте". Я поцеловала ее в щеку и смотрела, как она уходит вместе с Надеждой Белик. Они присоединились к другим Ангелам, ехавшим на ночном поезде в Нижний Новгород или дальше - в Казань и Пермь, а затем еще дальше - в Сибирь.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТЬ
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДЕЛА
Москва, Россия - 2001 год 

В конце 2000 года Юрий вышел на пенсию, и Пучковы уехали жить к дочери Ирины в Орегон. Они покинули Россию во время рождественских праздников, пока я пребывала в Сиэтле. Я вернулась в Москву в январе, не зная, как мне дальше жить без Юрия. Мы вместе объездили всю Россию вдоль и поперек. Я полагалась на его оценку любой ситуации. Наши проекты становились все более масштабными и влиятельными. У нас были обязательства по финансированию на следующие три года, и я надеялась, что Влад сможет взять на себя роль Юрия в качестве директора MiraMed по стране. Владу было двадцать с небольшим, но он был умен, лоялен и непоколебим. Мы проработали вместе достаточно долго, чтобы он мог одновременно переводить для меня. Теперь у нас было двенадцать сотрудников, и пришло время арендовать настоящий офис для растущего штата и квартиру побольше для меня - такую, чтобы я могла уединиться и при этом принимать постоянный поток посетителей. К счастью, в Москве был редкий рынок аренды. Заплатив в евро или долларах, можно было желаемые помещения по разумной арендной плате. Я торговалась, протягивая три тысячи новых 100-долларовых купюр, которые складывала перед собой. Потенциальные арендодатели не могли оторвать глаз от денег, и сделки были заключены. Для себя я сняла старую квартиру на Гончарной набережной с видом на Москву-реку. Когда-то это была коммунальная квартира - три большие спальни, высокие потолки, огромная по российским меркам кухня и балкон с видом на Красную площадь. Я также нашла отличное офисное помещение в нескольких минутах ходьбы вдоль берега реки в здании "Высотка", где когда-то размещалась элита Коммунистической партии. Завершенное в 1953 году, в год смерти Сталина, оно было последним и самым большим из семи массивных зданий, известных как "свадебные торты Сталина", опоясывающие старую Москву. В центре Сталин планировал возвышающийся памятник коммунизму - Дворец Советов - увенчанный статуей Владимира Ленина высотой с Эйфелеву башню. Вторая мировая война нарушила эти планы, но Высотка оставалась излюбленным местом жительства богатых и знаменитых, пока они не начали переезжать в Москва-Сити, остров современных небоскребов посреди Москвы-реки, который москвичи называли Городом золота. Официально "Высотка" была многоквартирным домом, но мы получили разрешение от городских властей на размещение там нашего некоммерческого офиса.

Пока сотрудники переезжали в офис, я переносила свои коробки из меблированной квартиры на Космодемьянской в большую немеблированную квартиру на Гончарной. В румынском мебельном магазине я купила кровать и искусно вырезанный ректорский стол с восемью стульями. Он идеально вписался в кухню. Скоро друзья и гости будут сидеть на каждом стуле, передавая миски с картошкой в масле и ростбифом. Пока же она была завалена коробками, ожидая, пока мой новый хозяин, Александр Сергеевич, покрасит квартиру. В Москве было трудно достать какие-либо краски, кроме желчно-зеленой и грязно-коричневой, поэтому я купила в "Айриш Хаус" насыщенные пигменты Behr и банки белой краски для смешивания в хозяйственном магазине. Я объяснила ему, как я хочу смешать краски, предоставив образцы мягких, пастельных цветов, которые я представляла себе на стенах квартиры. Мне не терпелось покрыть стены произведениями народного искусства, которые я собирала во время своих путешествий. Приближалось 16 мая, когда стартует информационная кампания коалиции "Ангел" против торговли людьми в Москве, Петрозаводске, Ярославле, Нижнем Новгороде, Великом Новгороде и Санкт-Петербурге. Я должна была доверить своему арендодателю присматривать за малярами, пока я буду в отъезде. Я регулярно встречалась с сотрудниками отдела по связям с общественностью посольства США. Американские дипломаты были дружелюбны и благожелательны как в посольстве, так и на внеурочных светских мероприятиях. Конечно, полковник, должно быть, ошибся. Так я думала, пока не связалась с офисом нового посла Александра Вершбоу и не попросила о встрече.  В России еще никогда не проводились акции гражданских прав такого масштаба, и я хотела лично проинформировать его о деятельности, которая привлечет внимание на национальном и международном уровне. Он отказался. Я предложила ему принять участие в московской пресс-конференции или послать кого-нибудь представлять посольство. Он отказался. У меня не было времени подумать о том, что это значит. Роберт, Влад и я мотались туда-сюда по разным регионам на дребезжащих самолетах, местных поездах и автобусах. Я все еще хотела держать наше посольство в курсе событий, поэтому назначила встречу с сотрудниками отдела по связям с общественностью на понедельник перед стартом в среду. Тем временем у меня появилось свободное время и огромное пространство пустых стен, которые так и просились на стены. Я решила отправиться на арт-рынок под открытым небом через МКАД от Парка Горького под названием "Крымский вал". Я села на троллейбус "Б" - мой любимый вид транспорта, когда я никуда не спешу. Ветхие старые электробусы кружили по кольцевой дороге внутри города, волоча за собой цепь заземления, которая звучала, как колокольчики на санях. Я сидела у окна и смотрела, как мимо проносится бешеный поток машин, а я расслаблялась в ленивом ритме троллейбуса. Зимой я ехала в троллейбусе "Б", закутанная в меха с ног до головы, занимая место рядом с русскими дамами в мехах. Мы были похожи на медведей с сумочками. Но в тот теплый майский день пассажиры были одеты в рубашки с рукавами и платья. Мы пересекли Красный Каменный мост через Москву-реку, которая вздулась от таяния снега и грозила затопить берега. Ниже по реке, на юге, купола Новоспасского монастыря сверкали золотом там, где река изгибалась к западу. За рекой строился концертный зал "Русская филармония" - изящный цилиндр, возвышающийся на фоне Международного автобусного центра. Автобус остановился на Павелецкой площади, где все еще мерцала неоновая вывеска ресторана "Гора Кармель". Я была тут с Сашей и Комитетом мира во второй вечер моего пребывания в России, когда впервые встретилась с полковником. За Павелецкой следующей остановкой был Крымский Вал и Новая Третьяковская галерея - огромное здание, состоящее из десятков частных галерей, где продавалось русское искусство музейного качества. Местные художники продавали свои менее дорогие работы в палатках на улице. Художники из других регионов или бывших советских республик были оттеснены на открытое пространство вдоль реки.
Я прошла весь открытый базар и купила яркую армянскую картину, изображающую Нут, пересекающую океан на тростниковой лодке, несущей луну по небу. В последнем киоске кожевенник продавал шапки из замши и меха нутрии. Я купила одну - ей суждено навсегда стать моей любимой. Я принесла домой свои сокровища, завернутые в газету. Позже я сидела за своим новым кухонным столом и просматривала предстоящие события. Национальная кампания должна была начаться в 9:00 утра в среду с одновременной трансляции по телевидению гражданских акций в каждом регионе.
После этих мероприятий состоятся пресс-конференции, на которых будет объявлено об открытии региональных горячих линий для жертв торговли людьми и их семей. Номера телефонов, напечатанные на плакатах, стикерах, пластиковых пакетах и табличках в автобусах и метро, были уникальными для каждого города. Мне было поручено помочь в Нижнем Новгороде, где я буду работать с Надеждой и Женей. В понедельник утром я отнесла образцы всех агитационных материалов в посольство. В конференц-зал я пришла первой, поэтому использовала это время для оформления. Я прикрепила шесть наших плакатов с номерами региональных горячих телефонных линий на белую доску с помощью магнитов.
Я разложила их вокруг большого конференц-стола. То же самое я сделала с дюжиной плакатов с изображением автобусов/метро. На спинку каждого стула я повесила пластиковый пакет с печатью и положила на каждое место по экземпляру нашего печатного буклета "Простым языком о торговле людьми". Кроме того, я разбросала наклейки и кнопки кампании на столе, как сувениры для вечеринки. К тому времени, когда сотрудники отдела по связям с общественностью вошли и заняли свои места, материалы были повсюду. Я с нетерпением ждал их реакции. К моему удивлению, десять человек, которые были так полны энтузиазма в течение предыдущих недель, сидели, глядя на свои руки, блокноты или ручки, и вели себя так, как будто материалов там не было. Я была ошеломлена. Я прочистила горло и спросила: "Что вы думаете?" Никто не ответил. Я продолжила: "На следующей неделе Коалиция Ангелов будет выступать по телевидению, радио и на улицах в шести регионах, проводя кампанию против торговли людьми. Это будет первая подобная акция в России". Я ожидала улыбок. Для этих людей это не было новостью - но они изо всех сил старались не замечать плакатов и плакатиков и делали вид, что не видят меня. Их бесстрастное молчание было бы комичным, если бы не было таким странным. Я заглянула в портфель, достала видеокассету с нашей телепрограммой, вставила ее в видеомагнитофон и включила телевизионный монитор. На экране появился торговец куклами, который ловил русалку на крючок, наживленный объявлением, обещавшим отличную работу за границей. Сначала она была настороже, но, когда она укусила крючок, он выдернул ее из воды, и она закричала: "Спасите меня!". Затем голос за кадром сказал: "Не попадайтесь на крючок ложных обещаний - узнайте факты", и на экране появился номер местной московской горячей линии. "Марионетки? Правда?" воскликнула Хелен Шпаковски. "Русским это не понравится", - фыркнула она. "Конечно, понравится", - возразила я. "Кукольники из театра Горького здесь нарасхват. Все знают их голоса. Они как маппеты в России". Роберт Аронсон работал с нижегородским "Театром перемен" над созданием этого одноминутного рекламного ролика за $1500".

"Это звучит не очень эффективно", - сказала Хелен. "Мы ведь не платили за это, не так ли?" спросила Наталья Иванова, помощница Хелен.
"Вы имеете в виду это?" Я подняла плакат и потрясла им, теряя терпение. "Или это, или это?" Я держала брошюры, автобусные плакаты и пластиковые пакеты и размахивала ими. "Ни один доллар американских налогоплательщиков не был использован. Вы это знаете. У вас есть отчеты о грантах". "И вы утверждаете, что эти печатные материалы сейчас находятся на складе в Москве?" - спросила Хелен, открывая манильскую папку на своих коленях. "Утверждаю? Грузовики заберут их сегодня вечером", - ответила я. "Они будут доставлены в каждый регион к началу кампании в среду. Вы сможете увидеть это в новостях". "У меня здесь отчет, в котором говорится, что склад пуст". Хелен обвиняюще постучала по папке. "Нет никаких материалов, не так ли? Это все афера". Я была потрясена, я вспомнила аналогичный опыт нашего партнера Ангела в Таджикистане. Ее НПО напечатала материалы для кампании в Душанбе. Затем представители "Эм-Басси" из США пришли к ее типографии и заставили ее подписать заявление о том, что они ничего не печатали - несмотря на то, что те же самые материалы были расклеены по всему городу.

Материалы были расклеены по всему городу, включая посольство США. Был ли это некий стандартный сценарий, который посольства используют для подрыва своих собственных НПО? Неужели я только что столкнулась с фактором X полковника? "Там кучи печатных материалов от пола до потолка, полные грузовики. Пойдите и посмотрите сами". Я оглядела стол. Теперь Хелен улыбалась. У меня возникло неприятное чувство, что я попала в ловушку. "Мне нужен адрес вашего склада", - сказала она. "Мы съездим сами и поговорим с вашим печатником". "Вам лучше поторопиться. Сегодня в восемь вечера приедут грузовики, чтобы забрать все". "Скажи им, чтобы задержались. Мы сможем приехать только 25 мая". "Это будет слишком поздно", - сказала я. "И поскольку вы не заплатили за материалы, мы не обязаны задерживать кампанию для вас". "Значит, там ничего нет", - сказала Хелен, делая пометку в своем досье. "Вы признаете это". "Не признаю. Просто посмотрите вокруг. Здесь плакаты, афиши, кнопки, наклейки и пакеты с шестью разными номерами горячей линии, по одному на каждый регион. Вы будете отрицать, что они существуют, потому что не хотите на них смотреть?". По выражению их лиц я поняла, что именно это они и собирались сделать. Я встала. "Еще одна вещь, прежде чем я уйду". Я вставила кассету с записью нашего радиоролика в кассетный плеер и прибавила громкость. Он начинался как реклама фирмы по подбору персонала для торговли людьми. Мягкий, низкий мужской голос создавал заманчивые образы прекрасной, беззаботной жизни за границей, где деньги растут на деревьях, а работы много. Вдруг женский голос закричал: "Остановитесь! Не ведитесь на ложные обещания. Узнайте факты. Позвоните в Коалицию ангелов". Аудитория смотрела с болью. Наконец, Хелен насмешливо произнесла. "И вы думаете, что сможете сделать это на русском радио? Это будет стоить десятки тысяч долларов". "Не так. У наших партнеров сложились личные отношения со СМИ. Они проделали огромную работу, убеждая продюсеров, что, поддерживая Коалицию Ангелов, они помогают защитить своих собственных сестер и дочерей. Почти каждый канал пообещал нам рекламу в прайм-тайм". Мне следовало бы трижды плюнуть на Чёрта и заткнуться, но я не смогла себя остановить: "Наши лучшие рекрутеры для СМИ были из нашей группы выживших Ангелов". "Ты имеешь в виду свою маленькую супердевочку Женю?" - сказала Наталья. "Ты серьезно?" "Конечно. А теперь извините меня", - я посмотрела на часы и встала. "Мне нужно успеть на самолет в Нижний Новгород". "Вы будете руководить кампанией оттуда, не так ли?" - спросила Хелен. "Конечно, нет", - ответила я. "Это мероприятие Коалиции Ангелов. Сотрудники "МираМед" будут находиться вне поля зрения, только в роли поддержки. Мы будем помогать в устранении неполадок за кулисами". "Я очень на это надеюсь", - сказала Хелен, вставая. "Эта встреча окончена". Я оставила материалы, разбросанные по столу, и кассету в проигрывателе. Меня проводили до ворот посольства, я была благодарна за свежий воздух и рада уехать. Я поспешил на троллейбус "Б", чтобы вернуться на Таганскую. Я нашла место на задней площадке, где можно было притвориться, что грохот цепи заземления — это звон саней. Что это означало для нашего будущего теперь, когда "Фактор Х" был явно в игре? Я решила отложить свои заботы и сосредоточиться на том, чтобы собрать вещи и добраться до аэропорта.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
АНГЕЛЫ В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ
Нижний Новгород, Россия - май 2001 года 
Нижний Новгород, третий по величине город России, находится в часе полета от Москвы. Я прилетела туда на деревянном винтовом самолете, который был старше меня. Нижегородская кампания была организована Надеждой Белик и Ниной Дерновой из Российского детского фонда - двумя железными леди, которые были столпами общества еще в коммунистическую эпоху. Будучи школьными учительницами, они с детства знали большинство ключевых политических фигур региона и называли их по школьным прозвищам. Надежда не стеснялась звонить " Боре" Немцову или " Сереже" Кириенко, которые в настоящее время являются заместителями премьер-министра при Владимире Путине. Если они не отвечали быстро, она звонила их матерям. Я приземлилась на асфальте. "Сюда!" Женя размахивала шляпой над толпой у ограждения. "У меня новая машина". Пройдя через ворота, молодой человек взял мою сумку и покатил ее к открытому багажнику побитых красных "Жигулей", видавших лучшие времена. Женя представила его как Геннадия. "Это курсант милиции из нашего села. Курсанты помогают на параде. Посмотрите, кто ждет вас в моей машине". Баба Мария сидела на заднем сиденье, закутавшись в свою астраханскую шаль. В Нижнем вообще было холоднее, чем в Москве. Я присоединилась к ней. Женя перебралась на водительское сиденье, Геннадий - рядом с ней. "Теперь, - сказал Геннадий. "Выключи нейтралку и включи первую передачу". "Безумие!" - громко сказала Баба. "Если бы девочки должны были водить машину, они бы родились с переключателями скоростей". Машина дернулась вперед и заглохла. Женя снова завела ее, на этот раз осторожно переключаясь с первой на вторую и поворачивая в пробку. "Баба - реакционерка". Она засмеялась. "Старый фермер Морозов умер и оставил мне эту машину. Мы с Геннадием ее отремонтировали. Теперь я могу по выходным ездить в Зеленоград к бабушке. Но она все равно жалуется". "Она очень быстро учится водить". Геннадий улыбнулся. "Женя ничего не боится. Она всегда была сорвиголовой. Даже когда мы были детьми в "Юном Пионере"". Мы поехали в квартиру Надежды Белик, где я остановилась. Это был час езды от аэропорта Стригино мимо километров зданий, заводов и парков, которые расплывались в сгущающейся темноте. "Ооястна... дай бог - помоги мне, Господи", - жаловалась Баба на каждой кочке, пока Женя и Геннадий обсуждали со мной последние детали парада. Первым делом в среду утром два десятка школьных автобусов доставят четыреста детей в центр торгового района Нижнего - на длинную пешеходную улицу - для участия в марше против торговли людьми. Они пройдут парадом по городу в сопровождении двух десятков курсантов Нижегородской академии внутренних дел. Завершится шествие в Горьковском театре кукол специальным представлением и мороженым. Мы подъехали к жилому комплексу на Радиальной улице и поднялись на три пролета по темной, промозглой лестнице в квартиру Надежды. Женя позвонила в звонок. Дверь распахнулась, заливая прихожую приветливым светом и кухонными запахами. "Ангелова!" Надежда подняла меня с земли, обняв. "Заходи! Заходите!" - буркнула она, ведя нас в квартиру, где на газовой плите кипел суп, обдавая окна паром. Мы сняли обувь и надели тапочки. Надежда представила своего мужа Вячеслава и других женщин из кампании. Я помыла руки, пока русские наносили последние штрихи на самодельный стол, накрытый для званого ужина, с тарелками салатов, пирожков, сыра и домашних солений. Вячеслав, одинокий мужчина, открывал бутылки крымского шампанского, грузинского вина и русской водки. Мы сидели на всех доступных предметах мебели, которые были придвинуты к столу, и поднимали бокалы за мир между нашими странами и успех нашей кампании. После поздней ночи и большего количества еды и спиртного, чем я привыкла, я спала kak ubit (как смерть) на диване Надежды. Кампания в Нижнем стартовала по расписанию в 9 утра 16 мая с хорошо посещаемой пресс-конференции под руководством Нины Дерновой с заместителем мэра и начальником полиции. Я ее не видела. Я была занята в центре города с Женей и четырьмя сотнями детей, которые прошли парадом по торговому району с шарами и цветами, раздавая наклейки, кнопки и пластиковые пакеты для покупок.

Сотрудники полиции, многие из которых были родителями, помогали ребятам. День был великолепным и ясным. Дети так веселились, что мероприятие было больше похоже на праздник, чем на протест.

У местных телевизионщиков были камеры на месте. Я снимала спереди парада своей камерой, стараясь быть впереди, пробегая несколько ярдов вперед, а затем разворачиваясь, чтобы снимать. Каждый раз, когда я это делала, дети начинали бежать за мной. Наше шествие двигалось по улице Горького в таком быстром темпе, что мы прибыли в театр, когда кукольники еще только настраивались. Лариса Транина веселила детей народными песнями и сказками, пока Сергей Нужин и другие кукольники не были готовы к выступлению. Мы с Женей раздавали бутерброды с мороженым, предоставленным местным гастрономом. Тем временем волонтеры "Ангела" вышли на улицы, чтобы расклеить по городу плакаты. Несмотря на то, что у нас было разрешение, милиция сняла их, потому что кто-то из Министерства внутренних дел уловил политический тон. Милиция извинилась и оставила их достаточно долго, чтобы новостные группы смогли снять их и взять интервью у Ангелов. Наши плакаты были аккуратно сложены в стопку и возвращены нам в конце дня. После парада я дала газетное интервью с несколькими фотографиями, после чего нас с Надеждой отвезли в милицейской машине в Большой зал Нижегородской ярмарки - центра международной торговли. Я понятия не имела, что меня ждет, только то, что мы с Надеждой будем выступать на мероприятии, организованном губернатором. "Это особый сюрприз для тебя", - сказала Надежда, доставая из сумочки расческу и проводя ею по моим разметавшимся волосам. "Не думаете ли вы, что мне стоит вернуться в квартиру и переодеться?" сказала я, пытаясь разгладить свою помятую одежду. Я все еще была в джинсах, толстовке и кроссовках. "Нет времени", - сказала она. "Накрась губы. Это займет всего минуту". Она протянула мне свою косметичку и ярко-красную помаду. Мы вошли в зал недавно отреставрированного комплекса "Ярмарка", построенного за четыре столетия до этого для демонстрации богатства Нижнего Новгорода. Тогда это был процветающий торговый центр на слиянии рек Волги, Оки и Камы. Внутри ждал заместитель мэра. При виде меня его лицо озарилось. "Надежда рассказала нам о вашей бабушке, знаменитой русской оперной звезде, которая пела с Федором Шаляпиным. Федор был родом из Нижнего Новгорода, вы знаете". Взяв меня за руку, он повел меня в переднюю часть зала. "Для нас большая честь, что вы согласились спеть для нас".

Я остановилась и повернулась к Надежде - ошеломленная. "Что?" "Я сказала им, что вы споете "Подмосковные вечера", - провозгласила она, сжав мое плечо. "Точно так же, как ты пела в поезде в Киеве". От паники я потеряла дар речи. Заместитель мэра потянула меня вперед сквозь толпу красиво одетых светил, держащих бокалы с вином и закусывающих закусками. Затем я услышала знакомую музыку и узнала ансамбль балалаечников "Коробейники" - я хорошо их знала. Они играли каждый вечер на круизных лайнерах в рамках программы "Круиз с пользой для дела". Именно они научили меня петь "Подмосковные вечера". Теперь они выступали на сцене в своем родном городе Нижнем Новгороде, и я точно знала, как они будут играть "Подмосковные вечера". Мне была знакома их аранжировка, их уникальные изменения темпа и смены тональности. На сцене был и их солист Владимир Кубасов. Я много раз пела с ним во время речных круизов. Он подмигнул мне, и мне стало легче. Заместитель мэра провела меня по трем ступенькам на центральную сцену, поставив рядом с Владимиром. Надежда была у микрофона и делала вступление. "У тебя получится", - прошептал Владимир мне на ухо. Я проигнорировала Надежду, сосредоточившись на руке Владимира, вдавливающейся в мою спину, и его тихих словах: "Забудь обо всех этих людях. Они меня не услышат, а ты услышишь. Пой со мной, как на корабле". Надежда закончила, зал зааплодировал, и Коробейники начал длинное, сложное, но знакомое вступление к "Подмосковным вечерам". Я подошла к микрофону и закрыла глаза, переносясь в лето на реке, когда Владимир, музыканты и я сидели на крылечке речного теплохода, пили водку и пели небу. Владимир постучал по моей руке, отсчитывая время до начала песни. "Открой глаза и улыбнись. Подумай о чем-нибудь счастливом". Я не могла видеть зрителей за светом сцены, поэтому я уставилась на великолепный потолок большого зала, воспроизводя в памяти этот идеальный день - бег по центральной торговой улице Нижнего с сотнями смеющихся детей, их одежда была покрыта нашими наклейками и кнопками, они раздавали буклеты, воздушные шары, пластиковые пакеты и цветы. "Вот так - большой глубокий вдох", - сказал Владимир. "А теперь пой!" Я раскинула руки, нацелилась на голос Владимира и выложилась по полной. Он подавал сигналы, когда нужно замедлиться или ускориться, сжимая мою руку. Публика никак не могла понять, что я пела "Подмосковные вечера" десятки раз с этими же музыкантами. Я начала сложную серию смен клавиш между куплетами и, наконец, эмоциональное крещендо, которое завершило песню на длинной высокой ноте. Публика хлопала и кричала: "Урра, молодец", а затем прозвучали страшные слова: "Бис, бис". Я раскланялась, но отказалась от просьбы исполнить еще одну песню. Я справилась с "Подмосковными вечерами" благодаря стечению удачных обстоятельств, исчерпав свой голос и мужество, не говоря уже о репертуаре. Я не знала, что концерт транслируется по телевидению, пока не увидела перед камерой Надежду Белик, которая давала интервью. Она рассказывала обо мне, как о внучке изгнанной русской дивы, вернувшейся петь с триумфом. "Прекрасно, прекрасно!" - заявил заместитель мэра, целуя мне руку. "Губернатор очень благодарен. Эта программа транслируется из Владивостока в Калининград. Вы знамениты!" Парад показали в местных новостях тем же вечером вместе с интервью Жени, Надежды и начальника полиции. Утренняя газета вышла с фотографией на всю страницу, на которой я держала плакат, мои щеки раскраснелись, а волосы спутались. Мне показалось, что камеры были направлены на плакат, а не на меня. В любом случае, результаты были положительными, и двери начали открываться. Газеты, которые требовали деньги за публикацию материалов, предложили разместить их бесплатно, а местный транспортный совет решил разместить наши плакаты и номера телефонов горячей линии в каждом автобусе и вагоне метро в регионе - тысячи штук.


Один из первых звонков на горячую линию поступил от заместителя министра внутренних дел, чья дочь собиралась устроиться на работу хостес за границей. Надежда приняла его звонок и подтвердила, что агентство по трудоустройству было известным вербовщиком международных торговцев людьми. Заместитель министра разорвал контракт своей дочери и начал первое в России преследование преступной группировки, занимавшейся торговлей людьми. Тем же днем их агентство по трудоустройству сгорело дотла. Во время ночного перелета обратно в Москву я раздумывала, обратят ли в американском посольстве внимание на газетные заголовки, мое появление на параде или пение на национальном телевидении. Я не была уверена, почему это имеет значение, но я продолжала вспоминать свою странную встречу с отделом по связям с общественностью. Я все еще не могла понять их реакцию. Почему посольство не гордилось нашими успешными усилиями по продвижению демократии в России? Ведь укрепление гражданского общества — это американский приоритет, не так ли? Возможно, я неправильно истолковала их реакцию. Может быть, у Хелен просто был плохой день, и наша следующая встреча будет нормальной. Я приехала домой около полуночи, пробираясь сквозь череду кодов и замков, которыми была снабжена моя квартира. Внутри горел свет, а из кухни доносились голоса. Роберт и Влад ели суп за столом.
"Посмотри на свою гостиную". Роберт засмеялся. "Она почти такая же плохая, как твоя спальня". Я щелкнула выключателем в главной комнате. Стены были блестящего лазурно-голубого цвета. Художники использовали неразбавленный пигмент. Банки с белой краской для смешивания были не распечатаны. То же самое они сделали и в моей спальне, которая стала огненно-красной. Остальные комнаты остались без изменений, потому что у них закончился цвет. "Как-то бодро", - сказала я в сторону кухни. Что делать? (Влад подал мне тарелку своего знаменитого украинского борща - чернослив был одним из ингредиентов. Я села за стол и взяла свою ложку. "Не совсем обычные цвета для русской квартиры", - сказал Влад, передавая тарелку с черным хлебом и сыром. "Довольно яркие". "У нас есть проблемы поважнее", - сказал Роберт. "С посольством". "Разве ты не встречалась с ними перед Нижним?" - спросил Влад. "Чтобы показать им печатные материалы? С ними все было в порядке?" "Абсолютно нет. Я относила примеры всех материалов, включая СМИ, в отдел по связям с общественностью, а они отказывались смотреть и слушать. Они притворились глухими, немыми и слепыми. Это было странно". "Они поступили с нами так же", - сказал Влад. "Они вызвали нас на встречу, но на самом деле это было то, что мы, русские, называем враждебным допросом". "Это было ужасно". Роберт нахмурился. "Твои друзья посветили мне в глаза и три часа допрашивали меня о Коалиции Ангелов. Они снова и снова задавали одни и те же вопросы о том, как она устроена юридически, кто ее члены, когда и где они встречались? Я отвечал, что не знаю. Это был не мой отдел. Я пытался показать материалы кампании и рассказать о том, насколько успешной была кампания, но они не смотрели и не хотели слушать". "Затем настала моя очередь", - сказал Влад. «Они требовали рассказать о Кавказе.  Кого мы там видели? С какими чиновниками мы говорили? Каков наш план на этот поход? Я сказал, что все есть в нашем отчете, который лежит на столе перед Хелен, но они сделали вид, что не слышат, и снова задали те же вопросы. Они вели себя так, будто я невидимка". "Это, должно быть, фактор X", - сказала я.
"Фактор чего?" Роберт поднял брови. "Полковник предупредил меня, что посольство разорит нас, если мы попытаемся поехать на Кавказ". "Как такое может быть? Это один из их предпочтительных регионов для получения гранта. Мы просто следуем их указаниям. А теперь они делают разворот и отворачиваются от нас? Зачем им это делать?" Роберт готовился к спору, которого я не хотела. "Откуда мне знать? В этом нет никакого смысла. Вот почему это "Фактор Х", - огрызнулась я, желая, чтобы он ушел и дал мне возможность погреться в тепле успеха в Нижнем Новгороде - по крайней мере, до понедельника. "Боюсь, это еще не все", - сказал Влад. "Из посольства звонили Ангелам и говорили им не работать с нами". "Я не могу в это поверить". Я встала и зашагала, разъяренная. "Это безумие!" Роберт добавил: "Ангелов просят писать письма против нас, если они хотят получить американские гранты". "Кто-нибудь вышел из коалиции Ангелов? Есть письма?"
"Одна, о которой я знаю - Новочеркасск. Они позвонили мне, чтобы извиниться, и прислали по факсу копию письма с угрозами из посольства и свой ответ. Они не сказали ничего негативного о нас - только то, что они выходят из Коалиции Ангелов. У них много долгов, и они отчаянно нуждаются в деньгах", - говорит Влад. "И они думают, что американское посольство их выручит?" - спросил Роберт. "Они сказали, что для НПО, занимающихся борьбой с торговлей людьми, будут выделены большие гранты, но только если они будут работать с новой американской организацией под названием IREX - International Re- search and Educational Exchange", - сказал Влад. "Они занимаются профилактикой торговли людьми". "IREX?" усмехнулась я. "Они занимаются обменом студентами, а не правами человека". "Я говорю тебе то, что сказал мне Новочеркасск". Влад неопределенно пожал плечами. "Кому-нибудь еще звонили?" спросила я. Телефон Влада завибрировал на столе. "Всем", - сказал он, посмотрев на определитель номера. "Вот Ходырева сейчас звонит. Можешь спросить ее об этом". Он набрал номер и поговорил с президентом Коалиции Ангелов Натальей Ходыревой в Санкт-Петербурге. Я рухнула с высоты своего нижегородского кайфа, откинувшись в кресле, слишком уставшая, чтобы следить за его быстрой речью. Мне не хотелось произносить еще хоть одно слово по-русски. "Это Джульетта". Влад протянул мне телефон. Наталья, которая не говорила по-английски, повторила то, что сказал Влад. С каждым из партнеров Ангела связывались из посольства или из IREX с одними и теми же угрозами. Возможно, если бы я немного поспала, то не стала бы ныть ей, что, возможно, пришло время сдаться и вернуться домой. "Что?!" - пискнул телефон у меня над ухом. "Ты собираешься повернуть хвост и бежать из-за небольшого давления со стороны этого слабоумного посольства? Что ты за слабовольная, конфетная американская киска?". Я сморщилась, осознав свою ужасную ошибку. В русской культуре вы переносите каждое оскорбление и неудобство в стоическом молчании. Русские не ноют. У них нет слов "дерганый", "раздражительный" или "муравей в штанах". Зато есть богатый словарный запас, намного превосходящий все английские слова для обозначения труса, предателя, изменника, слабовольного, вероломного червя, ниже, чем дымящаяся куча медвежьего навоза.
Она называла меня всеми этими вонючими вещами, и с тех пор все становилось только хуже. Личная слабость и предательство друзей - людей, готовых умереть за тебя, - были непростительными грехами. "Бодрящая беседа" Натальи была пощечиной. Я могла быть кем угодно, но брошенкой - или кем-то еще из тех, кого она называла, - я не была. Вскоре мы обе уже весело смеялись.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
КРЫША АНГЕЛА
Республика Карелия, Северо-Запад России - лето 2001 года 

Кампания по борьбе с торговлей людьми проходила с середины мая до середины августа. Через несколько недель после начала кампании я отправилась ночным поездом в столицу Республики Карелия на северной границе с Финляндией. Утром меня встретила Лариса Боженко, наш ангельский партнер в одном из моих любимых российских городов - Петрозаводске, раскинувшемся вдоль берегов Онежского озера. Мы запланировали серию дневных встреч с местными СМИ и телевизионную дискуссию на юридическом факультете Карельского университета, где она преподавала. На свободное время она заказала ракетный катер, который перевезет нас через Онежское озеро на остров Кижи для частной экскурсии в знаменитый деревянный собор. Ее друг был куратором деревянного музея "Кижи", включенного в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Подводное крыло поднялось на стабилизаторах и полетело над гладкой водой на северо-восток, где Онежское озеро граничило с Финляндией. Вдалеке виднелись силуэты куполов Кижского собора. Лариса крикнула, перекрывая рев двигателя: "Ты любишь бараньи отбивные?". "Что? Я тебя не слышу". "С тобой хочет познакомиться друг Виктора. Его бараньи отбивные исключительны". "Ваш Виктор? Начальник полиции? Бараньи отбивные?" "Нас пригласили отобедать в штаб-квартире азербайджанского продуктового короля. Его зовут Камиль. Он из Баку". Она похлопала меня по колену. "Виктор сейчас ведет с ним дела". "Ты имеешь в виду азербайджанского крестного отца - этого Камиля? Тот, который перестреливается с армянами из-за того, кто продает продукты, пригласил меня на ужин?" "Да, тот самый". "Я думала, он в тюрьме". "Уже нет", - сказала она. "Семья Камиллы занялась распределением продуктов питания на северо-западе России. Пули теперь не нужны - просто хороший бизнес. Он дарит продуктовые магазины местным чиновникам, если они согласятся покупать мясо и продукты только у него". "Подкуп?" "Это называется франчайзинг. Это совершенно законно". "Значит, Виктор больше не начальник полиции?" "Конечно, нет". Она хихикнула. "У него нет времени - не с двумя продуктовыми магазинами, которыми нужно управлять". "Почему Камиль хочет встретиться со мной?" "Я не уверена". Она пожала плечами. "Вот мы и приехали". Лодка опустилась на воду и ударилась о деревянный причал.
Нас тепло встретил куратор острова Кижи. Вечером меня забрал из гостиницы " Мишка" двоюродный брат Камиля Ахмед - высокий, смуглый мужчина с пистолетом под облегающей кожаной курткой. Я скользнула на заднее сиденье "Мерседеса" рядом с Ларисой. Виктор приветствовал меня с переднего сиденья. Мы проехали километры леса, пока Ахмед и Виктор болтали о рыбалке в Онежском озере и Каспийском море. Машина мчалась, но время стояло на месте, застыв в дневном свете. Во время летних белых ночей солнце в Карелии никогда не заходит. Мы выехали на поляну. Вооруженные охранники с немецкими овчарками патрулировали обнесенный стеной комплекс, окруженный рулонами колючей проволоки. Через раздвижные ворота нас пропустили во двор, где горы ярко-красных помидоров, зеленого винограда, яблок, апельсинов и груш сортировали и упаковывали женщины в цветастых платках. Они выглядели как цыганки - резкий контраст с бледными блондинками из Карелии. "Это цыгане", - сказал Ахмед. "Они приходят и уходят вместе с сыновьями моря". Он припарковался и открыл мою дверь. "Скотобойня - бойня - вон там". Он указал на самое большое здание, где в переполненных загонах копошился крупный рогатый скот, козы и овцы. "Следуйте за мной, пожалуйста". Мы поднялись по наружной лестнице на второй этаж. На лестничной площадке нас ждал плешивый мужчина. Он распахнул руки, приветствуя меня, и улыбнулся. "Добро пожаловать в мой дом. Я Камиль". Он сиял, показывая золотой зуб. "А вы, должно быть, моя особая гостья, доктор из Америки". Он поцеловал мою руку и провел нас в свой элегантный кабинет-квартиру. Он выдвинул для меня красное плюшевое кресло за резным столом и сел рядом со мной. Виктор, Лариса и Ахмед заняли свои места. "Надеюсь, вы любите бараньи отбивные". "Да", - сказала я. "Лариса сказала мне, что ваши исключительные". "Абсолютно, верно. Лучше не бывает". Свежие фрукты были разложены на стеклянных блюдах с длинными ножками, которые парили над белой кружевной скатертью, уставленной салом, сырами и холодной рыбой. "Это все деликатесы из Азербайджана", - сказал он. "Мы продаем их в наших бакалейных отделах". Он щелкнул пальцами. Вошли молодые официанты в белых рубашках, чтобы наполнить наши бокалы из бутылок красного и белого азербайджанского вина. "Теперь вам подадут бараньи отбивные", - сказал Камиль, подавая знак парню, который открыл окно и что-то крикнул. Со скотобойни донеслось возмущенное эхо. За бешеным блеянием последовал громкий стук и жужжание электропилы. Через несколько минут нам подали деревянную доску с шипящими бараньими отбивными. "Самое свежее мясо, которое вы когда-либо ели". Камиль сверкнул улыбкой, подталкивая отбивные к моей тарелке. "Приправы не нужны". После еды и тридцатилетнего коньяка "Баку-Джейхан" стол был убран. Ахмед налил чай в изящные фарфоровые чашки. Я поднесла чашку к свету - чай был голубого цвета. "Это моя особая смесь", - сказал Камиль. "Я делаю его из полевых цветов, которые растут вокруг горящих источников Янар Бюлак". "Это гора рядом с газовыми месторождениями, где растет много уникальных видов растений", - сказал Ахмед. "Камни горят как факелы со времен Абрахама".
"Вы бывали в нашей стране?" спросил Камиль. "Пока нет", - сказала я. "Звучит необычно". "У нас есть все - от высоких гор до песчаных пляжей на Каспийском море. Это библейская земля молока и меда, Эдемский сад с нефтяными скважинами".
«Мы выращиваем все продукты, которые вы здесь видите», — сказал Ахмед. «Мы планируем еще одну кампанию Коалиции Ангелов на Кавказе в следующем году, — сказала я. «Может быть, включить Баку?» — Какая хорошая идея, — сказала Лариса. «Ереван в Армении участвует. Почему не Баку в Азербайджане?» Камиль стукнул кулаком по столу. "Точно! Мы познакомим вас с мэром Баку и президентом Азербайджана – с кем пожелаете. Вы будете иметь их полное сотрудничество, и я покрою все ваши расходы в Азербайджане. Ты будешь гостем моей семьи. Он сделал паузу. Его улыбка исчезла, и он вытер глаза носовым платком. "Нужно что-то сделать, чтобы остановить этих варваров-рабовладельцев. Ахмед, покажи им досье на Райну". Ахмед достал из буфета коричневый конверт. В нем был полицейский отчет с фотографией прекрасной молодой женщины в униформе медсестры. "Это моя дочь, Райна - гордость моей жизни", - сказал он. "Умная, образованная девушка, выросшая в хорошей мусульманской семье". "Я хорошо ее помню", - сказала Лариса. "Она была отличницей. Она изучала медицину и возила скорую помощь как волонтер". " Хорошее настроение, ничего не боялась". Камиль прикоснулся к фотографии. "Она получила работу в Турции, чтобы стать медсестрой. Она должна была остаться с моей сестрой в Мар-маре, но так и не приехала". Ахмед нахмурился. "Работа была уловкой. Ее заперли в контейнере и увезли в Египет. Мы отследили ее до Каира". "Вы хотите, чтобы мы помогли вам найти ее?" спросила я, не понимая, чего они от меня хотят. "Коалиция Ангелов может активировать Интерпол. Сейчас у нас с ними хорошие отношения. Они могут помочь вернуть ее".
"Слишком поздно. Мы с ее матерью похоронили нашего ребенка на прошлой неделе", - сказал он. "А теперь, - Камиль снова стукнул по столу, - нужно что-то делать с этими преступниками. Мы начнем здесь, в Петрозаводске. С этого момента в каждом продуктовом магазине Карелии будет висеть плакат Коалиции Ангелов. Мы будем печатать вашу информацию на наших продуктовых пакетах и раздавать брошюры. Молодые женщины и их семьи должны быть предупреждены". Лариса выглядела решительно. "Да, они должны. Налейте еще коньяка", - сказала она. "Я предлагаю тост за Коалицию Ангелов и за нового и очень важного члена нашей крыши, нашу крышу - Камиля". "За Коалицию Ангелов", - сказала я. Мы звякнули изящным хрусталем. "А что насчет торговцев? Тех, кто забрал Райну?" - спросил Виктор. "Должна ли полиция вести расследование?" "Забудьте о них". Ахмед нахмурился. "Мы их похоронили". Камиль обнял меня за плечи и сказал: "Как ты смотришь на то, чтобы стать владельцем продуктового магазина?".

Через неделю я снова была в Москве и работала над бюджетом, чтобы мы могли добавить Баку к кавказской кампании. Я не приняла предложение Камиля о магазине. Я довольствовалась пачкой его особого сине-зеленого чая, бутылкой "Баку-Джейхан" и корзиной гранатов. Привлечение азербайджанского продуктового картеля для помощи "Ангелам" было большим шагом вперед. Камиль пообещал обеспечить продуктами новый приют Ларисы для жертв торговли людьми. Мне было интересно, выступят ли другие влиятельные мафиозные группировки против торговли людьми. Мне не пришлось долго ждать. После обеда я получила голосовое сообщение от Валентины Шелковой, нашего Ангела в Ярославле. Она взволнованно кричала сквозь шум транспорта, и я не могла ее понять - я волновалась. Ярославль был печально известен как город, контролируемый мафией. Там особенно активно действовали торговцы людьми, поэтому Роберт подготовил местных Ангелов к тому, чтобы они провели короткую, мощную акцию для камер новостей, чтобы открыть свою кампанию. Утром 16 мая шесть молодых женщин, одетых в черное, стояли связанные и с кляпами во рту перед офисом мэра. Таблички на их шеях гласили: "Я была жертвой торговли людьми в Болгарии", "Я была жертвой торговли людьми в США", "... Великобритании", "... Турции" и т.д.

Акция длилась всего десять минут и привлекла внимание огромной толпы удивленных пешеходов, идущих на работу. Это было настолько впечатляющее зрелище, что оно попало в заголовки газет и кинохронику по всей стране, быстро став культовым образом. Я позвонила три раза, прежде чем Валентина ответила на звонок. "Алло?" "Валя?" крикнула я. "Все в порядке?" "Мы в порядке", - сказала она. "Но мы здорово испугались". "Почему? Что случилось?" "Мы раздавали буклеты перед Макдональдсом - тем самым, где торговцы вербуют старшеклассниц". Она сделала паузу, чтобы перевести дух. "Подъехала большая зеленая машина. Это была иномарка с кошкой на капоте". "Ягуар?" "Может быть. Из машины вышли трое здоровенных парней. Уродливые парни с бритыми головами, все в черной коже и золотых цепях. Напугали нас до смерти. Мы просто стояли там, пока они брали какие-то брошюры и заходили внутрь". "И все? Вы убежали?" "Конечно, нет. Мы не собирались позволить им запугать нас. Они вышли снова - с мороженым для нас. Они начали задавать вопросы". "Кто они были?"
"Я зачитаю вам их визитную карточку. На английском: "High-end Imported Used Cars"." "Мафия подержанных автомобилей". Я задохнулся. "Они воруют машины по всему миру и переправляют их в Россию. Будьте осторожны, они жестоки". "Они сказали, что видели эту кампанию и не хотят, чтобы их сестры и дочери стали жертвами "отморозков-торговцев". Они показали нам, где у торговцев людьми находится их офис — это вверх по улице от Макдональдса. Они оставили с нами охранника и сказали позвонить, если отморозки доставят нам неприятности. Они сказали, что будут демонстрировать наши материалы в автомобильных салонах. Они будут возить нас на машинах с шофером, если нам понадобится защита". В то время как региональные кампании проходили с той же высокой энергией, налаживанием связей и ростом "крыши" Коалиции Ангелов, наша крыша, Московская, запускалась медленнее. Пятьдесят три московские организации приняли участие в мероприятиях кампании, но ни одна не решилась открыть горячую линию. МираМед" пришлось приобрести два сотовых телефона для московской горячей линии и снять небольшую квартиру, где могли работать волонтеры. Она быстро стала объектом милицейского расследования и была закрыта местной милицией за "подозрительную деятельность". Соседи подслушали, как наши сотрудники обсуждали "торговлю людьми" в коридоре, и сдали их. По крайней мере, мы знали, что теле- и радиопередачи возымели эффект. Мы поблагодарили обеспокоенных соседей за бдительность и перенесли работу горячей линии в заброшенную школу, предоставленную Департаментом образования Москвы. Даже при наличии письма поддержки от мэрии и номеров разрешений, проставленных на всех материалах, плакаты снимались так же быстро, как и вывешивались. Волонтеры, распространявшие материалы, постоянно подвергались преследованиям со стороны милиции. Несмотря на месяцы обращений на различные уровни городской администрации, не удалось получить разрешение на размещение плакатов на автобусах/метро в городском транспорте без уплаты значительных взяток. Мы продолжали пытаться, и в конце концов наше упорство окупилось. Москва, как только активизировалась, оказала выдающуюся поддержку, которая переросла в долгосрочное сотрудничество. В конце концов было получено разрешение на бесплатную расклейку материалов на всех основных маршрутах поездов в город и из города. Мэр Юрий Лужков подписал распоряжение о том, чтобы радиореклама звучала в московских трамваях каждые двадцать минут в течение пяти дней. Плакаты и брошюры распространялись во всех правительственных зданиях, включая вестибюль дома 36 по Новому Арбату, здание городской администрации и офис мэра. Московский комитет образования распространял плакаты, наклейки и буклеты по всей системе средних школ, интернатов и детских домов. Буклеты и плакаты были распространены во всех городских бюро по трудоустройству - местах, посещаемых женщинами, ищущими работу. Московская городская дума - правительство города - сформировала рабочий комитет по предотвращению торговли людьми и спонсировала рекламные щиты "Ангельская коалиция" на дорогах, ведущих к каждому московскому аэропорту, и в районах с высокой концентрацией студентов. Они напечатали большие плакаты и установили их на большинстве автобусных остановок через городскую систему распределения, а также разместили плакаты в автобусах, в которых ездят студенты и молодые работающие женщины. Наши медиа сегменты были показаны на четырех национальных телевизионных станциях и четырех национальных радиостанциях. Сюжеты прошли через десять газетных синдикатов, включая Коммерсантъ", "Правда", "Интерфакс", "Итар-Тасс" и почти все региональные СМИ. Пресс-конференции и последующие мероприятия освещались в течение трехмесячной кампании в региональных газетах и распространялись в более чем 500 газет через Интерфакс. Работа со СМИ велась на общественных началах.

Публичные акции были освещены в десятиминутном сегменте еженедельной общенациональной информационной программы "Время" Владимира Познера, аудитория которой оценивается в 40 миллионов человек. Немецкое, испанское, японское и голландское телевидение, AP, BBC, NBC, CBS, CNN, Washington Post, LA Times и Christian Science Monitor сделали тематические репортажи. С 16 мая по 30 августа 2001 года общее количество звонков на шесть региональных горячих линий составило 1 562. Ведущей страной, использовавшей приманку, были Соединенные Штаты, за ними следовали Германия и Финляндия. Звонившие были удивительно откровенны в предоставлении информации о том, как торговцы рекламируются, названия их компаний, как они вербуют и т.д. Мы собрали наши данные и отправили их в Министерство внутренних дел и Государственную Думу РФ. Хотя целью нашей кампании была профилактика, мы также смогли спасти четырнадцать женщин, которые позвонили на горячую линию и попросили о помощи. Два процента звонков были угрозами смерти в наш адрес. Мы сразу же сообщали об угрозах, но милиция была безучастна. Я разговаривала с нашим связным в ГУВД Москвы. Он выразил удивление, что мы не получали больше угроз. "Если торговцы людьми хотят вас убить, - рассудил он, - вряд ли они позвонят вам первыми". Август я провела в Сиэтле. 11 сентября 2001 года я прилетела обратно в Москву, проспав почти весь одиннадцатичасовой полет. Я проснулась от толчка, когда "Ильюшин" затормозил на взлетно-посадочной полосе Шереметьево, и началась хаотичная посадка. Повсюду были вооруженные охранники. Ходили слухи: одиннадцать американских самолетов были угнаны, многие здания были разрушены, тысячи американцев погибли. Следующей атаке подвергнется Москва. По всему городу были выставлены блокпосты. Мое такси остановили и дважды проверили паспорт по дороге к моей квартире. Я пыталась позвонить Владу, но телефон был занят. Дома я не могла выйти в Интернет. Телевизора у меня не было, а была полночь, слишком поздно, чтобы стучать в двери соседей. Я попробовала радио, но была разочарована быстрой речью. Наконец я настроилась на "Голос Америки" и узнала, что здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке рухнули, а самолет врезался в Пентагон, убив сотни людей.
Утром я присоединилась к своим соседям, которые покупали цветы в киоске. Мы сели в автобус "б", чтобы доехать до американского посольства, чтобы оставить букеты в русской традиции сочувствия. Моя соседка Людмила сидела рядом со мной, держа в руках белые гвоздики, завернутые в прозрачный целлофан. "Ужасно". Она смахнула слезы. "Кто мог сделать такую ужасную вещь?". Мы вышли из автобуса на Новинском бульваре и встали в длинную очередь москвичей, пришедших почтить память погибших. Когда подошла моя очередь, я положила свой букет роз на стену из цветов высотой в три фута и толщиной в три фута, протянувшуюся по всей длине американского посольства. Москвичи говорили тихим голосом, в их голосах звучала озабоченность: "Что теперь будут делать американцы?". Я оставила своего русского друга и вошла в посольство через службу по работе с американскими гражданами. Я нашла место в переполненном баре "Манила", чтобы посмотреть CNN вместе со своими соотечественниками. Бар оставался открытым допоздна, пока мы делились своим шоком и горем, своей потребностью в ответах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДВА
ФАКТОРА X
Москва, Россия - зима 2001 года 
Декабрь был суматошным месяцем. Приближались новогодние праздники, когда вся страна закрывалась на десять дней в эпидемии пьянства, называемой "мертвым сезоном". Банки, магазины, предприятия, театры были закрыты каждый год с Нового года до выходных после православного Рождества 8 января. Телевизионные каналы транслировали бесконечные повторы новогодних вечеринок прошлых лет, пока народ погружался в коллективное похмелье. У меня было много дел перед отъездом из России, чтобы встретить Рождество с семьей в Сиэтле. Я была в Государственной Думе РФ, обсуждала проект закона о борьбе с торговлей людьми с депутатом Лисичкиным, когда Влад позвонил из офиса: Елена Шпаковски и Наталья Иванова хотели видеть меня в посольстве - немедленно. "У вас несчастный вид", - сказал парламентарий, когда я положила трубку. "Это посольство", - сказал я. "Они хотят поговорить со мной, и мне лучше уйти. Они угрожают заблокировать наше финансирование".
"Они могут это сделать? После вашей успешной гражданской акции?" "Конечно. Посольство может заблокировать гранты БЕКА, и, если они это сделают, нам не хватит средств на кампанию на Кавказе". "Ах, Кавказ." Он сузил глаза. "У американцев есть свои планы относительно нашей южной границы. До меня дошли слухи, что они вооружают воинствующих джихадистов в обмен на права на нефть в Центральной Азии." "Я ничего об этом не знаю", - сказала я. "Вам следует проинформировать себя. Прочитайте "Великую шахматную доску" этого фальшивого польского графа Збигнева Бжежинского", - сказал он. "Каждый русский читал ее - почему не каждый американец? Это коварный план вашей нации". "Я читала его. Но я не уверена, какое отношение он имеет к "МираМед" или Коалиции Ангелов". Я почувствовала приближение Фактора Икс. "Мы не участвуем ни в чьей политике". "Это не имеет значения. Если вы будете присутствовать на Кавказе, пресса будет с вами - разве я не прав? Я видел вас по телевизору, когда вы пели для губернатора Нижнего Новгорода. Вы не останетесь незамеченной". "Этого не планировалось", - защищаясь, сказала я.
"Лучше вам поехать в посольство и не опаздывать. Мой помощник Владимир Попов отвезет вас. Может быть, его пустят на встречу. Хотелось бы знать, что они скажут". "Я спрошу, может ли он остаться", - сказала я. "Вы также можете спросить о законе о торговле людьми, который предлагает ваш новый посол Вершбоу". "Я ничего об этом не знаю", - сказала я. "Он отказывается встречаться со мной". "Неудивительно", - ответил он. "Вот проект, который мы получили от вашего посольства сегодня утром. Я не могу позволить вам взять его, но он на английском языке. Прочитайте его быстро, и, пожалуйста, не упоминайте, что я вам его показывал". Я пролистала страницы, ужасаясь. "Это сделает проституцию легальной в России и потребует от любой женщины, ставшей жертвой торговли людьми, доказать, что она не уезжала за границу, зная, что будет проституткой. Это невозможно для женщин и является бесплатным пропуском для торговцев людьми. Конечно, российское правительство на это не поведется?". "Московская городская дума уже повелась. Американские лоббисты нашептали министрам на ушко, заманивая их доходами, которые они получат от налогообложения проституток. Они также утверждают, что легализация проституции уменьшит распространение ВИЧ-СПИДа". "Это абсурд". "Министр здравоохранения Москвы купился на это. Если Московская городская дума проголосует за закон, то за ней последуют Государственная дума России и федеральное правительство - они всегда так делают. В конце концов, несколько членов парламента владеют публичными домами в Европе. Это было бы хорошо для их бизнеса". "Я посмотрю, что я смогу выяснить, потому что это не может быть правильным. Этот закон противоречит политике администрации Буша, которая выступает против проституции. Неужели посольство спятило?". "Конечно, нет". Он усмехнулся и вызвал своего помощника. В посольстве я представила Владимира Попова как нашего законодательного связного из российского парламента. Нам с ним выдали пропуска и проводили в отдел по связям с общественностью. Хелен усадила меня перед своим столом и направила на мое лицо лампу высокой интенсивности. Владимир Попов сидел позади меня. Я думала, что Роберт преувеличил, рассказав о своем "враждебном допросе". Но это не так. Я сказала, чтобы они выключили свет или я ухожу. "Выйдешь отсюда и больше никогда не получишь ни одного американского пенни", - сказала Хелен. "Не мог бы господин Попов уйти? Он работает в Государственной Думе и не имеет к этому никакого отношения". "Нет, он не может". Наталья приглушила свет в комнате, и Хелен начала мучительную инквизицию о юридической структуре Коалиции Ангелов - те же вопросы, которые она задавала Роберту и Владу. Я давала те же ответы: "Вся эта информация есть в отчете, который лежит перед вами", - сказала я, указывая на ее стол. "Ангельская коалиция" - русская. Вся переведенная юридическая документация находится там. Мы написали десять страниц ответов на все вопросы, которые вы задали Роберту. Вы читали это?" Хелен уставилась на отчет, как будто никогда не видела его раньше, затем снова начала задавать те же вопросы. Заседание закончилось через три часа, когда морской пехотинец открыл дверь и объявил, что отдел по связям с общественностью закрывается на выходные. Хелен встала и объявила: "Ваше финансирование прекращено. Идите домой и найдите настоящую работу". "А как насчет информационной кампании на Кавказе? Все обучены и готовы к запуску весной". "Отменено", - сказала Хелен. "А как насчет спасения, которое мы начали через сеть Жени. Мы не можем просто бросить этих девочек", - умоляла я. "Не стоит давать обещаний, которые не можешь выполнить", - сказала Елена и вышла из комнаты. Наталья включила свет в комнате. "Пожалуйста, помните", - сказала она нервно. "Это объективно, а не субъективно". "Что это значит?" потребовала я, но она последовала за Хелен из комнаты. Я обдумывала слова Натальи в машине Владимира Попова по дороге домой. "Ваше посольство вас не очень-то любит", - заметил Владимир, остановившись перед моим домом. "Они это переживут", - ответила я, изо всех сил стараясь не выдать своего эмоционального потрясения. "Кроме того, БЕКА - не единственный источник средств. У нас есть заявки, поданные в новый офис по борьбе с торговлей людьми при Госдепартаменте". В ту ночь я лежала без сна, не в силах придумать никакого разумного объяснения, почему посольство могло отвернуться от нас. Все, чего мы так успешно добились, полностью соответствовало заявленной политике Госдепартамента и администрации Буша. Я могла только сделать вывод, что посольство действовало самостоятельно, чтобы продвинуть закон, противоречащий политике США, но это не имело смысла. Если Соединенные Штаты всерьез намерены остановить торговлю людьми с максимальной отдачей, то мы только что продемонстрировали, как это сделать, и тем самым вошли в историю. Я уставилась в потолок, подыскивая слова, чтобы объяснить Ангелам, как их ошеломляющий успех обернулся провалом. "На каком основании?" - спрашивали они меня. "Фактор Х", - бормотала я вслух, погружаясь в очередной виток одержимости, который ни к чему не привел. Хуже всего было представить себе разочарование Жени, когда я сказала ей, что "Сеть выживших ангелов" потеряла финансирование. "А как же те девочки на Кипре? Мы же их не бросим?". спросила бы она, дрожа от ярости, с огромными и печальными глазами. В понедельник утром я шла в офис по берегу реки. Сотрудники уже собрались за столом переговоров, что было необычно - обычно я приходила туда первой. Я налила себе кофе, но не успела сесть, как Марианна сказала: "Мне звонили ангелы из Ростова, Нальчика и Таганрога на Кавказе. IREX сказал им, что теперь они контролируют деньги БЕКА, и они отменили информационную кампанию. Если русские хотят получить американские грантовые деньги, они больше не могут с нами работать". Афсона Кадырова, адвокат Ангелов, покачала головой и спросила: "Почему американцы пытаются убить Коалицию Ангелов?" - спросила она. "У них нет никаких юридических оснований для действий против нас". Все, что я могла сделать, это пожать плечами и сказать: "Я вообще этого не понимаю. Мне очень жаль". Надежда Белик позвонила мне в субботу, - сказал Олег Кузбит, директор "Коалиции ангелов", который живет в Нижнем Новгороде и ездит домой на электричке на выходные дни. "В IREX ей сказали, что спасательные работы больше не будут финансироваться, а группу выживших сократили. Женя очень расстроена". "Надо будет позвонить ей прямо сейчас". Я взяла трубку своего мобильного телефона. "Не нужно", - сказал Олег. "Она спит в твоем кабинете. Я взял ее с собой в поезд. Бедный ребенок измучен. У нее сейчас экзамены на юридический факультет". "Новости не такие уж плохие", - сказал Влад, передавая мне факс. "Похоже, мы получили одобрение на финансирование "Бабушкиной бригады" от Всемирного фонда детства. Ваша программа для матерей-одиночек может начаться в следующем месяце. Поздравляю". Я прочитала факс. "Может, американцам мы и не нравимся, но шведам точно нравимся". Мы также только что получили финансирование от Шведского агентства международного развития (SIDA) на проект со шведской НПО "Квиннофорум" по проведению тренингов для российских правоохранительных органов по предотвращению торговли людьми. "У нас много дел. Когда Женя проснется, я узнаю, не хочет ли она стать нашим стажером на лето. Она может жить у меня и приезжать в Стокгольм вместе с "Ангелами".

Есть и другие способы получить финансирование". "А две девочки, которые ждут спасения на Кипре?" "Мы сделаем это сами. Позвоните в турецкое посольство. Свяжитесь с нашими контактами в правоохранительных органах на Кипре. Пришло время поговорить с российскими консульскими службами. Пусть они оформят документы и отправят девушек домой. Это их юридическая обязанность - помогать российским гражданам, ставшим жертвами преступлений". "Это сработает?" - спросила Марианна. "Мы не узнаем, пока не попробуем", - сказала я. "Согласно МИДу, российские консульства обязаны репатриировать жертв. Давайте активизируем их". Через час Женя еще спала на моем диване, когда к нам в офис пришли два амбала из Федеральной налоговой полиции России. Они предъявили свои полномочия и сказали, что им позвонили по анонимной линии и сообщили, что мы незаконно управляем иностранной НПО в жилом доме, что является серьезным административным правонарушением. Влад и наш бухгалтер Мурат Вафин принесли нотариально заверенное соглашение с городом и позволили им изучить наши актуальные налоговые декларации. Перед уходом они попросили переговорить со мной наедине. Мы вышли на балкон. "Мы пришли к выводу, что все удовлетворительно", - сказал высокий. "Спасибо", - ответила я, ожидая, когда они уйдут. Они не сдвинулись с места. Неужели им нужна взятка? Наконец, невысокий сказал: "У вас есть законное право спросить нас, кто сообщил о вас. Разве вы не хотите узнать? Это довольно интересно". "Я думала, что ваша крысиная линия анонимна". "Это на наше усмотрение". "Кто звонил?" "Звонок был направлен через главный коммутатор американского посольства". "Что?" Я задохнулась. "Похоже, ты им не нравишься". Он ухмыльнулся. "Такое я уже слыхала", - сказала я. Я изо всех сил старалась казаться бесстрастной. Внутри меня все кипело. Владимир Попов наверняка доложил Лисичкину о моем допросе в посольстве, и слух об этом распространился по Думе. Теперь налоговая полиция хихикала над звонком по "крысиной линии". Что подумают русские об организации, которую унижает собственное правительство? Или это было частью их плана по нашему разорению? Я сидела за своим столом и вспоминала палящее лето 1998 года, когда я купила книгу Збигнева Бжезинского "Великая шахматная доска" в "Шейк-Пир и Ко", англоязычном книжном магазине на Новом Арбате. Она была бестселлером в Москве, а мне нужно было что-то почитать в автобусе до Ярославля. Я прочитала нудное, бессвязное повествование от корки до корки, потому что больше нечем было заняться во время четырехчасовой поездки. Это казалось абсурдом - грандиозный план по подрыву и окончательному разрушению России изнутри путем балканизации бывших советских республик и организации мусульманского восстания на Кавказе. Теперь мне стало интересно, не связано ли странное поведение в американском посольстве с их планом сделать что-то подобное. Женя зашевелилась на диване, выглядя маленькой под вязаным пледом. Мужество этой смелой девушки, противостоящей вооруженной силе организованной преступности, довело меня до слез разочарования. Американское посольство должно было поддерживать ее работу, а не принижать ее и сокращать ее финансирование. А что же я? Я ничем не отличалась от Жени - только старше, немного закалённая в боях. Я верила в доброту своей страны. Я убедила в этом и россиян. Я давала обещания на основе этой веры. Полковник предупредил меня, что грядут неприятности, сказав об этом косым тоном, который так раздражал меня в общении с русскими, и назвав это фактором X. Почему бы ему просто не выйти и не сказать: "Глобальные планы на подходе. Американское посольство получило приказ убрать вас с дороги. На Ближний Восток и Кавказ надвигается война, которая разрушит жизни миллионов людей. Вы ничего не сможете с этим поделать". На самом деле он подразумевал, что я ничего не могу сделать, чтобы повлиять на решения, принимаемые в моем правительстве, и лучшее, что я могу сделать, — это держаться подальше от перекрестья надвигающегося конфликта. Я вышла из своего кабинета на каменный балкон и стала наблюдать за безумной неразберихой московского движения. Начинался час пик. Балкон выходил на северо-запад вдоль Москвы-реки и в сердце Кремля, который был ярко освещен в сумерках. Я задавалась вопросом, как я часто делала в конце очередного дня, действительно ли я принадлежу этому месту. Это была не моя страна, не мой союзник, не моя борьба? "Джульетта?" Я услышала свое имя и повернулась, чтобы увидеть Женю, дрожащую в дверях. Пора было возвращаться домой на ночь. Мы вернулись в мою квартиру по заснеженной набережной. Я разогрела большую кастрюлю куриного борща с чили, который приготовила на неделю. Женя отрезала толстые ломти от буханки черного бородинского хлеба, пахнущего кардамоном. Она всегда была худой, но сейчас выглядела исхудавшей. "Я не должна была приходить, - сказала она с покрасневшими глазами, - я была так расстроена, что заставила Олега взять меня с собой. Мне нужно готовиться к экзаменам". "Я рада, что ты здесь. Тебе всегда рады". Я смотрела, как она клевала еду, и положила свою руку на ее. Ее пальцы были холодными. "Ты выглядишь бледной. Ты заболела?" "Ты говоришь как баба Мария". Она отдернула руку, избегая моего взгляда. "У меня экзамены в самом разгаре, вот и все". "Закончи ужин и хорошенько выспись", - сказала я. "Завтра мы отправим тебя обратно в Нижний". "А как же девочки на Кипре? Я обещала, что верну их домой". Ее губы дрогнули, и мужественный фронт рухнул. Слезы вырвались на свободу, ее плечи поникли. "Это моя вина. Я подвела их. Я подвела тебя. Если бы я только была лучше..." "Тише. Оставь это мне". Зазвонил мой мобильный телефон. Я ответила на звонок в своей спальне на случай плохих новостей. Не было. Я вернулась на кухню и сказала: "Это Олег звонил. Девушки на Кипре в безопасности в российском консульстве. МИД согласился выдать им новые паспорта и оплатить билеты домой. Вы увидите их в Нижнем через несколько дней". "Слава Богу - слава Богу", - сказала она, целуя свое распятие. Мы ели в тишине, пока она не зевнула. "Иди спать", - сказала я. "Ты знаешь, где что лежит". Она обняла меня и включила свет в спальне для гостей. Я проверила ее через несколько минут. Свет все еще горел, и она спала в своей одежде. В ее стройном теле было слишком много напряжения. Ее глаза двигались под веками - она видела сон, тихо стонала, словно от боли. Я накрыла ее одеялом и выключила свет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРИ
РУССКИЕ В СИЭТЛЕ
Сиэтл - зима 2001 года 
Через несколько недель я приехала в США, чтобы провести Рождество со своими детьми. Первой моей остановкой было российское консульство, чтобы принять награду от Американской и Российской ассоциаций женщин с университетским образованием. Мой рейс прибыл с опозданием. К тому времени, как я прошла контроль безопасности, у меня уже не было времени вернуться домой и переодеться. Я была запыхавшаяся, взъерошенная и уставшая после одиннадцатичасового перелета, но взяла такси прямо из аэропорта Sea-Tac до резиденции российского консула в Мэдисон-парке, престижном районе на озере Вашингтон. Большинство присутствующих были российскими дипломатами. "Поздравляю, Ангелова", - сказал голос, принадлежавший другому времени и месту. "Вы сделали себе имя в нашей стране". "Саша!" воскликнула я, узнав свою бывшую тень из КГБ. "Что ты делаешь в Сиэтле? Я не видела тебя с тех пор, как распался Комитет мира". Саша поцеловал мою руку, глядя жалобно. "Это были лучшие времена, да? Много работы, личных контактов, ужинов. А теперь все эти прыщавые детишки за компьютерами, перехватывающие электронные мысли до того, как они станут делами. И в чем тут мастерство? Я теперь бизнесмен. Я консультирую коммерческий отдел консульства". Он поднял бокал с вином. "Могу я предложить вам выпить? Вино? Водку?" "Минеральную воду, я думаю". Саша уверенно направился к бару, выглядя стильно в своем сшитом на заказ костюме. Он делал паузы, чтобы пожать руки другим мужчинам и прикурить сигарету от медведя гризли. О нет! Это был Игорь, человек, который пытался вытрясти из меня 25 000 долларов. Я не видела его с той ночи, когда я отключила его микрофон на национальном телевидении и улетела в Симферополь с Сергеем Поповым. Он шел прямо на меня, широко раскинув руки. "Ангелова!" Он обхватил меня и поцеловал в губы. Я попыталась отстраниться, но он прижал меня к своей груди. Когда он отпустил меня, я втянула воздух и сказала: "Игорь, как приятно видеть тебя снова". Саша протянул мне стакан с газированной водой. "Это "Боржоми" из Грузии - твоя любимая".
Я отпила глоток теплой, соленой жидкости и скорчила рожу - ракушки. Это было так же плохо, как я помнила. "Спасибо", - сказала я. Игорь и Саша по очереди рассказали мне о своем новом бизнес-предприятии - какой-то схеме импорта/экспорта. Я вежливо улыбалась. Их присутствие дезориентировало. Мне казалось, что я лечу назад на борту дребезжащего старого "Ильюшина", от которого пахло сигаретами " Столичные" и куриными какашками, по курсу, не подчиняющемуся времени и пространству, в Москву 1990-х годов. КГБ не должно быть в Сиэтле. Мои миры столкнулись. "Вам нравится ваше пребывание в Америке?" Я прервала его, оглядывая комнату. Мне нужно было убираться оттуда или, по крайней мере, найти американского друга, за которого можно было бы ухватиться. "Где вы были?" "В Нью-Йорке и Вашингтоне", - ответил Игорь, доедая закуски. "Встречался со старыми друзьями вроде вас". "Честно говоря, мы ищем инвесторов", - сказал Саша. Он продолжал говорить об удобрениях и бетоне, грузовых кораблях и вагонах. Давление нарастало в центре лба, в точке за третьим глазом. Пересечение прошлого, настоящего и будущего начало запутываться и гореть. Я вспомнила Сергея Попова. Он вернулся в Шаманский центр в Москве после написания бестселлера. Он только что прислал мне письмо, в котором приглашал меня в Республику Алтай к своей бабушке на зимний шаманский ретрит. Баба Лидия приложила к письму записку с просьбой о моем участии. Она заказывала мне комплект утепленного белья из беличьей шкуры для Сибири. "Ты какая-то рассеянная. Может быть, мы вам надоели?" Игорь наклонился вперед, пока его дыхание не коснулось моего лица, возвращая меня в ту ночь в ресторане "Славянский базар", когда он пытался получить наши деньги. "Это просто перелет, я приехала сюда прямо из аэропорта", - сказала я. "Извините". "Кстати, - сказал Саша. "Полковник передает привет вам... и вашей семье". "Моей семье?" Вспыхнула тревога. Мы никогда не говорили о семье. Это было табу. Я не хотела, чтобы они стали частью любого обмена мнениями между мной и этими мужчинами. "Ваши двое прекрасных детей - ваш сын и дочь в университете". Саша усмехнулся. "Вы, должно быть, очень гордитесь их успехами в легкой атлетике и стипендию". "Они в порядке, спасибо". Мне стало плохо. Их слова не звучали угрожающе, но они звучали. Это происходило слишком близко к моему гнезду. Неужели я летела домой, сопровождая этих хищных птиц? Я стряхнула с себя паранойю. Русские имели полное право находиться в своем консульстве. "Когда ваш сын и дочь посетят вас в России, я могу организовать экскурсию по Кремлю или в Большой театр - места в первом ряду". Игорь протянул мне свою визитку. "Просто позвоните своему старому другу, дяде Игорю. В любое время. Никакая услуга не будет слишком мала". "Они не заинтересованы в приезде в Россию", - ответила я слишком быстро, чувствуя, как меня охватывает разочарование от отсутствия интереса. Сердечная боль, преследовавшая меня, отразилась на моем лице, отразилась в глазах Игоря. Я пыталась скрыть свой промах, потягивая воду, пахнущую Тихим океаном. Акулы обступили меня, почуяв запах крови. Игорь наклонился ближе. "Как тебе ужасно одиноко", - сказал он. "Как тебе удается жить одной в чужой стране, вдали от близких? Как ты можешь заботиться о них должным образом, находясь так далеко?"
Теперь я почувствовала панику. Я не могла смотреть ему в глаза. Саша спас меня. "Возможно, это русское в ее крови". Он засмеялся. "Она не может держаться от нас подальше. Это и у них в крови - у ее детей". "Нет, это не так." ответила я, хотя мне не следовало ничего говорить. Я играла в шахматы с половиной мозга. "Я имею в виду твою русскую бабушку и те приятные воспоминания, которыми она делилась с тобой в детстве - старые фотографии, музыка и так далее". Откуда Саша знал историю, которую я рассказала в поезде? "А еще есть твой дядя". "Мой дядя?" Я проглотила их крючок. Мой дядя, брат моей матери, работал в Агентстве национальной безопасности. Он был для меня загадкой. "Господи", - воскликнул Игорь, его рот был полон сыра - боже милостивый. "Она не знает. Скажи ей, Саш". "Полковник", как ты его называешь, был знакомым твоего дяди во время Великой Отечественной войны", - сказал Саша. "Они познакомились в Англии, когда были совсем молодыми. Вот почему он хотел встретиться с тобой, когда ты приехала в Россию".
"Я думала, что полковник хочет, чтобы я работала над реформой родовспоможения. Мне сказали, что он потерял дочь в больнице № 70". "Очень трагично и в то же время правда". Игорь покачал головой. "Вот почему он разрешил тебе остаться". "Откуда он знает моего дядю Уолли?" "Они оба работали в Блетчли-парке, члены международной команды, которая расшифровала машину "Энигма". Полковник часто отмечал, как прекрасно ваш дядя говорит по-русски. Он был самым молодым офицером OSS и восходящей звездой разведки", - сказал Игорь. "Позже он стал основателем Агентства национальной безопасности и посещал Россию - всегда в официальном качестве". "Вы знаете о моем дяде больше, чем я", - сухо сказала я, вспоминая своего дородного, курящего, англофильского дядю в жилетке и твидовом охотничьем пиджаке. "Он умер очень давно". "Двадцать лет. И вот вы идете по его стопам". "Вряд ли, я врач, а не шпион". " В смысле, последовали за ним в Россию", - поспешно добавил он. "Он говорил о вас с любовью, или так мне говорили". "Он едва знал меня". "Вы уверены?" Саша опустил глаза и улыбнулся так, что сказал: Я вижу тебя насквозь, все непроницаемые тайны, о которых даже ты не знаешь. Приветственный шум английской болтовни за дверью разрушил чары. Американцы наконец-то прибыли. Они приветствовали меня. Когда я обернулась, Саша и Игорь уже работали с толпой. Я закончила день на автопилоте, мое лицо застыло в неискренней улыбке. В ту ночь я лежала без сна. Полковник знал моего дядю - что это значит? Было ли это правдой? Все, что я знала о брате моей матери, это то, что он работал в АНБ, был в Блетчли-Парке и часто бывал за границей. Куда я могла обратиться за дополнительной информацией? Моя семья была закрытой в отношении прошлого. Что касается АНБ, то большинство американцев никогда не слышали об этом огромном правительственном агентстве, которое шпионит за ними. Я знала, что оно располагается в Форт-Миде в Мэриленде, но не более того. Единственное мое воспоминание о дяде Уолли было связано со школой, когда я посещала его в Вашингтоне. Мы сидели в его комнате и смотрели фильм "Секретный агент" с Патриком МакГуханом в главной роли. "На самом деле все не так", - сказал он со своим шикарным английским акцентом. "Совсем нет".

Незнание происхождения своей семьи вдруг стало опасным не только для меня, но и для моих детей. То же самое рычащее нагромождение ДНК, которое я несла в своих хромосомах, текло и по их венам. Я всегда чувствовала себя спокойной, зная, что дома они в безопасности, пока я сражаюсь в битвах за мир, но так ли это? Угрожали ли им сегодня? Нет - Саша и Игорь искали инвесторов, исполняя свой непонятный танец не угрожающего принуждения. Наверняка им нравилось смотреть, как я корчусь. Но над ними возвышался полковник и все, что он представлял, о чем я ничего не знала. Теперь я узнала, что он знал, кто я такая, еще до моего приезда в Москву. Мое приглашение пришло от Советского комитета защиты мира, но он ли его прислал? Новое подводное течение Фактора X - невидимый прилив, определявший мою судьбу, узел в моем третьем глазу - разматывался, открывая портал в неизвестность, а за ним - кроличью нору в детство, которого я не помнила.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
АНГЕЛЫ В ДЕЙСТВИИ
Москва, Россия - 2002 год 
В течение нескольких месяцев наши московские международные линии помощи были открыты, соединяя спасательный центр Коалиции Ангелов с Европой, Ближним Востоком, Северной Америкой и Северной Африкой. Из наших российских партнеров, которым посольство и IREX посоветовали отказаться от сотрудничества, только Новочеркасск вышел из коалиции "Ангел". Их директор позвонила мне, чтобы пожаловаться. "Они мне солгали", - сказала она. "Эти ваши друзья из посольства сказали, что мы получим деньги, если отправим письмо против вас. Мы ничего не получили". "Кто обещал вам деньги?" спросила я. "Это был IREX?" "Наталья Иванова из вашего посольства. Я написала письмо, как она меня просила. Теперь она делает вид, что не знает, кто я". "Я действительно не могу сейчас говорить", - сказала я нетерпеливо. "Но у меня есть долги. Что мне делать? Я должна мафии деньги". "А что, по-твоему, я могу сделать?" "Я хочу переехать в Москву. Я не могу оставаться в Новочеркасске. Я хочу, чтобы вы от моего имени поговорили с американским посольством". "Я не имею никакого влияния на посольство — это должно быть очевидно", - сказала я, отсоединяясь. Протокол о помощи жертвам коалиции "Ангел" был завершен и направлен в российский парламент, а оттуда - во все российские посольства и консульства. Сам закон о борьбе с торговлей людьми оставался в игре. НПО, поддерживаемые Институтом открытого общества Сороса, энергично лоббировали среди депутатов Московской Думы версию закона для американского посольства, наряду с легализацией наркотиков и проституции. Как указал депутат Лисичкин, если Московская Дума одобрит американскую версию закона, то Государственная Дума, скорее всего, последует ее примеру. Нам нужно было убедить министра здравоохранения Москвы, но как? У нас было мало средств, времени и рабочей силы для борьбы с многомиллионными международными лоббистами. Однако теперь, когда нас финансировал Госдепартамент через офис по борьбе с торговлей людьми (GTIP), у нас было некоторое влияние в Вашингтоне.
Я попросила Госдепартамент разъяснить послу Вершбоу политику администрации Буша, поскольку он по-прежнему отказывался встретиться со мной. В течение следующих месяцев они направили трех посланников, чтобы обсудить это с послом. Меня никогда не включали в эти обсуждения, и, казалось, ничего не было решено. Все, что я знала, я узнавала от депутата Лисичкина, который постоянно информировал меня об обновленных версиях закона, которые в основном оставались неизменными. К счастью, наши шведские сторонники понимали, что легализация проституции в России обернется кошмаром для жертв торговли людьми в странах назначения, таких как Швеция. За неделю до того, как Московская Дума должна была принять версию закона, представленную американским посольством, Шведский институт - отдел по связям с общественностью посольства Швеции - прислал нам Гуниллу Экберг, пламенного адвоката по правам человека. Гунилла приехала с копией скоро выходящего художественного фильма "Lilya4ever"/Лиля навсегда - уничтожающего обвинительного заключения о последствиях проституции и торговли русскими девушками в Швеции. С помощью сочувствующих московских депутатов нас пригласили показать фильм и выступить на заседании городской думы. Это был наш последний шанс убедить министра здравоохранения Москвы, который активно поддерживал легализацию, изменить свое мнение до голосования в Московской думе. Я была в восторге, когда он разрыдался на середине выступления Lilya4ever/Лиля навсегда. К концу почти все министры и депутаты были в слезах, и я тоже. С этого момента любая версия закона, которая возлагала бремя доказывания на жертву торговли людьми, терпела поражение. К лету было создано пять убежищ Ангельской коалиции - два в Санкт-Петербурге, одно в Петрозаводске, одно в Казани и одно в Мурманске, что стало первым приютом для жертв торговли людьми в России. Каждая программа "Безопасный дом" начала работать в своем сообществе, чтобы создать сеть поддержки для финансирования и предоставления услуг жертвам, обеспечивая обучение персонала и заинтересованных лиц сообщества, а также физическую структуру безопасного места для проживания. Коалиция "Ангельская крыша" продолжала расширяться.
Совместно с администрацией Москвы мы напечатали десятки тысяч брошюр с номерами наших телефонов доверия для распространения в аэропортах и на вокзалах. Буклеты карманного формата рассказывали о торговле людьми и призывали молодых женщин звонить по бесплатному номеру, если они оказались в несанкционированных местах, если у них забрали паспорт или заставили заниматься проституцией. Федеральная миграционная служба разместила их на стойках между паспортным контролем и охраной. Каждый день их брали тысячи женщин. Я моталась между Москвой, Стокгольмом, Нью-Йорком и Вашингтоном, добиваясь поддержки программ и ища финансирование, чтобы заполнить дыры, оставленные грантодателями, которые никогда не хотели выделять достаточно средств на персонал. Они финансировали 10% этого человека и 17,5% того человека, что делало практически невозможным ведение проекта. Нашим сотрудникам приходилось работать над множеством проектов, спонсируемых различными фондами и агентствами. Все работали над проблемами торговли людьми, развитием жизненных навыков в детских домах, обучением сотрудников правоохранительных органов и, в конечном итоге, над программами профилактики ВИЧ/СПИДа в школах и детских домах. Мы адаптировались, наращивая свой индивидуальный потенциал, и благодаря этому становились все более эффективной и сплоченной командой. Мы работали вместе долгие часы, постоянно путешествовали и ежедневно решали сложные задачи. Стажеры приезжали к нам из США, Канады, Великобритании, Германии, Швеции, Польши и России. Мы стали утвержденной площадкой для аккредитации выпускников. Крупнейшие университеты, включая Принстон, Гарвард, Йель, Оксфорд, Стокгольм и Кембридж, обращались ко мне с просьбой принять стажеров. У меня не было ресурсов для реализации перспективной программы, поэтому я придерживалась философии, что если потенциальный стажер достаточно настойчив, чтобы привлечь мое внимание, то он или она, вероятно, будет хорошим стажером. Нам нужны были люди со знанием русского языка, смелостью и решительностью. Именно такие люди пробивали себе дорогу к моей двери.

Нашим первым стажером была американка Анжела Бортел, свободно владевшая русским языком и учившаяся в Московском государственном университете - МГУ. Она ездила по Москве в любую погоду на велосипеде со своей собакой Бьянкой, лающей в корзине. Уехав из Москвы на юридический факультет Калифорнийского университета в Беркли, Энджи стала правозащитником и иммиграционным юристом, позже вошла в Совет директоров компании MiraMed. За ней последовала Шонда Уэрри из Чикагского университета, также изучавшая русский язык в МГУ. Шонда приходила в офис и спрашивала, что мне нужно сделать. Я говорила что-то вроде: "Мне нужно, чтобы вы провели опрос среди российских студентов, чтобы выяснить, занимались ли они когда-нибудь проституцией". Шонда кивала несколько раз, делала несколько записей, задавала один или два вопроса, а затем исчезала на пару недель. Когда она появлялась вновь, то уже с готовым к публикации опросом. Когда Шонда позже присоединилась к нам в качестве директора программы, я могла сказать ей: "Нам нужен тренинг по правоохранительной деятельности в Ал-маты для высокопоставленных российских и казахстанских полицейских". Она кивала, делала несколько заметок и вместе с российским персоналом работала над организацией мероприятия. Сеть выживших снова получила финансирование, и Женя часто бывала в Москве, работая в офисе коалиции "Ангел" и занимаясь профилактикой торговли людьми в детских домах. В марте она жила у меня в квартире, проводя серию тренингов между Москвой и Ярославлем, в том числе в Угличском детском доме. Я спросила ее, как прошли тренинги и видела ли она Анжелу?
"Эта маленькая Анжела - просто перечница", - сказала она за завтраком. "Она взяла все материалы и задала миллион вопросов". "Как вы думаете, девочки поняли суть?" "Надеюсь, что да. Все, что за пределами детского дома, звучит замечательно. Эти дети смотрят американские телешоу, такие как "Даллас" и "Санта-Барбара". Они думают, что весь мир так живет - кроме них в России". Снаружи шумные толпы проходили по набережной. На Красной площади играла музыка. Сегодня была Масленица - весенний праздник масла, последний шанс поесть, выпить, подраться и повеселиться перед Великим постом и сорокадневным постом. Соломенные чучела королевы Зимы скоро будут сожжены на кострах от Калининграда до Владивостока. Русское настроение было приподнятым. Дни темноты и минусовой температуры подходили к концу. "Это мой любимый праздник", - сказала я, когда Женя присоединилась ко мне на балконе, завернувшись в светло-зеленый махровый халат, который я купила для нее в Стамбуле. От наших кружек с кофе поднимался пар. Наше дыхание висело в неподвижном воздухе. Бледное солнце обнимало горизонт и окрашивало небо в желтый цвет. "Они уже набивают свои лица блинами". Я указала в сторону Красной площади. Поднимающийся дым означал, что разгорелись угольные мангалы. Москвичи весь день поглощали маленькие красные блинчики, называемые блинами, намазывая их маслом, вареньем и медом. Оркестр балалаечников перекликался с музыкой карусельной площадки и визгом американских горок, собранных специально для этого дня. Дети катались на коньках на катке, залитом перед ГУМом. Женя указала на группу моряков, шатающихся по набережной замерзшей реки. "Воскресное утро, а они уже пьяные", - сказала она. "Будем надеяться, что они не столкнутся с десантниками", - ответила я. "В прошлом году группа из них подралась на реке и провалилась под лед. Они чуть не утонули". "В Зеленограде то же самое. Мужчины любят хорошую драку после того, как всю зиму просидели взаперти". "И поэтому мы проведем сегодняшний день в Царицыно с Бабушкиной бригадой - никаких пьяных матросов, только мамы, детки и наши замечательные бабушки. Для малышей это будет первая Масленица. У нас будут катания на санках, пони и игры на свежем воздухе." "А блины?" "С домашним вареньем. Бабушки всю неделю над этим работали. Будет музыка и клоуны с воздушными шарами. Они сделали ледяную горку". "А как вы убережете от пьяных?". "У нас очень высокая стена и полицейская охрана, любезно предоставленная мэром Москвы. Мы уговорили правительство Москвы выступить спонсором фестиваля. Они пришлют поэта, пианиста и, возможно, заместителя мэра. Приедут репортеры - нас покажут по телевизору". Шел легкий снег, когда мы с Женей садились в троллейбус "Б", за спиной звенела цепь заземления. Окна изнутри были покрыты инеем, что усиливало иллюзию путешествия во времени. На Павелецкой площади мы пересели на метро зеленой ветки и доехали до общественного центра "Царицыно" на юго-западе Москвы.

Городские заботы улетучились, когда мы вошли в ворота коммунального центра. Бабушки из "Бабушкиной бригады", одетые в меха, толкали коляски по вычищенным дорожкам, суетясь вокруг укутанных малышей. Они приветственно махали руками. За сторожевой будкой чистили шотландских пони, накрывая их морды мешками с кормом. Из свежевыкрашенного желтого здания выплыл православный священник в длинной черной рясе. Над его головой развевался украшенный воздушными шарами транспарант с надписью: "Масленица в Царицыно". "Благослови тебя Господь, Джульетта", - сказал отец Григорий. "Входите, входите, пожалуйста. Степан Иванович ждет вас. Он следит, чтобы все было готово. Заместитель мэра и министр образования согласились приехать". Внутри центр был вымыт, отполирован, украшен фотографиями и детскими рисунками. Хор бабушек, одетый в традиционные русские костюмы, репетировал с аккордеонистом в актовом зале. В комнате ремесел молодые мамы кормили младенцев и малышей. Мы поднялись на третий этаж. Степан Иванович Бутырник, директор центра, выглядел взволнованным, но был рад меня видеть. Я представила Женю, потом спросила про аккордеониста. "Он новенький. Хор бабушек доволен, а раз они довольны, то и мы все довольны". Он повернулся к Жене: "Несколько лет назад это был еще один обветшалый общественный центр, полный стариков, ожидающих смерти. Это была идея Джульетты - привести сюда матерей-одиночек и их детей. Она была уверена, что брошенные старики и молодые люди смогут работать вместе, чтобы вырастить счастливых детей. Теперь нас поддерживают королева Швеции Сильвия и Всемирный фонд детства". "Похоже, что это работает", - заметила Женя. "Я сначала не был так уверен. Это была очень нерусская идея - помогать людям, которые не принадлежат к твоему клану. Бабушки не были заинтересованы, пока "МираМед" не пожертвовал костюмы для их хора и не попросил их сделать концерт для детей. Конечно, как только появились мамы и малыши, наши спящие старики проснулись и решили пожить еще немного. Теперь они слишком заняты, раздавая советы, чтобы умереть. Прямо сейчас они на кухне учат молодых как варить варенье. "Пахнет восхитительно", - сказала я. "Это моя любимая из всех наших программ. Менее чем за год она была воспроизведена в четырех других общественных центрах. У нас даже есть реалити-шоу, выходящее раз в два месяца".

Степан Иваныч продолжал: "Отец Григорий будет крестить новорожденных сегодня позже. Церковь находится на соседней улице, и вы можете прийти. Это новая программа для церкви. До сих пор внебрачных детей не крестили". "Я хочу креститься", - сказала Женя. "Примет ли меня Бог после того, что я сделала?" Я обняла ее за плечи. "Конечно, примет". "Посещение отца Григория должно о тебе позаботиться", - сказал Степан Иваныч. "А вот и кортеж с заместителем мэра и министром образования с женой. Извините, дамы. Я должен идти представлять наших почетных гостей и открывать праздник". Он обернулся и подмигнул: "Может быть, наша покровительница, королева Швеции Сильвия, когда-нибудь удостоит нас своим визитом". "Я спрошу, когда буду в Швеции", - пообещала я. В сентябре Ее Величество королева Сильвия действительно приехала с визитом в сопровождении членов правления Всемирного фонда детства. Чтобы не дать российскому правительству захватить контроль над ее графиком и, возможно, предотвратить ее визит в Царицыно, мы держали ее ожидаемый визит в секрете. Конспирация молчания была огромной, в ней участвовали наши сотрудники, шведское посольство, сотрудники Царицыно, более 100 молодых мам и их малышей, приход отца Григория и десятки бабушек. Никто не просочился. За день до ее приезда российское правительство было проинформировано послом Швеции. Царицыно заполонили милиция, ФСБ (бывший КГБ, ОМОН), спецназ и немецкие овчарки-саперы. Бабушки восприняли вторжение спокойно, приветствуя меня, когда я переступила через ворота, превращенные в военный контрольно-пропускной пункт. Через несколько часов полиция отступила к внешним стенам, и во дворе снова воцарился мир. Королева прибыла в сопровождении шведского посла и свиты европейских олигархов. Хор бабушек, которые застряли в пробке и угрожали убить водителя автобуса, если он не доставит их в центр вовремя, спели приветствие, и началась программа.

Вечером королева устроила интимный ужин в шведском посольстве для российских олигархов - миллионеров и миллиардеров из "города золота" - и Юрия Лужкова, мэра Москвы. На ужине она представила MiraMed, одобрив нашу работу и призвав россиян поддержать нас финансово. Я сомневалась, что это когда-нибудь произойдет. За годы работы я познакомилась со сталелитейными магнатами, продуктовыми королями, гостиничными магнатами и главами всевозможных коммерческих империй. Они были чрезвычайно щедры на время, источники и товары. Мы всегда могли получить услуги, одежду, еду и транспорт для поддержки наших программ спасения или приютов. Я могла сделать телефонный звонок и получить билеты на самолет, номера в гостинице, коробки с едой и витаминами. Российские компании покупали праздничные открытки, которые мы делали из детских работ - наш крупнейший ежегодный сбор средств, - и предоставляли нам помещение для проведения мероприятий, когда это было необходимо, но денежные пожертвования поступали редко. Зато они вежливо слушали, пока их шведские коллеги произносили вдохновляющие речи о важности пожертвований. После того вечера я стала регулярно приглашаться на светские мероприятия, спонсируемые российской элитой. Я делала все возможное, чтобы расширить нашу базу поддержки среди богатых людей. Несколько недель спустя я посетила впечатляющую выставку романтизма.
Искусство в Новой Третьяковской галерее спонсировал российский олигарх Алексей Мордашов из компании "Северсталь - Северная сталь". Я была приглашена в качестве его личного гостя на гала-вечер по случаю открытия выставки. Это была роскошная частная вечеринка, и ближний круг богатства и власти вышел в своих нарядах. Я стояла перед картиной Анри Руссо "Заклинатель змей" - огромной, темной, написанной в джунглях, которую я в последний раз видела в музее Орсе в Париже. Она интриговала меня с детства. Обнаженная темнокожая танцовщица играла на флейте на краю джунглей, кишащих змеями. Я пила шампанское, погрузившись в картину, раскачиваясь под тоскливую мелодию флейты, собираясь почувствовать опасное щелканье змеиного языка, когда стоящий рядом мужчина спросил: "Вам нравится Африка?". Я задохнулась, расплескав шампанское. "Никогда там не была", - ответила я, поглаживая свой джемпер и желая, чтобы он ушел. "Эта картина заставляет меня думать об Африке", - сказал мужчина. "Я часто там бываю". Я повернулась, чтобы рассмотреть его. "Вы носите золотую серьгу", - воскликнула я. У него также был хвостик. "Я пират". Он засмеялся. На нем была коричневая кожаная летная куртка, выцветшие синие джинсы и ботинки на шнуровке. Он выглядел так же неуместно среди смокингов и бальных платьев, как и я в своем льняном джемпере, сабо и красочном ожерелье из папье-маше, которое Анжела сделала на уроке рисования. Я знала, что его зовут Руслан Ульянов и он живет в "Высотке" на два этажа выше нашего офиса. Я иногда видела его в лифте. Его история превращения из лохмотьев в богачей, как торговца оружием, была местной легендой, которую любили рассказывать бабушки, сидевшие у входа, когда я останавливалась, чтобы поделиться бумажным рожком с фисташками. Руслан был миллиардером, говорили они мне. Пират, наевшийся африканских трофеев. Вечеринка текла вокруг нас. Мы стояли бок о бок, завороженные эротическим изображением Анри Руссо искушения на стыке дневного света и темноты, границы, через которую проникают только змеи. К счастью, сотовый телефонный магнат взял меня за руку и повел к буфету, разрушив чары. Когда я отошла, Руслан сказал: "Когда-нибудь, Ангелова, я покажу тебе свою Африку". Я не думала, что Африка Руслана — это то, что я хотела бы увидеть. Африка, о которой я мечтала в детстве, была разрушена такими же торговцами смертью, как он. После распада СССР высокопоставленные агенты ФСБ и ГРУ, работающие со спецподразделениями - "Спецназом", - получили легкий доступ к складированному оружию и грузовым самолетам. С тех пор они летали во все уголки мира, продавая оружие и бомбы демагогам и повстанцам. Оплата производилась золотом, кровавыми алмазами или редкими рудами, такими как колтан, используемый для производства мобильных телефонов. Российские торговцы оружием не испытывали никаких затруднений, продавая оружие обеим сторонам конфликта. Я забыла о Руслане только через несколько недель. В то время у нас не было действующего замка внутри офиса - только очень хлипкая дверь, которую нужно было сильно толкнуть, чтобы открыть. Для работы замка требовался незаменимый ключ, который был давно потерян. Однажды Руслан подставил плечо и ворвался внутрь, пока я натягивала сапоги. Он схватил меня за руку, чтобы не сбить с ног. "Сегодня тот самый день", - взволнованно сказал он. "Я пришел показать тебе Африку". Мне было не до этого. Он застал меня в очень... плохой... день. Мы с Марианной поехали в аэропорт Шереметьево, чтобы встретить жертву торговли людьми, депортированную из Израиля, но на наших глазах ее увезли торговцы людьми.
Я кричала Руслану о преступных олигархах, которые думают, что могут просто войти в дверь человека без звонка, как вежливые, нормальные люди. "Не сердись на меня - у меня сегодня день рождения", - сказал он с однобокой ухмылкой. "Я пришел, чтобы пригласить тебя на свою маленькую вечеринку. Ты сказала, что хочешь увидеть Африку?" "С днем рождения", - сказала я, когда он помог мне надеть пальто, подумав на мгновение, что он говорит о полете в Африку. "Я покажу несколько слайдов, которые, думаю, покажутся вам интересными. Пойдемте, попробуем торт". Мне было любопытно посмотреть на его квартиру. Я слышала о ней от бабушек - как он купил две старые квартиры в башне и превратил их в один двухэтажный особняк, соединенный лестницей. "У него в спальне позолоченная ванна-джакузи со смесителями, украшенными бриллиантами, - восхищались бабушки в холле. Мне нужно было увидеть это своими глазами. "Хорошо", - сказала я. "Только несколько слайдов. Потом мне нужно идти". Мне также было интересно если бы он мог помочь Коалиции ангелов в спасательных операциях, возможно, переправляя женщин, ставших жертвами торговли людьми, домой. Мы вошли в лифт, и он нажал кнопку подъема в свою квартиру. Как только мы вошли в его дверь и увидели украинский лётный состав, я передумала. Руслан сдернул с меня пальто, прежде чем я успела убежать. "Это мой летный отряд, - сказал он, сверкнув улыбкой, обнажившей золотые зубцы, - мы собираемся посмотреть фотографии и выпить пива. Завтра мы полетим. Может быть, мы разобьемся. Тебе будет жаль, если ты больше никогда меня не увидишь, не так ли?". Он продолжил знакомить меня с восемью татуированными мужчинами. У одних были бритые головы и казацкие локоны, у других - конские хвосты. Несколько человек были одеты в комбинезоны, все пили пиво "Таскер" с головой слона на желтой этикетке. Меня пригласили сесть в кресло из шкуры зебры, от которого все еще пахло зеброй. "Спасибо." сказала я, когда хвостик по имени Тарас протянул мне пиво. "Я бы с удовольствием посмотрела твои фотографии".
Я оглядела комнату, стараясь быть бесстрастной, вспоминая ночь в квартире Галины, когда я проснулась и обнаружила, что моя кухня полна милиционеров. На журнальном столике стоял прожектор. Один из украинцев, известный как Моторола, радист, включил слайд-шоу на своем ноутбуке. Свет приглушили. Начались слайды, и я была очарована. Они шли под музыку Ladysmith Black Mambazo, открывающуюся песней "African Skies". На экране замелькали широкие просторы - воздушные виды пустынь, джунглей, дельт рек и саванн. Руслан и его команда вспоминали каждую фотографию, рассказывая, как они жили на своих грузовых самолетах "Ильюшин" и "Антонов", как летали на этих громоздких мотыльках из России в Пакистан, Болгарию, Косово и Судан, пересекали континенты Европы, Азии и Африки, доставляя длинные, зеленые, похожие на военные ящики в Либерию и Кот-д'Ивуар, а возвращались с грузами фруктов, цветов или мебели. На нескольких фотографиях мужчины отдыхали в гамаках, подвешенных под крыльями самолетов, и пили водку. Некоторые аэропорты были настолько малы, что я не могла представить, как могли приземлиться сорокатонные грузовые суда. Экипаж обладал атмосферой сплоченности хорошо обученной команды, которая столкнулась со смертью и победила ее. Я поняла, что все они служили в одном элитном подразделении спецназа до распада СССР. На каждом слайде я искала подсказки о том, что содержали грузовые ящики, надеясь увидеть открытые ящики с АК-47, которые раздавали детям-солдатам, или что-то еще уличающее. Я искала названия компаний или логотипы. Не было видно даже идентификационных номеров самолетов. Единственная фотография, на которой был запечатлен груз, кроме зеленых коробок, представляла собой интерьер Ильюшина, забитый с ног до головы пальмами. После последнего слайда пустых водочных бутылок, засоряющих взлетно-посадочную полосу, включился свет. "Это очень много водочных бутылок", - сказала я. "Это просто для эффекта", - сказал Моторола. "Мы никогда не пьем, когда летаем. Налетчики ожидают, что мы пьяницы, поэтому мы бросаем несколько бутылок и фотографируемся". "Для нашего имиджа", - рассмеялся украинец с бычьей шеей, подперев голову рукой, - "для нашей репутации казаков". После шоу мы погрузились в два ожидающих нас черных микроавтобуса и поехали в "Читу Гриту", высококлассный грузинский ресторан в нескольких кварталах отсюда. Руслан заказал кавказские блюда - паровой сырный хлеб или хачапури, горячие и холодные блюда из фасоли под названием лобио, а также маринованные шашлыки из курицы, свинины и рыбы или шашлык, приготовленные на открытом огне. После ужина и тостов в честь сорокалетия Руслана мы ели грузинский фруктовый торт, запивая его коньяком. Я не спешила домой. Мою квартиру заняла группа американских волонтеров, вернувшихся с летнего пребывания в Угличском детском лагере. Я несколько раз была с ними в лагере и познакомилась с бабушкой Анжелы, когда она приезжала в гости. Это была милая женщина, согнутая артритом. Мы поговорили о будущем Анжелы, и я пообещала помочь с ее образованием. Теперь полы моей квартиры были завалены плотницкими инструментами, а кровати - кучами грязной одежды. Все пропахло кострами и потом.
Руслан и его команда разложили на столе карты и планировали свой утренний полет. Они должны были взлететь с аэродрома Раменское в Жуковском и лететь в Бургас, Болгария. Руслан облокотился на спинку моего кресла, проверяя, слушаю ли я его, и постукивая меня по плечу, если я переставала обращать на него внимание. Казалось, он говорил что-то о себе на кодовом языке, а мне ничего не говорил.
Бабушки говорили, что у него есть девушка-кинозвезда, супермодель по имени Элеонора. Мне было интересно, видела ли она Африку. Я прислушивалась в поисках злого умысла, но услышала только любовь друг к другу и их страсть к полетам. Они никогда не говорили о больших прибылях или роскошном образе жизни. Не было разговоров о войне или смерти, детях-солдатах или гражданской войне. Они выглядели как та же неопрятная группа пилотов и механиков, что и тогда, когда распался СССР, оставив их среди крупнейших в истории мира запасов нерегулируемого оружия. Это сделало их миллиардерами. После ужина они высадили меня у моего дома. Я смотрела, как их элегантные черные внедорожники пересекают Краснохолмский мост, направляясь на юг в сторону Жуковского. Они должны были подняться в воздух к рассвету.
 
 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
Божьи розы
Москва, Россия - 2003 год 
"Привет", - позвала я от входной двери, переступая через рюкзаки, инструменты и кучи мусора. Из кухни доносились голоса и запах супа. Эрик Шемпп, который приехал к нам из Корпуса мира, выглянул и сказал: "Привет! Мы готовим рагу из всего, что осталось от Углича. Хочешь?" "Я уже поела", - сказала я. "Но я посижу с вами". Я поставила чайник для чая, затем присоединилась к шести добровольцам за столом. Я выбрала эту ветхую старую квартиру, а не современную с лучшим водопроводом, потому что в ней была огромная кухня и четыре спальни. Мои дополнительные комнаты обычно заполняли проезжающие через Москву ангелы, стажеры и волонтеры детских домов, журналисты, мои родственники и другие американцы, а также жертвы торговли людьми. Когда журналист из CNN спросил, не одиноко ли мне жить в Москве одной, я рассмеялась и ответила: "Я не была одна с 1999 года".
Диана Грути протянула мне свиток плотной бумаги. "Это подарок от Анжелы", - сказала она. Это оказалась картина - счастливая семейная сцена. Отец, мать, дети и домашние животные вокруг рождественской елки - все, чего жаждало сердце Анжелы, мечта, которую я так хотела ей подарить. "Она получила первый приз на художественной ярмарке в Угличе". "Она прекрасна", - сказала я, проводя пальцами по красочной елке, украшенной рельефными каплями краски и блестками. Я прикрепила ее на холодильник с помощью магнитов. "У тебя есть фотографии, которые я могу прикрепить сюда?". У всех были фотографии. Анжела и девочки провели лето за пошивом тщательно продуманных коллекций одежды, которые они демонстрировали нашим туристам. Они даже приезжали в Москву на показ мод в гостинице "Арарат", организованный Американской торговой палатой, чтобы собрать деньги на стипендии. Я повесила на холодильник фотографии Анжелы в костюмах принцессы Леи, Белоснежки и викторианской леди, которые она искусно сшила из лоскутков ткани. Анжеле было уже тринадцать лет, она была миниатюрной красавицей с буйными кудрями, завязанными в хвост.


"Вот одна, - сказал Уолтер, протягивая мне фотографию Анжелы, возглавляющей вереницу малышей в резиновых сапогах. Они несли ведра. "Собираете ягоды?" спросила я. "Шампиньоны", - сказал Уолтер. "В основном белые грибы. Она учила их, что можно есть, а что нет". "Вот один из снимков приюта. Повсюду плакаты "Коалиции ангелов". Женя проделала хорошую работу, рассказывая об опасностях торговли людьми. Дети, кажется, слушали". "Это хорошо. Девочки должны понимать опасность", - сказала я, зевая. "Я иду спать". Волонтеры не спали почти всю ночь, собирали вещи и болтали. Я дремала под успокаивающий звук их голосов, а на рассвете проснулась, чтобы приготовить блины. Я смотрела с балкона, как их фургон исчезает в направлении воздушного порта Шереметьево и рейса в Сиэтл. Это место было моим.
Я задержалась за чашкой кофе, просматривая новости в Интернете, прежде чем такси вызвалось отвезти меня на один из самых оживленных участков нашей программы - в приют для спасенных детей недалеко от Кремля. Шестнадцать маленьких девочек проходили лечение у наших психологов, обученных в Швеции, с использованием новых игровых методик в песочнице, разработанных в Сток- хоме. Девочки были из Средней Азии - в основном из Таджикистана или Казахстана. Точно сказать было невозможно. Их возраст варьировался от 5 до 9 лет. Некоторые из них были спасены из детских борделей на Ярославском шоссе. Другие были направлены из детской тюрьмы в Алтуфьево после того, как их забрали за мелкую кражу. Во время последней поездки в Сток-Холм я купила специальные терапевтические куклы-перчатки. Девочки вытащили их из пакетов и играли с мышками, кроликом и плюшевым мишкой, но от тираннозавра Рекса они струсили - все, кроме маленькой Гули. Она сошлась с ним нос к носу и зарычала. Ее имя на фарси означало "Божья роза". Ее забрали за кражу еды на местном рынке. Она не знала, сколько ей лет. Судя по зубам, врач приюта оценил ее возраст в 8-9 лет. Дети быстро изнашивались в этой жестокой жизни, и тех, кто выживал в борделях, отправляли на улицы просить милостыню и воровать. Я увидела в Гуле что-то особенное - искру в ее карих глазах. Я щекотала ее животик куклой тираннозавра. Она перевернулась на спину, визжа от смеха. Маленькая Божья Роза выжила.

Игровая терапия и несколько кукол сделали приятный день, но мало что сделали для улучшения прогноза жизни этой девочки и тысяч таких же, как она, обреченных на детские тюрьмы и жизнь криминальных изгоев. Для их спасения требовались системные изменения в каждой точке их взаимодействия с обществом - начиная с полиции и центров временного содержания детей. В сентябре 2003 года в Москву с официальным визитом приезжал посол Джон Миллер, директор Управления по мониторингу и борьбе с торговлей людьми Государственного департамента США, наш главный спонсор. В ожидании этого Женя и еще одна женщина из "Сети выживших" по имени Роза остановились в моей квартире. Роза была яркой сибирской блондинкой, ростом около шести футов, которую за три дня до этого репатриировали из Нидерландов. Женя был ее связным во время ее шестимесячного заключения в Амстердаме за работу без пропуска - обычное обвинение. Мы могли бы вернуть ее раньше, но она организовала голодовку и отказывалась уезжать, пока не освободят всех женщин, ставших жертвами торговли людьми. В конце концов, она ушла в знак протеста, заставив нас пообещать помочь остальным женщинам.
Мы допоздна сидели вместе, пили чай на кухне. "Вы, должно быть, сильная женщина", - сказала я. "Вы противостояли голландской правовой системе и победили". "Когда-то я была сильной", - сказала она. "Я должна была быть сильной. Мы с мужем были инженерами-строителями гидроэлектростанций на Дальнем Востоке. Мы строили плотины и электростанции в Северном Китае. Я тоже была спортсменкой, пока не врезалась на мотоцикле в дерево и мне пришлось ползти десять километров по снегу со сломанной ногой". "Очень сильная", - сказала Женя. "В Сибири было тяжело, но во время финансового краха стало невозможно. Крупные проекты закрылись. Нам с мужем пришлось искать другую работу. Он начал пить и играть в азартные игры, набрал долгов у плохих людей. Я не знала об этом, пока его не сбросили с крыши нашего дома. Я вешала белье на балконе. Я видела, как он падал - кричал и падал". "Какой ужас", - воскликнула Женя. "Что вы сделали?" "Я забрала своих дочерей из школы, и мы бежали, как беженцы. Не было времени его похоронить. Мы оставили его на улице". Она сделала паузу с пустым выражением лица, прижимая к груди потрепанную Библию карманного формата, и осторожно перелистывая страницы. На полях была выведена мелким шрифтом кириллица. Была ли это запись, которую вела Женя? "Пусть Бог простит меня", - прошептала она. Часы в зале пробили. ««Полночь»», —сказала я. "У нас завтра тяжелый день". Мы сложили наши чашки и тарелки в раковину. "Завтрак в семь. Я уже приняла душ, так что вы с Женей решайте, кто сегодня принимает душ, а кто утром получает горячую воду".
 Я пришла в офис пораньше, чтобы разобраться с электронной почтой и телефонными звонками и закончить работу над предложением по гранту на подготовку ювенальной полиции. Когда я подняла глаза от компьютера, в дверях стояла Роза. Она принесла мне кружку чая. Даже одетая в пожертвованную одежду - старый черный свитер, пару джинсов и носки ручной вязки - она была потрясающей. Я пригласила ее присесть на маленький диванчик. Важно получить информацию о деле сразу после возвращения, выжившего в Россию, но Роза выглядела изможденной. Я отвечала на электронные письма, пока она смотрела в окно в сторону Кремля - его золотой купол и российский флаг были видны сквозь легкий снегопад.
"Ты в порядке?" спросила я. "Ты, кажется, далеко". "Я не могу поверить, что я снова в России. Может быть, я моргну и снова окажусь в этой тюрьме". Она вытерла слезы. "Там было грязно и холодно - десять женщин в камере. Охранники обращались с нами как с животными. Конечно, от нас воняло!" Она встретила мой взгляд. "Я чувствую себя виноватой, что я здесь, а другие девушки все еще в клетках". "Мы это скоро исправим. Ваша голодовка попала в СМИ. Голландцы хотят отправить остальных русских нарушительниц спокойствия домой". "Вы скажете мне, как только они прибудут?" "Конечно". "У меня галлюцинации?" Роза понюхала воздух. "Я чувствую запах пельменей. Кто-то готовит сибирские пельмени?" "Только для тебя", - сказал я. Ольга Штуль и Татьяна Узакова варили пельмени на офисной кухне. Я предложила Розе принести чай к столу для переговоров, на котором были разложены салаты, хлеб и салями. После плотного русского обеда Роза уснула на моем диване. Я разбудила ее около пяти часов вечера. Уже стемнело, и мы поехали домой на автобусе.
 Женя присоединилась к нам позже. Я показала Розе, как управлять моим спутниковым телевидением, и оставила ее свернуться калачиком на диване под одеялом Smoky-the-Bear, пока я принимала душ. Позже мы смотрели русскую версию "Танцев со звездами", которая называлась "Фигурное катание со звездами". Роза держала на коленях свою Библию. "Клуб назывался "Петрушка", - сказала она, убавляя звук с помощью пульта. Я взяла свой блокнот и ручку. "Я жила в Воронеже к югу от Москвы со своей сестрой Настей. Через пару месяцев пребывания там она уговорила меня сходить в новый клуб. Там была длинная очередь, но вышибала сказал, что мы очень красивые. Он пропустил нас внутрь. Там была хорошая группа и много танцующих людей. Это казалось безобидным развлечением. "Один мужчина смотрел на меня. Он носил золотые цепи и выглядел богатым. Настя сказала, что он известный гангста-рэппер, у которого есть клубы в Европе. У него была студия звукозаписи в Берлине. "Он прислал к нашему столику бутылку шампанского и подошел. Я сказала ему, что восхищаюсь его музыкой, хотя никогда раньше не слышала о гангста-рэппе. Я подумала, что, возможно, он сможет найти мне работу в Германии на несколько месяцев. "Он сказал, что я великолепна, что из меня получится хорошая хозяйка. Он спросил, не хочу ли я приехать в Берлин. "А как же билет?" - спросила я. "У меня нет денег". Я помню его точные слова. "Не волнуйся, красавица, - сказал он. Мы купим билет, и ты заработаешь столько денег, что вернешь мне их через несколько дней". "Он встретил мой поезд в Берлине. Это такая хорошая афера", - сказал он, когда мы ехали по городу в его "Мерседесе". Вы, глупые русские девчонки, продолжаете подписываться, а я продолжаю продавать вас в немецкие бордели. Привыкай, детка, ты теперь шлюха". Он включил проигрыватель компакт-дисков — это была его собственная музыка. Слова рэпа были быстрыми - стаккато, как выстрелы". Роза подражала ритму музыки, акцентируя его, представляя, что ее палец — это пистолет. "Бах-бах-бах. Это были строки женских имен - русских женщин - всех глупых девушек, которые подписали его контракты. Я начала плакать, и он ударил меня по лицу. Он выбил мне передние зубы. "Ты уже не такая красивая", - сказал он. Я упала в обморок".

Роза вытащила пластмассовый мост, который заполнил место, где были ее передние зубы, и поставила его на Библию. "Мои сувениры", - сказала она, покачав головой. "Все, что я могу показать за свою ужасную ошибку". Мы сидели в тишине, пока не зажужжало переговорное устройство от двери охраны внизу лестницы. Я встала, чтобы впустить Женю и разносчика пиццы в здание. Мы разделили пиццу и салат. Женя посмотрела на свои наручные часы и переключила канал телевизора. Шел очередной выпуск "Цыганских страстей", ее любимого шоу - и Розы тоже. Мы ели мороженое и смотрели, как группа поющих цыган колесит по современной Москве в повозках, запряженных лошадьми, вызывая вспышки страстного пения и эмоционального хаоса повсюду, куда бы они ни приезжали. Это было до невозможности глупо, но это заставило нас смеяться - даже Роза улыбалась. На следующее утро двор между моим зданием и Еврейским институтом был заполнен утренними гуляющими с собаками. Они приветственно кивали нам троим, когда мы спешили на автобус № 156 для встречи с послом Миллером. Мы прибыли в "Высотку" одновременно с разгрузкой фургонов американского посольства. Я подошла к Джону Миллеру и обняла его, вызвав удивление у его сотрудников Госдепартамента. "Привет! Это Мать Тереза". Он обнял меня в ответ. "Рада тебя видеть". "Это Женя и Роза", - сказала я. Они пожали друг другу руки. "Они присоединились к нам из "Сети выживших". Влад и его брат Алексей, наш бухгалтер, приехали вместе с Олегом Кузбитом. Мы всей группой поднялись по каменным ступеням. "Это очень красивое здание", - сказал Джон, глядя на сталинские готические башни, взмывающие ввысь. "До 1980-х годов это был жилой дом для коммунистической элиты", - сказал Олег. "Здесь есть подземные туннели, соединенные с Кремлем", - сказала я. "Это была часть частной железнодорожной системы. Есть даже секретные лестницы, которые КГБ использовал, чтобы "исчезать" из квартир посреди ночи". "Это миф", - огрызнулся Влад по-русски. "Где ты это берешь?" "У бабушек в холле", - ответила я. "Эти бабушки знают все". Мы вошли через тяжелые дубовые двери, и американцы уставились на высокие каменные арки, соборные потолки, мозаики и фрески. "Это похоже на церковь", - воскликнул Джон. "Так и должно было быть", - сказал Олег. "Это храм атеистического государства. Эти элиты считали себя богами". Я нажала на кнопку лифта и кивнула бабушкам, выстроившимся на скамейке. Они исподтишка наблюдали за нами. Мне придется рассказать им об этом позже. Наши офисы посетили Кристофер Смит из Конгресса США, Натан Щаранский из Кнессета Израиля, депутаты Государственной Думы России и Мосгордумы, представители российской полиции и европейских правоохранительных органов, постоянный поток журналистов и знаменитостей. Бабушки следили за всеми.

После наших презентаций послу Миллеру и его многочисленным помощникам он попросил меня выйти на балкон. Мы были свободны от надсмотрщиков меньше минуты. "Посол Вершбоу настаивает на том, чтобы Госдепартамент провел аудит вашей программы", - сказал он. "Они направляют в Москву группу из Главного бухгалтерского управления. Он хочет, чтобы вас закрыли". "Почему? Аудит нас обойдется правительству в десять раз дороже, чем все наши грантовые средства. Это имеет смысл?" "Это не обязательно". "Фактор X". Я помрачнела. Прежде чем я смогла объяснить, что это значит, балконная дверь открылась, и нас разделили встревоженные надсмотрщики, говорящие послу, что ему пора уходить. Роза тоже покинула нас. Ее посадили на скорый поезд до Санкт-Петербурга, чтобы она осталась на конспиративной квартире Натальи Ходыревой. Она обняла меня сильными руками. Когда она отстранилась, по ее щекам текли слезы. Она протянула мне свою Библию, которую я почтительно взяла, держа ее обеими руками. "Спасибо, Роза", - сказала я, целуя ее в щеку. "Мы извлечем из этого максимум пользы, я обещаю". Я открыла Библию. Каждое свободное место и поля были искусно заполнены крошечным кириллическим текстом инженера. Это была капсула времени ее жизни в качестве рабыни, частичка ее души, с которой нужно обращаться очень осторожно. Записи велись в хронологическом порядке, начиная с внутренней стороны обложки. Чтобы прочесть их, потребовалось бы увеличительное стекло и много часов. Каждая страница была на вес золота - все, что нам понадобится, чтобы открыть дело в Нидерландах. "Здесь все", - сказала Роза. "Имена, места, даты - я все записала, включая имена женщин, которые все еще находятся в тюрьме, и их русские контакты. Когда будете говорить с их семьями, не говорите им о проституции, пожалуйста", - сказала она. "Мы не будем, я обещаю". Я передала Библию Афсоне. Как адвокат коалиции "Ангел", она была расстроена отсутствием доказательств, которые приносили жертвы торговли людьми. Женщины часто путались в том, где они были, их разум был одурманен травмой и наркотиками. Они хотели вернуться домой и забыть, а не вспоминать. В течение нескольких дней мы вернули остальных женщин и связались с Целевой группой по борьбе с торговлей людьми в Амстердаме, чтобы возбудить дело против российских торговцев людьми. В течение нескольких недель доказательства, записанные в Библии, были переведены на английский язык и отправлены Генеральному прокурору в Гааге, который начал расследование против особо жестокой международной сети торговцев людьми, связанной с гангста-рэпом. Перед тем как вернуться к своим дочерям в Сибирь, Роза вместе со мной полетела в Вашингтон, чтобы дать показания на слушаниях в комитете Конгресса под председательством конгрессмена Кристофера Смита. Впервые я встретила конгрессмена в 1999 году в Санкт-Петербурге, когда он путешествовал с делегацией Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе - ОБСЕ. Они попросили меня познакомить их с представителями российских НПО и людьми, пережившими торговлю людьми.

В следующем году конгрессмен Смит стал соавтором американского закона против торговли людьми, Закон о защите жертв торговли людьми (TVPA), сделавший торговлю людьми преступлением в Соединенных Штатах и позволяет преследовать международных торговцев людьми.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТЬ ШЕСТЬ
АНГЕЛЫ, ПОЛИЦЕЙСКИЕ И КАРАБИНЕРЫ
Нижний Новгород, Россия - 2004 год 
Весной 2004 года я летела сквозь снежную бурю на борту старого винтового самолета "Туполев" с деревянной обшивкой и розовыми занавесками на окнах. Вместе с делегатами шведской организации Kvinnoforum и полицейскими из Мальмо (Швеция) я летела в Челябинск, расположенный в Уральских горах, для проведения полицейского тренинга.  Наша цель состояла в том, чтобы убедить российских полицейских в каждом безопасном месте в России, что защита прав и достоинства жертв торговли людьми сделает их лучшими свидетелями и приведет к более высокому уровню уголовного преследования. Обычные агрессивные методы работы полиции привели к тому, что жертвы боялись полиции больше, чем торговцев людьми - ситуация, вряд ли уникальная для России. Явка на тренинг была отличной - семьдесят пять российских полицейских в форме. Шведские полицейские в своей синей форме привлекли большое внимание. Наш Ангел в Челябинске, Лариса Васильева, миниатюрная учительница фортепиано, сидела рядом со мной за столом для докладчиков. Перед нами была комната, полная суровых сибирских полицейских с хмурыми лицами, скептически настроенных к тому, что гуманный подход к работе полиции может улучшить что-либо и когда-либо. Во время двухдневного тренинга я обнаружила, что сибирские полицейские охотно делятся своими историями за хорошим обедом. Суровые, как гвозди, полицейские свободно говорили о своей неудовлетворенности тем, что им приходится каждый день иметь дело с насилием и преступностью, и о том, как им пришлось ожесточить свои сердца к ужасным страданиям, которые они видели. Уровень выгорания и алкоголизма был высок, и все большее число полицейских кончали жизнь самоубийством. Я вспомнила свой первый опыт общения с русскими врачами, чья жестокость по отношению к пациентам была так легко обратима. Я предложила идею программы консультирования для полицейских. Мы уже работали с сотрудниками милиции по делам несовершеннолетних в Москве, чтобы предотвратить выгорание и помочь им справиться со стрессом. Но то была Москва. Это была Сибирь. В последний день я был заключительным докладчиком. Половина аудитории дремала, оставшись только потому, что следующим мероприятием был ужин. Вместо того чтобы подводить итоги, как полагается, я решила рассказать о программах поддержки, которые мы разрабатывали для милиции в Москве. У меня была флешка с презентацией PowerPoint, которую мы использовали для правительства Москвы. "В заключение презентации, - сказала я, - я хотела бы поделиться видеороликом, в котором наш психолог Константин Комаров, сам сотрудник милиции, проводит упражнения по снижению стресса с группой сотрудников. В настоящее время эта программа является обязательной для ювенальной полиции ГУВД - МВД по Москве. В прошлом году в ней приняли участие более 1500 сотрудников..." Лица полицейских оставались неразборчивыми, глаза были прикованы к экрану. После этого никаких вопросов задано не было, и они вышли из комнаты. "Что ты думаешь?" спросила я Ларису позже за ужином. "Они слушали", - ответила она. "Время покажет, услышали ли они что-нибудь".
Я только вернулась в Москву, как позвонила Женя. Они с Надеждой выявили в Нижнем Новгороде торговую сеть, замаскированную под агентство по трудоустройству, которое набирало женщин старше пятидесяти лет для работы нянями в Словении, а затем перевозило их автобусами в Италию, чтобы снабжать бордели бутиков в Тоскане для мужчин, которые хотели секса с пожилыми женщинами. Им удалось вернуть домой четырех женщин, но большинство все еще находились в Италии.
Женя помогла женщинам подать уголовное заявление на агентство, но поскольку преступление произошло в Италии, российская полиция передала дело в Интерпол и ждала... и ждала. Ничего не происходило. "Мы должны что-то сделать", - сказала она. "Интерпол работает так долго, что к тому времени, как они начнут действовать, братва уже переедет". "Почему бы полиции Нижнего не позвонить напрямую в итальянскую полицию? Во всех европейских странах есть оперативные группы по борьбе с торговлей людьми", - сказала я. "Они очень хороши". "Наша милиция настаивает на соблюдении старых протоколов. Они не будут сами звонить в Рим, но мы можем, не так ли?". "Я только что была в Риме, преподавала курс для католических епископов в Григорианском университете", - сказала я. "Они связали меня с Каритас, католической благотворительной организацией, которая работает с федеральной полицией - Карабиньери. Я начну с них". "Я так расстроена", - расплакалась Женя. "У нас дюжина женщин застряла в Тоскане, а это чертово жуликоватое агентство с соседней улицы продолжает присылать новых. В конце концов я организовала акцию протеста перед их офисом с именами и фотографиями жертв. Это было в новостях".
У меня по позвоночнику пробежал холодок. "Будь осторожна, Женя. Эти люди могут причинить тебе боль". "А что я еще могу сделать? Все должны знать, что они замышляют". "Завтра я свяжусь с Италией. А пока, пожалуйста, не рискуй своей жизнью". "Моей жизнью?" Долгое молчание, затем рыдания. "Я только что сказала Геннадию, что не могу выйти за него замуж, потому что я больше не женщина. Меня съели изнутри болезни этих насильников. Я никогда не смогу иметь детей". Это объясняло ее исхудание и бледность. Я сказала: "Женя, ты удивительная девушка - и очень любимая. Пожалуйста, будьте осторожны..." Она повесила трубку прежде, чем я успела сказать что-то еще. На следующее утро я позвонила в Caritas Internationalis в Риме, и меня соединили с майором Джузеппе Батталья, начальником отдела по борьбе с организованной преступностью карабинеров. Он выразил свое недовольство тем, что российская полиция все время переадресовывает дела Интерполу, а затем жалуется на то, как медленно реагирует итальянская полиция. "Если бы они говорили со мной напрямую, мы могли бы закрыть всю эту операцию за несколько недель", - сказал он. "Я не могу донести эту идею до русских". "Думаю, у меня есть способ сделать это", - подумала я. "Как вы смотрите на то, чтобы приехать к нам в Нижний Новгород на тренинг по охране правопорядка в феврале. Вы сможете лично пообщаться с российскими полицейскими и прокурорами". Майор присоединился к нашей учебной группе в Москве. Мы сели в поезд до Нижнего Новгорода вместе со шведским полицейским Томасом Экманом из отдела по борьбе с торговлей людьми Гетеборга, Швеция, и Ингелой Хесиус, старшим окружным прокурором Стокгольма. После выступления заместителя мэра Нижнего Новгорода наш партнер по программе "Ангел" Надежда Белик открыла конференцию, представив двух жертв торговли людьми из Тосканы залу, заполненному следователями и прокурорами российской полиции, представителями Интерпола, ФМС - Федеральной миграционной службы, НПО и СМИ. Показания выживших обвинили местное агентство занятости, которое Женя пикетировала, в качестве виновного торговца людьми. Главный прокурор Нижнего вышел на трибуну и начал разглагольствовать о том, как трудно работать с итальянскими властями. "Им наплевать на русских женщин. Они отказываются от нашего приглашения работать над судебными делами". Он закончил свое выступление классическим русским причитанием: "Что делать? - Что делать?". За ним последовал список местных чиновников, повторяя тот же само разрушительный фатализм. Майор Батталья сидел в первом ряду, наклонив голову к своему переводчику. Наконец, с него было достаточно. Он встал и обратился к изумленной толпе. "Вы называете меня незаинтересованным? Я проделал весь этот путь из Рима, чтобы умолять вас звонить в нашу оперативную группу, когда у вас будут дела, связанные с Италией. Теперь, когда я здесь, дайте мне ваши дела, дайте мне все, что у вас есть. Позвольте мне опросить выживших и ознакомиться с вашими делами. Вместе мы поймаем этих проклятых мошенников, прежде чем пострадают другие женщины".

В комнате воцарилась тишина. Я оглядела море каменных русских лиц с глазами, приклеенными к майору. Никто не двигался во время перевода с английского на русский, но в мозгах русских скрипели шестеренки. Внезапная перемена была ощутимой. Прокурор Нижнего вскочил на ноги, протянул руку майору и сказал: "Мы дадим вам все и будем сотрудничать всеми возможными способами". Он хлопнул майора по спине - что по-русски означает "доставайте водку, пора поднимать тост". Комната разразилась аплодисментами, все заговорили одновременно. Кругом была водка, тосты за Италию, Россию, Швецию и за прекращение торговли людьми.
После встречи Женя проводила меня в больницу, где я встретилась с двумя жертвами торговли людьми, которых с помощью "Каритас" отправили обратно. Местное телевидение сняло интервью с Женей и одной женщиной, которая сидела в постели. Другая, Валентина, была изнасилована разбитой бутылкой. Ей сделали операцию в Риме, но она была близка к смерти. Врач сказал мне, что больше ничего не может сделать". Убедительное интервью Жени попало в национальные новости. Ее бледное лицо и затравленные голубые глаза стали символом торговли людьми из России. В течение нескольких недель бордели в Тоскане были закрыты с большим шумом, а против торговцев людьми были возбуждены дела. Женя и коалиция "Ангел" были заняты возвращением женщин домой. В следующем месяце она позвонила и сказала, что Валентине стало лучше и она хочет поговорить со мной. Я согласилась приехать на выходные. Для Коалиции Ангелов это было тяжелое время. После выхода на экраны нового российского мини-сериала о торговле людьми "Матрешка", в конце каждого выпуска которого был указан номер нашей телефонной линии, на телефоны доверия поступил большой поток звонков. Наша команда проводила тренинги для посольств из Европы, Ближнего Востока, Африки и Азии, и я скоро уезжала, чтобы выступить в Хельсинки, Брюсселе, Страсбурге и Франкфурте. В пятницу вечером я прилетела в Нижний Новгород рейсом авиакомпании Air Siberia и остановилась у моих друзей-музыкантов из «Коробейники». Мы поздно поужинали и посмеялись над тем, как я пела "Подмосковные вечера" для нижегородского правительства. Они показали мне кассеты с записью концерта на местном телевидении. Я никогда их не видела. Я была похожа на маленькую сиротку Энни в своих мешковатых джинсах, непомерно больших ботинках и с растрепанными кудрями. "Я больше никогда не буду этого делать", - сказала я. " Тьфу, тьфу, тьфу".
В субботу утром мы поехали в санаторий, где выступали музыканты. Мужчины отправились на подледную рыбалку на реку Ока, а я присоединилась к женщинам, чтобы принять сернистую, бурлящую грязевую ванну. В воскресенье я поехала на трамвае в санаторий, где восстанавливалась Валентина. Она выглядела намного лучше, ее волосы были расчесаны, а на щеках красовались пятна. Все четыре кровати в освещенной солнцем комнате были заняты выжившими из Тосканы. Они жестом пригласили меня сесть на единственный стул. Валентина начала свой рассказ так, как это всегда делали женщины. Она рассказала о своей жизни до того, как стала жертвой торговли людьми. Она хотела, чтобы я знала, кем она была до того, как ее достоинство было унижено и она стала немой. Валентина была пятидесятипятилетней учительницей средней школы, когда откликнулась на объявление о поиске привлекательных "зрелых" русских женщин для работы няней в Словении. Ей и в голову не приходило, что она станет жертвой "белых рабов" - она была слишком стара. Далее она и другие женщины подробно рассказали о связях между русскими и албанскими мафиози, которые везли их на автобусах через Альпы и Словению в Италию. Я спросила, поделились ли они этой информацией с российской полицией. "Боже правый, нет", - сказала Валентина. "Я хочу, чтобы вы отправили ее майору Батталья, итальянскому офицеру. Он может решить, что передать нашей полиции. Попросите его не говорить, что это от меня". Женщина с седыми волосами сказала. "Многие наши милиционеры берут блат - взятки. Они боятся наркоторговцев, и не зря. Эти албанцы - убийцы". Другая женщина сказала: "Вы лучше скажите этой молодой горячке Жене, чтобы она была поосторожнее. Мы видели по телевизору, как она протестовала перед агентством по трудоустройству. Ее лицо было во всех российских новостях. Они обязательно за ней придут". "Поговорите с ней по душам", - сказала Валентина. "Она должна понять, какого опасного медведя она задрала". Я позвонила Жене из санатория. "Как насчет того, чтобы встретиться за ужином, прежде чем я улечу обратно в Москву?" спросила я. "Я отвезу тебя в "Аквариум" - твой любимый ресторан".
"Я бы с удовольствием, но не могу", - сказала она со вздохом. "У меня вступительные экзамены в юридическую школу. Я занимаюсь всю ночь. Если у меня все получится, я смогу претендовать на стипендию в Лондоне или Париже". "Удачи", - сказала я. "Я знаю, что ты будешь великолепна". " Тьфу, тьфу, тьфу ... " Она сплюнула. Весной мы выдержали пристальное внимание двенадцати сотрудников американского посольства и хмурой команды прокуроров, которые проделали весь путь из Чикаго, чтобы преследовать нас. За ними последовали три правительственных аудитора из Вашингтона, которые после месяца изучения каждой бухгалтерской проводки с момента нашего создания, наконец, обнаружили расхождение в 54 доллара - букет цветов, купленный для пресс-конференции в Петрозаводске, был списан не на тот счет. Еще несколько раз нас посещали сотрудники российской налоговой полиции, которые любили задерживаться и сплетничать за чашечкой кофе. "Нам постоянно звонят из вашего посольства, - сказал высокий. "Вам нужно проверить свой офис на наличие жучков. Они слишком много о тебе знают". Влад позвонил своему другу Василию из охранной фирмы. Он прошел по нашему офису, держа в руках электронную коробочку размером с сотовый телефон. Она возбужденно стрекотала в каждой комнате. ««Американцы»», —сказал он. "Я узнаю их сигналы". Он поднял другое устройство, которое издавало более высокий писк. "У вас есть и русские. Глубокая чистка и удаление всех этих жучков обойдется вам примерно в 1500 долларов, но, честно говоря, они будут возвращаться, как тараканы. Вам придется проводить уборку каждую неделю, как это делают крупные компании". "Что мы можем сделать?" спросила я. "Представляю, что скажут правительственные аудиторы, если мы покажем "уничтожение жучков" как расходы, особенно если учесть, что этим занимается американское посольство". "Я предлагаю, если вы хотите сказать что-то важное, оставить свои мобильные телефоны в офисе и прогуляться там, где нет шума транспорта. Или выйдите на балкон". В начале 2006 года наши отношения с посольством США резко улучшились с приходом нового посла Уильяма Бернса, элегантного дипломата, свободно владеющего русским языком. Он отметил нашу работу личным визитом в офис Коалиции Ангелов. Он пришел один, без сопровождающих, или мне так показалось. Позже бабушки рассказывали мне обо всех русских и американских агентах безопасности, которые осматривали здание перед его визитом и затем сопровождали его, незаметно ожидая на каждом этаже. Мы продолжали поддерживать напряженные отношения с международным отделом по борьбе с наркотиками и охране правопорядка (INL) посольства, но что касается дипломатических офисов, то к нам относились с уважением, которое сохранялось на протяжении следующих нескольких лет и в период работы посла Джона Байерли, опытного дипломата, чей отец был любимым русским героем - американским солдатом, который бежал от немцев и мужественно сражался с Красной армией во время ее наступления на Берлин.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
АНГЕЛЫ В ТАДЖИКИСТАНЕ
Душанбе, Таджикистан - лето 2007 года 
Наша программа подготовки полицейских, финансируемая Швецией, пользовалась большим спросом по всей Сибири и была распространена на Центральную Азию, начиная с Казахстана, Кыргызской Республики и затем Таджикистана, горной, не имеющей выхода к морю страны, граничащей с Афганистаном, Узбекистаном, Кыргызстаном и Китайской Народной Республикой и пострадавшей от каждого из них. Таджикские традиции делают население уникально уязвимым. Если мужчина похищал и насиловал таджикскую женщину, семья заставляла ее выйти за него замуж. Афганские боевики и кыргызские налетчики увозили пожилых таджикских женщин для работы в качестве домашней прислуги и продавали таджикских девочек в проституцию. Таджикских мальчиков заставляли воевать с повстанцами в Пакистане и Афганистане. Таджикистан также был источником торговли людьми для проституции и труда в Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), Турцию, Саудовскую Аравию, Кувейт и Иран. Мы решили провести международную рабочую конференцию в столице Таджикистана Душанбе. Мы пригласили делегации из всех принимающих стран, включая Китай, и к тому времени, когда я села в самолет авиакомпании Tajik Airways для перелета из Москвы, все, кроме Китая и Ирана, дали положительный ответ. Американские эксперты д-р Лора Ледерер, д-р Донна М. Хьюз и д-р Луиза Шелли, директор Центра терроризма, транснациональной преступности и коррупции при Университете Джорджа Мейсона, присоединились ко мне из США. Наши шведские партнеры прилетели прямо из Стокгольма. Мы встретились в отеле "Меркурий" в центре города. Трехдневную конференцию открыл вице-президент Таджикистана. В последний день в колонне из Кабула прибыл значительный контингент афганцев. Они предоставили важную информацию о том, как женщин продают через Афганистан в ОАЭ и Иран. Хотя отдел уголовных расследований ОАЭ в Дубае положительно отреагировал на наше приглашение, они не смогли получить разрешение на поездку от своего министерства иностранных дел. Дубай неоднократно называли основной страной, принимающей жертв из бывшего СССР, поэтому я решила, что настало время нанести туда личный визит. Я попросила Олега организовать это, как только мы вернемся в московский офис.

На заключительном банкете я сидела за столом со шведскими делегатами, вице-президентом Таджикистана и заместителем министра иностранных дел. Доктор Хьюз и доктор Ледерер после первого таджикского ужина так сильно заболели, что остались в постели в гостинице. Мне пришлось читать их доклады на конференции, и я чувствовала себя виноватой за то, что побудила их насладиться вкусной таджикской едой. Олег Кузбит, директор Коалиции Ангелов, подошел ко мне сзади и прошептал: "Эти афганские дипломаты хотят с вами поговорить". Он кивнул на соседний столик, где группа смуглых мужчин улыбалась и ожидающе моргала. "Кто они такие?" спросила я. "Посол Афганистана и их министр иностранных дел в Таджикистане. Остальные, вероятно, бывшие моджахеды. Они будут вооружены", - сказал Олег. "Что мне делать?" "Жди здесь. Я сначала поговорю с ними". Олег проходил военную службу в Афганистане, хотя никогда об этом не говорил. Он добавил: "Женщина не должна подходить к ним одна". Афганский посол вернулся с Олегом и пригласил нас двоих присоединиться к их столу. Он представил меня заместителю министра иностранных дел, начальнику полиции Кабула, председателю политической партии "Движение за свободу и демократию" и начальнику пограничной службы. После того как нас усадили и налили минеральной воды, заместитель министра иностранных дел начал: "Торговля людьми — это ужасная проблема в Афганистане. Наше правительство попросило меня пригласить вас в Кабул, чтобы организовать программу для афганской полиции и пограничников. Мы возвращаемся сегодня вечером. Присоединитесь ли вы к нам?" "Как далеко находится Кабул?" спросила я, потрясенная таким предложением. Я посмотрела на Олега, который закатил глаза. "Всего четыре часа", - ответил заместитель. "Это вполне безопасно. У нас отличные машины и телохранители, конечно". Я видела их покрытые пылью машины, припаркованные снаружи. Они выглядели как старые русские "Лады". Ехать ночью по разбитой дороге через афганскую границу с вооруженным конвоем моджахедов казалось неразумным со многих точек зрения. "Мне нужна виза в Афганистан, не так ли? У меня ее нет". "Нет проблем", - сказал начальник пограничной службы. Он придвинул свой стул поближе к моему, 
достал из своего кейса печать, открыл чернильницу и сказал: "Дайте мне ваш паспорт. Я поставлю в него штамп, и мы сможем уехать". "Вы очень добры", - рассмеялась я, как будто они шутили, и похлопала по руке человека, державшего штамп, положив ладонь на что-то твердое под рубашкой. Он вытащил из кобуры огромный, блестящий Glock 23 и положил его на стол. Я знала, что это такое, потому что он сказал: "Это Glock 23". Я постаралась не обращать на это внимания. "Я бы хотела приехать в Кабул, - сказала я, - но не сегодня. Пожалуйста, пусть МИД пригласит меня официально, и я прилечу туда из Москвы. Если вы будете поддерживать связь с Олегом, он все устроит. У меня должен быть достойный эскорт из моих людей". Я пожелала спокойной ночи, после чего вернулась к таджикским чиновникам, которые сигналили, чтобы я присоединилась к ним в фургоне со шведами. Я оставила Олега и афганцев, обменивающихся визитками. Они продолжали общаться до января 2008 года, когда отряд коммандос повстанцев ворвался в роскошный отель "Серена" в центре Кабула, где мы должны были остановиться, убив семь человек, включая американцев.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ
КОГДА ПОЗВОНИЛА АНЖЕЛА
Дубай, Объединенные Арабские Эмираты - весна 2007 года 
В апреле 2007 года я летела самолетом авиакомпании Air Emirates в Дубай на встречу с нашим контактным лицом в Целевой группе по борьбе с торговлей людьми в ОАЭ. Я была официально приглашена через Департамент по защите прав человека Объединенных Арабских Эмиратов. После завтрака в отеле "Монарх" я спросила у консьержа адрес CID - Департамента криминальных расследований полиции Дубая. "Какие-то проблемы?" - спросил он, выглядя обеспокоенным. "У вас есть претензии?". "Вовсе нет", - сказала я. "Мне просто нужен адрес. У меня назначена встреча". "Вы поедете на такси?" "Конечно". "Адрес не нужен. Каждый таксист знает уголовный розыск". Он был прав. Таксист в тюрбане знал, где это находится - и отказался ехать до конца. Я прошла последние два квартала и вступила в хаотическую сцену, которую я называла субботними вечерами, будучи интерном в окружной больнице Харборвью, в отделении скорой помощи.
В переполненном атриуме, который служил одновременно и комнатой заказов, и отделом жалоб, было, наверное, сто градусов. Влажный воздух был насыщен знакомыми запахами крови и рвоты, с нотками алкоголя. Я выбрала стол жалоб и подошла к свирепому, шестифутовому, пятидюймовому пакистанскому полицейскому со шрамами, как у призового бойца. На его бейджике было написано: "Сержант Хан". "Итак, мадам", - сказал он, оглядев меня и нахмурившись. "На что вы жалуетесь?" "Никаких претензий", - ответила я, забыв полное имя своего собеседника. "Я здесь, чтобы увидеть капитана Ахмада. Вот моя визитка". "У нас дюжина капитанов Ахмадов. Из какого отдела?" "Он работает в оперативной группе по борьбе с торговлей людьми. Департамент по защите прав человека пригласил меня". Я порылась в сумочке. "Вот мое письмо с приглашением. Оно от капитана Ахмада Обейда бин Хадибаха". "Минутку", - сказал он, щелкая мою фотографию цифровой камерой. "Присаживайтесь". Присесть было некуда. Несколько стульев были заняты окровавленными пьяницами. Все остальные сидели на корточках, потея, прижавшись к стенам или растянувшись на полу без сознания. Мне не пришлось долго ждать, пока сержант Хан не позвал меня. Он отпер ворота и пропустил меня вперед, сказав: "Вниз по коридору, за угол, вторая дверь слева. Войдите туда, где написано: "Отдел по защите прав человека"". Я пошла по узкому коридору, проходя мимо более рослых пакистанских полицейских в шортах цвета хаки. Я обогнула угол и посчитала двери. Никаких знаков не было. Я заглядывала в каждую дверь, пока не дошла до комнаты отдела, где мужчины в длинных белых халатах и головных уборах работали за компьютерами. Я вернулась к стойке регистрации. "Извините", - сказала я сержанту Хану. "Здесь нет никакого знака". Сержант нахмурился и сделал еще один телефонный звонок. Он повесил трубку и, казалось, к чему-то прислушивался. Мне показалось, что я услышала звук электродрели. Когда все прекратилось, он сказал: "Вы ошиблись. Вернитесь и посмотрите еще раз". На этот раз там была табличка. Я постучала, и мне открыла женщина в парандже. Через несколько минут меня проводили на встречу с остальными членами оперативной группы по борьбе с торговлей людьми. В конференц-зале на стене висела большая карта, на которой были отмечены маршруты торговли людьми в Дубай. Настала моя очередь сделать цифровое фото. "Сейчас у нас 96 русских женщин сидят в тюрьме за проституцию", - сказал капитан Ахмад. "Если вы сможете оформить их документы и перевезти обратно в Россию, мы их освободим". "Мы уже договорились с российским консульством в ОАЭ, чтобы оформить их граждан и отправить их домой", - сказала я. "А что насчет таджикских женщин?" "Гораздо большая проблема. Их семьи не хотят принимать их обратно. Именно поэтому наше министерство иностранных дел не разрешило нам приехать в Душанбе. У них идут споры по этому вопросу". "Сейчас правительство Таджикистана готово помочь им вернуться. Они открыли конспиративную квартиру за пределами Душанбе. Женщины должны будут разобраться со своими семьями с помощью консультантов".
"Дайте нам документы, и мы их отпустим". В течение следующего года более 900 российских и таджикских жертв торговли людьми - мужчин, женщин и детей - были освобождены из тюрем ОАЭ и отправлены домой. На следующей встрече в Душанбе год спустя ОАЭ были представлены в полном составе. Мой голос в защиту безгласных был услышан. Я путешествовала по миру, окрыленная успехом, гордая собой. Мне хотелось, чтобы Белла Абзуг была жива, чтобы увидеть, как далеко я улетела, чего достигла. Я также гордился своей семьей и почти забыла о своих прежних заботах. Мой сын получал степень магистра в области образования, моя дочь - олимпиец и чемпионка марафона Ironman - изучала право. В Москве мой кухонный стол был похож на стол Надежды Крупской во время русской революции - место сбора активистов, журналистов и реформаторов в области прав человека. Свет всегда был включен, wi-fi работал двадцать четыре часа в сутки.
Линии помощи Коалиции Ангелов работали круглосуточно. Сотрудники по очереди носили с собой телефон экстренной связи на ночь и в праздники. Предпочтительно, чтобы на звонки отвечали носители русского языка, но, когда остальные сотрудники были недоступны, я брала трубку. Было уже близко к полуночи. Я дремала, читая в постели, когда раздался звонок, разбудив меня взрывом ближневосточной музыки. "Коалиция Ангелов", - ответил я по-русски. "Я слушаю". "Алло? Алло? Ты меня слышишь?" Это был детский голос. Связь была плохая. "Могу я вам помочь?" ответил я, включив телефон на громкую связь и увеличив громкость. "Алло?" "Джульетта? О, слава Богу. Это я - Анжела". Меня пронзило электрическим разрядом. Анжела - на международной линии помощи? Разве она не в Угличе? "Я в Каире". Все, что было безопасным в мире, рухнуло. Адреналин зашкаливал, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось на короткие вдохи. Я вспомнила тот день, когда проснулась и обнаружила, что мой двухлетний сын пропал, а входная дверь открыта. Я позвонила в 911 и не могла говорить. "Джульетта?" - дрожал ее голос. "Ты здесь?" "Я здесь". Я едва контролировала свою речь. "С тобой все в порядке?" "Я думаю, что Таня, Лара и я можем попасть в неприятности. Может, и нет, но я подумала, что надо позвонить. Женя дала мне визитку с этим номером. Она сказала, чтобы я воспользовалась им, если буду волноваться..." Я переключилась на автоматический режим - нельзя терять ни секунды: "Где в Каире? Вы можете дать мне адрес? Я пошлю кого-нибудь за вами". "Я не знаю. Все, что я вижу, это большое кладбище через дорогу. Там в могилах живут люди. Это жутко. Мы хотели посмотреть на пирамиды". Я услышала голоса других девушек на заднем плане. И Сфинкса". Татьяна Сафаровна никогда не отпускает нас в интересные места". "У тебя есть свой мобильный телефон?" "Я купила этот предоплаченный телефон "Билайн" в Ярославле". "Мы будем держать рубли на счету, чтобы вы могли нам звонить. Вот мой личный номер - занесите его в свой телефон". "Я записала". "Как вы попали в Каир?". "Мы ездили в Ярославль моделировать шитье в "Юном пионере". Там была турагент. Она предложила нам работу в Хургаде. Это в Египте, на Ривьере Красного моря. Она дала нам авиабилеты, паспорта и все такое". "Теперь вы обязаны вернуть им деньги, так?" Я попыталась заглушить гнев в своем голосе. Неужели она не обращала внимания на уроки Жени? "Они сказали, что это будет легко, потому что я заработаю много денег как хозяйка. Египетские мужчины считают, что рыжие волосы — это красиво", - сказала Анжела. "Они дадут мне большие чаевые, если я позволю им прикоснуться к ним". Я вздрогнула, мне стало противно от ее наивных слов. "Я всегда говорила, что ты красивая". "Я знаю. Теперь ты злишься на меня, но... Я забеспокоилась, когда эти украинские парни забрали наши паспорта. Они казались какими-то злыми". "Они тебя обидели?"
"Нет, не совсем. Они заперли нас в этой маленькой комнате. Окно такое грязное, что я едва могу разглядеть. Кроме того, там темно". Паника поднялась в ее голосе. "Здесь жарко. Мне страшно". "Анжела, дорогая, все в порядке. Мы найдем тебя", - сказала я с оптимизмом, который не смела испытывать. В Каире была отличная оперативная группа по борьбе с торговлей людьми, но это был огромный город. В дешевых российских телефонах не было GPS. Нам нужно было больше информации. "Они идут", - сказала Анжела. "Я должна идти". "Позвони мне завтра еще раз. Прочитайте мне уличный знак или название магазина..." Телефон разрядился. Я предупредила нашего каирского связного по борьбе с торговлей людьми по его личному мобильному телефону. "У нас три русские девочки", - сказала я ему. "Старшей из них пятнадцать лет, двум другим - четырнадцать и тринадцать. Они заперты через дорогу от кладбища. Все, что они смогли мне рассказать, это то, что в могилах живут люди". "Каир - древний город. Здесь сотни кладбищ. Люди живут на всех из них". Я назвала ему имена девушек. "Я пришлю вам их фотографии и информацию утром. Они несовершеннолетние, поэтому паспорта, которые у них с собой, должны быть поддельными". "Если имена или национальность подделаны, у нас мало шансов остановить их на границе". "По крайней мере, у вас будут точные данные". "Мы будем следить за вашими девочками. Я не могу обещать большего". Сколько раз я слышала эти слова? И как редко это приводило к спасению? Нам нужно было точно сказать полиции, куда идти, и Анжела была единственной, кто мог нам это сказать. Ее судьба и судьба ее друзей была на ее плечах. Я снова вспомнила, когда впервые увидела ее - плачущую новорожденную с копной рыжих волос и широко раскрытыми глазами. Была ли она достаточно энергичной? Была ли она храброй? Есть ли у нее вообще здравый смысл? Я попыталась позвонить в Угличский детский дом. Никто не отвечал. У меня не было номера телефона Татьяны Сафаровны. Пришлось бы узнать его у Влада, а он не отвечал. До утра я больше ничего не могла сделать. Я свернулась калачиком на диване, открыв ноутбук на папке с открытыми делами. Я изучала черно-белые паспортные фотографии пропавших девушек, мои щеки пылали от гнева. Завтра мы добавим лица Анжелы, Лары и Тани. Они посещали занятия Жени, знали о риске, но все равно пошли на поводу у ловцов. Я вспомнила видеозапись, сделанную под прикрытием, на которой торговцы людьми на вечеринке в Москва-Сити смеялись над тем, как легко обмануть русских девушек, как они глупы - и отчаянны, особенно сироты. Я открыла папку с надписью "Холодные дела" - девушки, пропавшие без вести пять и более лет назад. Их было более ста. Боль охватила мою грудь. Тяжелые рыдания прорвали плотину моего сопротивления, погрузив меня в колодец горя. Слишком много потерянных лиц - разбитые мечты. Сколько бы ни хвалили мою работу, их не вернуть. Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы и я не задремала. На рассвете в меня вселился страх - клубящееся, черное облако голосов, кричащих: "Ты слишком слаба. Ты не сможешь спасти их. Ты не сможешь спасти даже себя". Я проснулась от дневного света и заставила себя двигаться. В Угличском детском доме никого не было. Я позвонила Владу. Он дал мне номер телефона Татьяны Сафаровны. Она ответила. "Мы в отделении милиции. У нас пропали три девочки". Ее голос дрожал. "Они не вернулись из пионерского лагеря. Их не было всю ночь. Мы искали их повсюду". "Они в Каире", - сказал я. "Что?" - вскрикнула она. Я услышала встревоженные голоса на заднем плане. "Они в Египте? Все трое?" "Боюсь, что да. Они поехали с торговцами из Ярославля". "Ну, скажите им, чтобы возвращались сюда немедленно. У них большие проблемы". "Я работаю над этим", - сказала я, у меня перехватило горло. Я слышала, как плакала Анна, как ругался Дядя Игорь. Действуй! Двигайся! "Мне нужно, чтобы вы отправили мне по факсу копии документов девочек". Я заставила себя говорить профессиональным тоном. "Милиция свяжется с Интерполом из Углича. Мы уже на связи с оперативной группой по борьбе с торговлей людьми в Египте". "Эти негодницы будут дежурить на кухне отныне и до бесконечности. Боже, храни меня от рыжих".  Я получила факсы в течение часа и отсканировала их в электронные досье, которые отправила в Каир. Затем я ждала, как бессильная оболочка.
Я посматривала на телефон в течение следующих нескольких дней, сопротивляясь желанию позвонить девочкам. Я не сказала Татьяне Сафаровне, что у Анжелы есть мобильный телефон. Держать это в секрете было лучшей надеждой для девочек. Неделя прошла как в замедленной съемке. В субботу вечером, когда Анжела позвонила, телефон лежал на подушке. Облегчение боролось со страхом, когда я спросила: "Они тебя обидели?". "Мы в порядке", - сказала она. "Не о чем беспокоиться". В ее голосе звучала озабоченность. Я насторожилась. "Угадай, где я". На заднем плане послышалось мычание, похожее на блеяние скота. "Это верблюд. Мы идем по пустыне в караване. Мы путешествуем ночью и спим в палатке весь день, потому что очень жарко". "Вы все еще вместе?" "Да. Уже темно", - сказала она. "Мы идем всю ночь до восхода солнца". Они шли на восток. Должно быть, они пересекали Синайскую пустыню вместе с караваном бедуинов, направлявшимся к границе с Израилем. Бедуины веками пересекали эти пески, перевозя всевозможные товары, включая человеческих рабов. Они пользовались мобильными телефонами, поэтому прием сотовой связи был в целом лучше, чем в Европе.
"Перезвоните мне, когда достигнете пограничного перехода или как только сможете определить дорогу. Мы приедем и заберем вас". "Может быть, я не хочу возвращаться в Углич". Она говорила мечтательно, как ребенок, попавший в большое приключение. "Здесь так красиво - миллион миллиардов звезд". Я представила себе этих трех маленьких девочек в бедуинских одеждах, которые сползали с их рук и волочились по песку. Я молилась, чтобы их успели спасти до того, как их мир будет разрушен. Времени было мало. "Татьяна Сафаровна в ужасном состоянии". Я разыграл карту вины. "Вы разбередили ее сердце. Она хочет, чтобы вы, девочки, вернулись". "Скажи ей, что мне очень жаль, но я не хочу возвращаться. Она никогда не позволяет нам веселиться". "Позвони мне, когда пересечешь границу". Я не хотела ее отпускать. "Обещай мне! Скажи это". "Возможно", - сказала она. "А может, я стану известной танцовщицей или моделью". Телефон отключился. И снова мне пришлось ждать. Информирование египетских или израильских пограничников о приближении каравана рабов могло быть более опасным для девушек, чем позволить бедуинам тайно провезти их в Израиль. Если бы египетская армия или израильские силы обороны приблизились, контрабандисты, скорее всего, похоронили бы девушек под песком с одной лишь дыхательной трубкой. Многие были похоронены и так и не найдены, замурованы и мумифицированы в горящем песке. Если Анжела позвонит из Хайфы или Тель-Авива, мы сможем организовать спасение в течение нескольких минут. С Иерусалимом было сложнее. Внутренняя политика в этом городе противоречий была лабиринтной. Я уже наполовину заснула, когда на экране ноутбука промелькнул баннер экстренных новостей. Известный адвокат была убита на лестничной клетке своей квартиры. Убийцы были опознаны как чеченские киллеры. Они отключили лифт, а затем ждали, пока она поднимется по лестнице. Три выстрела - в грудь, в голову и на поражение. Имя не называлось, но, скорее всего, это был кто-то из моих знакомых. В Москве было слишком легко убить. В жилой дом можно было войти и выйти только одним путем. Киллеров можно было нанять за 500 долларов. Настоящие убийцы, миллионеры, которые заказывали преступления с башен Москва-Сити - Города Золота - никогда не будут привлечены к ответственности.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
ПОИСКИ АНЖЕЛЫ
Москва, Россия - зима 2008 года 
В понедельник утром я вышла на улицу в пронизывающий ветер и пересекла обледенелый двор к автобусной остановке. Идти пришлось медленно, против ветра, и все, что я нашла, это утоптанный снег - автобус ушел. Я направилась в офис, опасаясь машин, едущих по тротуару. Каждый день московские пешеходы были смертельно сбиты машинами, выскочившими на обочину, чтобы объехать пробки. Полицию это, похоже, не волновало. На прошлой неделе огромный черный внедорожник едва проскочил мимо меня и молодой мамы с коляской. Бабушки, ожидавшие автобус на остановке, были в ярости и заблокировали тротуар, похожие на разъяренных барсуков в своих меховых шапках и пальто. Водитель посигналил. Бабушки стучали сумочками и зонтиками по крыше и капоту. Водитель завел двигатель, угрожая хаосом, в то время как полицейский направлял движение примерно в двадцати метрах от него, не обращая внимания на шум. Водитель достал пневматический пистолет, открыл окно и начал стрелять по бабушкам. Еще большая толпа напала на машину, вытащив водителя на тротуар. Они отобрали у него пневматический пистолет и выстрелили в него несколько раз, пока его пассажиры убегали. Я ушла, когда полиция начала арестовывать людей. Сегодня у меня не было времени ни на плохих водителей, ни на пробки, ни на разъяренных бабушек. Телефон коалиции "Ангел" был у Афсоны, и все, что меня волновало, — это быть рядом, когда позвонит Анжела. Я обогнула угол Союза промышленников и зашла в продуктовый магазин, чтобы купить кефир на обед и пакет фисташек. Войдя в тяжелые дубовые двери "Высотки", я стряхнула снег с пальто и сапог в отапливаемом вестибюле. "Доброе утро", - поприветствовал я старушек, выстроившихся на скамейке. Вдохнув в вестибюле запахи мокрой собаки и вареной капусты, я протянула им фисташки. "Доброе утро", - ответили они. "Лифтам опять капут". Все четыре лифта в башне не реагировали на мои нажатия. Единственной альтернативой была единственная лестница в нашу башню. Другие лестницы, которые, по слухам, когда-то давали КГБ доступ в каждую квартиру, были заблокированы много лет назад, если они вообще существовали. Я вошла на темную лестничную площадку и начала подниматься по восемнадцати пролетам к нашему офису.
Снегопад затемнил окна на каждой площадке, заливая пролет желтым светом. Я прошла около пяти этажей, когда заметила мужчину на площадке выше. Он держался в тени, затягиваясь сигаретой. Мужчины, курящие на лестничных площадках, не были чем-то необычным, но после убийства коллеги в эти выходные, я почувствовала укол страха. Я повернулась и начала спускаться по лестнице, но другой мужчина преградил мне путь. Я замерла, нащупывая в сумочке баллончик с аэрозолем. Я услышала шаги. Второй мужчина спускался по лестнице - я была зажата между ними. Я нашла баллончик, откинула большим пальцем предохранительный колпачок и направила его ему в лицо. "Вау, Триггер", - сказал он по-английски, подняв руки. "Я на твоей стороне". "Ни хрена себе, Фриц! Я чуть не убила тебя", - воскликнула я. "Что ты делаешь, слоняясь по лестничным клеткам?" Я повернулась к человеку внизу. Он тоже улыбался. "Ты напугал меня до смерти, Франц". Эти мужчины были атташе правоохранительных органов Европейского союза. Ангелы называли их Фрик и Фрак, потому что Фриц и Франц русским было трудно выговорить. Они были единственными атташе посольства, которые, казалось, беспокоились о нашей безопасности, предлагая способы повысить нашу защиту. К сожалению, оборудование, которое они рекомендовали, было нам не по карману. Вместо 3000 долларов в неделю за уничтожение жучков и видеонаблюдение мы платили 1000 рублей в месяц (30 долларов) бабушкам в холле - нашей традиционной русской системе оповещения. До сих пор она нам помогала. В офисе звонил телефон: "Кучка плохих парней на подходе", - говорили бабушки. "Не открывайте дверь". Если поблизости оказывался кто-то подозрительный, они встречали нас на лестнице, чтобы открыть массивный замок на задней двери, когда мы уходили домой. "Вы были замечены за фотографированием на Ярославском шоссе", - сказал Франц, ткнув в меня сигаретой, чтобы подчеркнуть. "Ты гремишь золотыми клетками. Парни с большими деньгами прихлопнут тебя, как клопа". "По крайней мере, держись подальше от лестничных клеток", - сказал Фриц. Он протянул мне карточку, пустую, за исключением номера телефона. "Запрограммируй это в свой телефон, а карточку уничтожь. Если возникнут проблемы - вообще любые - звоните по этому номеру". "Почему ты не поднялся в офис, вместо того чтобы пугать меня до смерти?" спросила я, убирая карточку в сумочку.
"Лифты сломаны, а восемнадцать этажей - слишком большой подъем. Мы решили подождать и преподать вам урок". Франц кашлянул и зажег еще одну сигарету. "Сегодня вас навестят американские атташе". "Они мне не сказали", - сказала я. "Откуда ты знаешь?" "Мы только что пришли с ежемесячного брифинга по правоохранительным органам в посольстве США. Мы предложили нашим американским коллегам, чтобы они помогли усилить вашу безопасность. Они отвергли эту идею, но я думаю, что вам стоит попросить их снова, когда они приедут к вам", - сказал Фриц. "Вы им очень не нравитесь". "Я знаю". Я пожала плечами. Фриц и Франц были на встрече по законодательству о торговле людьми в Государственной Думе России, когда представитель посольства США повернулся к делегату из Госдепартамента и сказал громким шепотом: "Не беспокойтесь об этой "Коалиции ангелов". Мы закроем их до Рождества". Они также слышали, как модератор, российский генерал, извинялся передо мной за грубость моих соотечественников. "Мы не можем контролировать этих людей", - сказал он, целуя мою руку. "Они ни в коей мере не представляют взгляды или чувства Российской Федерации". Я не знала, что ответить, поэтому ничего не сказала. Наверху послышались новые голоса. Ольга и Олег испугались, увидев нас. "Все в порядке", - сказала я. "Это только я и наши друзья из ЕС". Мы поговорили об убийстве - адвоката по гражданским правам, одного из немногих, кто был готов браться за низкооплачиваемые дела о торговле людьми. Ее смерть была серьезной неудачей. Мы привозили больше жертв, чем могли обработать крошечные убежища. За последнюю неделю в "Коалицию ангелов" обратились молодые женщины, оказавшиеся в Тель-Авиве, Нью-Йорке, Майами, Лондоне и Каире. Каждая из них нуждалась в юридическом представительстве и защите полиции, а это не так-то просто. Законники попрощались. Мы снова попробовали лифты и обнаружили, что они работают. Когда мы пришли, Марианна уже была в офисе. Она день и ночь работала над делом девушки из Украины, которая пыталась сбежать из борделя на Кипре, связав вместе простыни и вылезши из окна третьего этажа. Простыни не выдержали, и она упала и разбилась насмерть.
Ее отец, военный полицейский в отставке, выступил в качестве основного следователя в поисках своей дочери, чего не захотела делать украинская полиция. Мы помогли ему собрать деньги, чтобы проследить след украинских и румынских торговцев через Восточную Европу до Кипра. Марианна информировала команду о трагической гибели девочки, когда в конференц-зал ворвалась Татьяна. "Идите быстрее", - сказала она. "Афсона звонит девушка. Она говорит, что знает Джульетту". "Это Анжела", - воскликнула я. "Где она?" "Звонок идет через Анкару. Она где-то в Турции". В комнате для звонков Афсона жестами показала Олегу, чтобы он позвонил в полицию Анкары по второй линии. Пока Олег набирал номер директора Целевой группы по борьбе с торговлей людьми в Турции, Афсона сказала: "Анжела, я адвокат коалиции "Ангел". На другом телефоне у нас полиция. Они собираются вас спасать. Можете ли вы сказать мне, в каком городе вы находитесь?". "Я не знаю. Мы прилетели из Хайфы и несколько часов ехали в кузове фургона.
Я не могу ничего прочитать. Я даже не знаю, в какой стране я нахожусь". "Вы в Турции. Мы пока не знаем, в каком городе. Вы находитесь рядом с оживленной дорогой?" "Нет. Я прячусь в переулке". "Иди на дорогу, где видны автобусы. Мне нужно, чтобы ты сказал мне номер автобуса". Мы ждали, пока не услышали шум уличного движения. Анжела сказала: "Я вижу номер 32". "Хорошо. Теперь иди на перекресток и скажи мне номер другого автобуса". "Я вижу номер 256". "Это очень хорошо, Анжела. Теперь иди к крыльцу, где ты можешь спрятаться, и назови мне номер, который указан над дверью". "Я нахожусь под номером 1855". "Теперь оставайся там". По данным турецкой полиции, Анжела находилась в Стамбуле. Я прикусила губу. Турецкая оперативная группа определила перекрестки улиц и сообщила в стамбульскую полицию. Она находилась в Старом квартале возле Ипподрома, туристического района с глубокими подъездами, в которых можно спрятаться. Теперь наша задача заключалась в том, чтобы держать ее на телефоне и следить за тем, чтобы она не запаниковала и не убежала, увидев полицию. "Как вы собираетесь меня найти?" всхлипывала Анжела. "Мне так страшно. Может, это была плохая идея - звонить тебе". "Оставайся спокойной. Полиция пошлет двух детективов, чтобы спасти тебя. Они не будут говорить по-русски. Когда они назовут тебя по имени, ты должна сесть в их машину и показать им, где находятся остальные девушки. Сможешь ли ты это сделать, Анжела? Сможешь ли ты помочь остальным девушкам?" "А что, если кто-нибудь меня увидит? Этот парень вернется в любую минуту. Он убьет меня, если узнает, что у меня есть телефон". "С тобой все будет в порядке. Ты можешь показать полиции, где находится бордель?". "Это недалеко, прямо по переулку. Может, мне стоит вернуться, пока они не узнали, что я ушла". "Оставайся в дверях. Прячься в тени. Помощь скоро придет". Мы услышали сирены на заднем плане. Они были не для Анжелы, но заставили наши нервы напрячься. Афсона подала сигнал, чтобы я взяла трубку. "Джульетта здесь.
Она хочет поговорить с тобой". Она передала мне трубку и прошептала: "Держи ее там". "Анжела?" сказала я. "Ты в порядке?" "Нет. На мне ужасная, вонючая одежда проститутки и туфли на высоких каблуках. Они хотят, чтобы я стала проституткой. Если я не выберусь отсюда, я покончу с собой". "Ты скоро выйдешь. Помощь уже в пути" "Где я?" "Стамбул - мы можем определить по номерам автобусов. Это была хорошая работа. Мы точно знаем, где ты. Лара и Таня все еще с вами?" "Они вернулись в дом". Ее бравада рухнула. "Я была такой глупой. Я все испортила". "Мы спасем тебя через несколько минут. Потом мы спасем твоих друзей. С вами все будет в порядке. Со всеми вами." "О, нет." Она задыхалась. "Я вижу полицейскую машину. Что будет, если они меня поймают?" "Все хорошо, Анжела. Они собираются помочь тебе. Оставайся там, где ты есть".
"Они подумают, что я шлюха. Они арестуют меня. Я знаю, что происходит с девушками в этих тюрьмах", - всхлипывала она. "Я не шлюха". "Не бойся — это хорошие полицейские. Они работают с Коалицией Ангелов. Мы привезем тебя домой. Теперь все будет хорошо". "Анжела?" Это был мужской голос. Мое сердце было в горле, я хотела, чтобы Анжела не убегала. "Они здесь", - причитала она. "Что мне делать?" "Иди с ними. Все в порядке. Я останусь с тобой на телефоне". "Я сяду в их машину. Он дает мне одеяло". "Они не причинят тебе вреда. Сейчас отвези их в бордель, чтобы они помогли Ларе и Тане. Потом ты поедешь на конспиративную квартиру, и российское консульство отправит тебя обратно в Россию". "Я не знаю... Смогут ли они помочь всем нам? Там много девочек..." Ее мобильный телефон пискнул три раза и умер, батарея села. Мы смотрели друг на друга, едва осмеливаясь дышать. Мы сделали все, что могли, из Москвы. Теперь дело оставалось за турецкой полицией. Олег позвонил на конспиративную квартиру в Стамбуле и сообщил о приезде Анжелы и ее друзей. Через час директор конспиративной квартиры перезвонил и сообщил, что девушки прибыли - двенадцать русских и шесть молдавских девушек, все несовершеннолетние. Полиция провела облаву на бордель до того, как сутенеры поняли, что их скомпрометировали. Я позвонила Татьяне Сафаровне и сообщила, что девочки в безопасности. "Слава Богу", - сказала она, - слава Богу. "Когда они вернутся домой?" "Они согласились дать показания против торговцев людьми. Через несколько недель их отправят домой". "Они пострадали? Кто-нибудь поднял руку на этих девочек?" "Они говорят, что нет, но турецкий врач осмотрит их завтра". В тот вечер я осталась после того, как остальные разошлись по домам. Как и предсказывали Фриц и Франц, днем появились американцы. Их вопросы были всегда одни и те же: почему мы все еще работаем в "Высотке" и когда я планирую вернуться в США и найти настоящую работу? К тому времени, как они ушли, у меня разболелась голова. Мой мозг не мог сосредоточиться. Я был накачана адреналином после спасения, мои нервы не выдержали после визита посольства.
Я сидела в своем затемненном кабинете и заново переживала спасение Анжелы. Я думала о ее унижении - скупо одетая, сидящая в полицейской машине с двумя большими турецкими детективами. По крайней мере, они казались добрыми. Я натянула пальто и вышла на балкон, чтобы развеяться. Далеко внизу ворчание снегоуборочных машин и звяканье роллейбусов дополняли уличные звуки. Порывами дул ветер. Кружащиеся снежинки погребли Кремль под белым ковром. За изгибом реки сверкали высотки Москва-Сити. Город золота, остров миллиардеров, был освещен круглосуточно. Криминальные олигархи планировали кражи, мошенничества и убийства в небоскребах странной формы, которые поднимались из земли, как усыпанные бриллиантами зубы дракона. "Пошли вы!" крикнула я, показывая им палец. "Мы только что спасли восемнадцать душ". Прожекторы "Высотки" включились, словно в ответ, заливая балкон сиянием, которое буравило мой череп. Я вошла в дом и легла на свой диван. Меня разбудил скрип ржавых петель. Кастрюли и сковородки загремели по полу кухни. Я слетела с дивана и схватила со стола тяжелую металлическую статую Александра Невского. Я помчалась по темному коридору навстречу незваному гостю, преодолевая последний поворот. "Привет, Ангелова", - сказал Руслан. Мой сосед сверху стоял на кухне, держа в каждой руке по кастрюле. Дверь на лестничную клетку КГБ была открыта.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ
ПОТАЙНАЯ ЛЕСТНИЦА
Москва, Россия - 2008 год
Руслан вырвал Александра Невского из моих рук и поставил статуэтку вертикально в раковину. "Разве так можно приветствовать гостя? Я пришел пригласить тебя на ужин. Моя кухня находится здесь". Он указывал на лестницу, едва заметную через дверь, которую я искала, но так и не нашла. Когда-то во время террора и политических чисток КГБ использовал эту лестницу, чтобы входить в квартиры и арестовывать жильцов, укладывая их в подземный поезд, который шел с Высотки в Лубянскую тюрьму, так говорили бабушки. "Черт!" воскликнула я. "Бабушки были правы. Там есть потайная дверь". "Эти старушки всегда правы", - сказал он. "Тебе стоит их послушать". "Так это правда, что у вас есть позолоченная ванна-джакузи с кранами, усыпанными бриллиантами?" "Что?" Он выглядел удивленным. "Где ты услышала такую чушь?". "Неважно", - сказала я, потирая виски. "Это был долгий день, и у меня болит голова". "Конечно, болит. На лестничной клетке тусовались европейские шпионы, и я видел ваших американцев", - сказал он. "Я приглашаю вас отдохнуть и поесть картошки. Чувствуете, как пахнет картошка?" Я почувствовала запах жареного лука и чеснока. Мой желудок заурчал. "Ну же, или ты меня боишься?". Он схватил меня за руку и потянул. Я сопротивлялась, сползая на пол и прижимаясь спиной к стене. У меня был день, полный полицейских, предупреждавших меня держаться подальше от лестничных клеток, и вот Руслан манит меня в худшую из них - тайный колодец преступлений, подземелье давно забытых шепотов и слез. "Я думаю, тебе лучше взять свои кастрюли и пойти домой", - сказала я. "Это твои сковородки. Они упали. Кто же вешает сковороду на дверь?" - сказал Руслан, опускаясь рядом со мной. "Кроме того, - пыталась оправдаться я, - менты сказали: "Избегайте лестничных клеток и незнакомых мужчин"". "Я не незнакомец. Ты задела мои чувства. У меня тоже был плохой день". Его голова была опущена. Его плечи тряслись. Казалось, он плачет; потом я поняла, что он смеется. "Что смешного?" огрызнулась я, ударив его по руке, сопротивляясь желанию улыбнуться. "Ой... твое лицо. У тебя смешное лицо". "У тебя лицо как свиное печенье", - сказала я, искажая русское оскорбление. "Вот дерьмо! Я всегда ошибаюсь". " Ой, ой, ой", - фыркнул он. "Это задница... свиная задница". Он вскочил, потянув меня за ноги. "Возьми свою обувь. Мы едим у меня дома". Я последовала за Русланом через стальную дверь. Он передал мне свой фонарик, пока закрывал за нами дверь, используя ключ размером с мою руку. Механизм с лязгом задвинулся, и все стихло. О чем я думала? Я только что была заперта на потайной лестнице с торговцем оружием. Я нащупала в кармане мобильный телефон и подумала о том, чтобы позвонить Фрицу, но что бы я сказала? Что он может сделать? "Как ты достал этот ключ?" спросила я.
"Я не могу тебе сказать". " Спецназ? ФСБ?" "Просто скажи, что у тебя есть связи". "Хорошо, но в следующий раз, когда соберешься взломать дверь, сначала позвони. А то я могла бы прибить тебя Александром Невским". "Ты меня не пугаешь. Пойдемте есть картошку". Руслан меня тоже не пугал - я знала его уже много лет как товарища по "Высотке" - квартирному товариществу. Раньше он выглядел гораздо более дико, когда его зубы были покрыты нержавеющей сталью, потом золотом. Теперь они были фарфоровыми. Его подружка, Элеонора, привела его в порядок, одевая в дорогие европейские костюмы и свитера. Он носил короткие волосы и со своей белоснежной улыбкой и экипировкой для активного отдыха North Face выглядел как банкир с Уолл-стрит - с золотой серьгой. Его шаги зашаркали по лестнице, но я не последовала за ним. Я задержалась, застыв на месте, завороженная холодным затхлым воздухом. Наружные точечные светильники "Высотки" светили сквозь вертикальные металлические решетки на грязных окнах, освещая длинные, шелковистые паутинки, которые мерцали от нашего присутствия. Каменные ступени были покрыты пылью. Единственным признаком жизни были следы Руслана. Я перегнулась через перила, посветила фонариком в глубину лестничной клетки, но не увидела ничего, кроме безжизненных отблесков от леса паутины. Я наполовину ожидала увидеть призраков. Сколько женщин кричали, детей плакали, мужчин молили о пощаде на этих ступенях? Здесь должна была быть кровь, сломанные игрушки, выброшенная одежда; но эта мрачная процессия рассыпалась в прах десятилетия назад. Единственной жизнью здесь была моя собственная. Вот такой будет смерть, подумала я, закрывая глаза. Мое дыхание замедлилось. Я прислушался к стуку своего сердца. "Ради Бога". Руслан схватил меня за руку и потянул наверх, через еще одну открытую стальную панель в свою теплую, чистую кухню. Я была в квартире Руслана несколько раз после слайд-шоу об Африке. Он любил показывать мне дорогую мебель и произведения искусства, которые он приобрел в Париже, Нью-Йорке и Милане после продажи кровавых алмазов или редкоземельных минералов. В его фойе стояла статуя пантеры из черного дерева высотой около трех футов, стоящая прямо на высоких каблуках с огромной человеческой грудью. Животное позировало, как капризная порнозвезда, заглядывая в открытую шкатулку, в которой лежал огромный розовый бриллиант. Основанием статуи служил глобус. Бриллианты, рубины и сапфиры усеивали мозаику, изображавшую континенты, океаны и ледяные шапки. Африка была кроваво-красной. "Элеонора сделала его для меня у Ананова в Санкт-Петербурге. Это на счастье", - сказал он, отдавая дань уважения континенту, который сделал его богатым. Я сидела на его кухне из стекла и мрамора и смотрела, как он готовит традиционный обед русских крестьян из картофеля, лука и чеснока на почерневшей сковороде, используя примус. Он не обращал внимания на верхнюю полку со сверкающими медными кастрюлями и профессиональную газовую плиту. "Эта сковорода выглядит так, будто видела много костров", - сказала я. "Это моя счастливая сковорода. Она у меня с армии". Он сделал паузу, чтобы налить мне щедрую порцию водки в помятую жестяную кружку. "Кристалл Элит" - тысяча долларов США за бутылку, самая дорогая водка в мире. Посмотрите на это". Он покрутил бутылку на свету. Прозрачная жидкость заискрилась. "Бриллианты". Он пошевелил бровями, поднял бутылку и сделал глоток. "Тебе нравится "Белый альбом" Битлз?". "Конечно", - сказала я. "Я была в колледже, когда он вышел". "Ты очень старая леди". Он ухмыльнулся. "Включи стерео, бабуля". "Ты и сам не весенний цыпленок". Я нажала кнопку запуска на его аудиосистеме. Битлз пели "Черного дрозда", одну из моих любимых песен. Я подпевала Руслану, когда он танцевал по кухне, стуча по медным кастрюлям и накалывая картошку лопаткой. Мы ели картошку, поданную на ломоносовских фарфоровых тарелках с золотой окантовкой, с ломтиками колбасы и солеными огурцами, запивая все новыми чашками водки. Я сидела на кухонном табурете, Руслан присел на корточки, поставив тарелку на пол. "Отличная картошка", - сказала я. "Конечно. Это то, что мы едим каждый вечер в Африке. У них хороший лук, но мы привозим свой русский картофель". Я посмотрела на него через широкое окно. Метель утихла, и вдали блестела Москва-Сити. "Наверное, это один из лучших видов на Москву", - сказала я. Водка разогрела мои вены, и я произносила слова невнятно. "Ты действительно можешь увидеть этот чертов Город Золота". "Я переезжаю туда с Элеонорой. Она украшает мой пентхаус". "У тебя есть пентхаус?" "Мне принадлежит все это гребаное здание. Это будет самая высокая квартира в Москве, когда она будет закончена". Он открыл еще одну бутылку "Кристалла" и наполнил наши стаканы. "Это была идея Лены. Она любит модные вещи. А я просто пилот. Я счастлив только тогда, когда летаю". Он положил мне еще картошки и спросил: "Что делает тебя счастливой, Ангелова?" "Хммм..." Я заставила себя думать, шестеренки в моем мозгу были вялыми. "Сегодня я спасла трех девочек из Углича. Это делает меня счастливой". "Давайте выпьем за это". Он поднял свой кубок: "За Ангелову, которая любит спасать мир!". "Глупо звучит, когда ты так говоришь. Я похожа на Дон Кихота".
"Может, и так", - сказал он. "Ты спасала одну девушку и позволила ускользнуть сотне других". "Кто ты такой, чтобы говорить?" ответила я, ободренная алкоголем. "По крайней мере, я не продала свою душу за кровные деньги". "Ты хочешь поговорить обо мне? Неужели ты настолько лучше меня?" "Ты убиваешь мир! Бабушки говорят, что ты продаешь оружие тому, кто может тебе заплатить. Ты построил свой небоскреб на океане крови". "Это очень драматично, но я всего лишь бизнесмен. Я продаю товар. Я не несу ответственности за то, что с ним делают. Если я продаю машину, разве я виноват в будущих авариях?". "Вы усиливаете мою головную боль". "Потому что у меня есть смысл". Он усмехнулся и протянул бутылку. "Выпей еще Кристалл и скажи мне, почему ты остаешься в России? Кто для тебя эти потерянные девочки?" "Ни один ребенок не должен подвергаться сексуальной эксплуатации". "Согласен, но это не отвечает на мой вопрос, не так ли?" Он звучал трезво.
"Подумай об этом. Людей будут убивать, потому что тебе не все равно. Может быть, американцы правы в том, что они сказали сегодня - пора возвращаться домой". "Откуда ты знаешь, что они сказали? Ты и мой кабинет прослушивал? Мой телефон? Я иду домой - в свою квартиру, сейчас же". Я неуверенно встала, шатаясь от водки. Руслан поймал меня за руку. Я его стряхнула. Он отпустил, и я снова споткнулась. Я никогда не смогу дойти до дома по льду. Я была в ярости. Он зазвенел ключами от машины. "Давай возьмем мою машину. У меня новый "Хаммер". Может, устроим тест-драйв?" "Ты? Водить?" "Я вожу лучше, чем ты ходишь".

Руслан вел машину так, как я представляла, что он летает, не боясь ни истребителей, ни светофоров, смеясь над смертью и надо мной, пока я искала ремень безопасности. "Я их отрезаю. Я не пользуюсь этими чертовыми штуками, когда летаю... они не нужны, когда я веду машину". На следующее утро я пришла в офис на ежедневное собрание сотрудников с похмельем, гадая, сколько бриллиантов я проглотила в водке Руслана накануне вечером. Марианна протянула мне чашку кофе и спросила: "Почему Александр Невский стоит в кухонной раковине?". "А почему кастрюли на полу?" - спросила Елена. "Это вина Руслана", - сказала я, указывая на потолок. "Он пришел через ту секретную лестницу КГБ и повел меня наверх ужинать". "И слишком много водки?" Олег ухмыльнулся. "У тебя глаза красные". "Секретная лестница, блин. Я говорю чушь", - сказал Влад. "Покажи нам свой таинственный туннель, которого не существует". Мы побежали на кухню искать потайную дверь. Она исчезла. Никто бы мне не поверил, если бы не следы Руслана, появившиеся из задней стены, несколько раз обошедшие кухню, а затем снова скрывшиеся в стене. "Видишь?" Я показала на доказательство. "Оно существует. Он на другой стороне этой обшивки". ««Черт»», —сказал Влад, осматривая бесшовную стенную панель. "Мы можем попросить Руслана открыть ее снова, если ты хочешь посмотреть". Я сделала паузу. Никто не улыбался. "Моих дедушку и бабушку убили таким образом", - сказал Олег, - "взяли ночью и расстреляли". "Мою семью схватили и сослали в Туркменистан. Большинство умерло, не доехав до места", - сказал Алекс. "Все потеряли близких", - сказала Марианна. "И это было не так давно - во времена наших родителей. Я не хочу об этом думать". Теперь я понимала, почему мои русские коллеги не хотели, чтобы секретная лестница была реальной. Для меня она не имела особого значения, но для них воспоминания о советском терроре были менее чем через поколение. Я сказала: "Давайте забудем об этом и вернемся к работе".

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ОДИН
ПОТЕРЯ ЕЛЕНЫ
Москва, Россия - 2008 год 
Через несколько недель позвонила Татьяна Сафаровна. "Джульетта?" Я слышала тревогу в ее голосе над помехами между Угличем и Москвой. "Анжелу и девочек депортируют из Турции сегодня вечером. Я должна встретить их в Москве, но никто не может сказать мне, каким рейсом они летят. Вы можете сделать несколько звонков?" "Я перезвоню, когда что-нибудь узнаю" сказала я и повесила трубку. Они конфисковали телефон Анжелы на конспиративной квартире. Вернули ли они его? Я набрала номер - нет ответа. Я поспешила в кабинет Олега, позвав Марианну и Афсону присоединиться к нам. "У нас еще одна проблема с депортацией из Турции. Анжела едет, но мы не знаем, когда и какой авиакомпанией". "Почему торговцы людьми всегда знают, а мы нет?" - спросила Афсона. "На прошлой неделе мы потеряли группу девушек. Женщины-торговцы ждали в зале с табличками "Коалиция ангелов". Девушки подумали, что они от нас, и пошли с ними. Но они не обманули полицию аэропорта, и их задержали до нашего приезда - слава Богу". "Рейсы из Турции приземляются в четырех московских аэропортах. Позвоните на конспиративную квартиру. По крайней мере, они могут сказать нам, из какого города вылетает рейс", - сказал Олег. "А там разберемся". В полночь я ждала у выхода на международный рейс Домодедовского аэропорта, обняв одной рукой Татьяну Сафаровну, а другой - учительницу Анну. Анна первой заметила девушек на выходе из таможни. Она закричала и помахала рукой. Девочки Таня и Лара бросились в распростертые объятия Татьяны Сафаровны, потом Анны и мои. Анжела стояла в стороне, уставившись в землю. Она отрезала волосы и была похожа на мальчика лет десяти - или на послушника. Я подошла к ней, коснувшись ее плеча. Каждая частичка меня хотела притянуть ее к себе, поцеловать ее щетинистую голову и поблагодарить Бога за то, что с ней все в порядке. Но от нее исходила какая-то темная сила, которая удерживала меня. "Я отталкиваю тебя, не так ли?" - сказала она. Когда она это сказала, я поняла, что Анжела была изнасилована. Турецкий врач ничего не сказал, но я знала это в своей женской душе. "Мое драгоценное дитя", - обняла я ее. "Ты такая красивая". Она не обняла меня в ответ. Она едва взглянула на меня и Татьяну Сафаровну, когда мы шли к фургону, и не поприветствовала Дядю Игоря, который был за рулем. Девочки забрались внутрь вместе с Анной. Татьяна Сафаровна отвела меня в сторону, трясясь от ярости. "Они ее взяли, да? Эти чудовища". Она вытирала слезы. Ее руки дрожали. "Я не знаю, что делать. Я боюсь, что скажу что-то не то. Ты должна поехать с нами". Я не планировала ехать в Углич до выходных, но это было до того, как я узнала правду. "Там есть место для меня?" спросила я. "Мы найдем место", - сказала Анна. Младшие девочки спали, надежно укрывшись в объятиях Анны. Анжела сидела, уставившись на свои руки, прижавшись между мной и Татьяной Сафаровной, которая умоляюще смотрела на меня, беззвучно спрашивая: "Она ушла? Вернется ли она?" У меня не было ответа. Я не видела никаких следов рыжеволосой шалуньи, которая разыгрывала посетителей и учила маленьких детей шустрить.
До этого момента я думала, что знаю, как обращаться с жертвами секс-трафика. Я написала программу курса о том, как опрашивать детей-жертв торговли людьми и справляться с физическими и психологическими травмами. Я учила полицейских, как относиться к ним с добротой, чтобы сделать их лучшими свидетелями. Но Анжела была моей "золотой девочкой", поэтому все было по-другому. По опыту я знала, что у маленьких девочек самый плохой прогноз на выздоровление. Дети из детских домов, особенно брошенные своими родителями, были менее всего способны отличить насилие над своим телом от человека внутри себя. Что происходило в голове у Анжелы? Ее каменное выражение лица пугало меня. Через четыре часа мы приехали в спящий детский дом. Младших девочек уложили спать. Мы с Анжелой сидели на крыльце, наблюдая за восходом солнца. Анжела зажгла сигарету. Я ждала, когда она заговорит. "Египет был прекрасен и ужасен", - сказала она, выдыхая дым. "Люди в халатах, повсюду верблюды. В воздухе пахло пряностями. А потом караван - я видела падающие звезды. Небо было заполнено ими. Вы никогда не видели таких звезд. Таких звезд не увидишь из Углича.
В Хайфе нас продали на аукционе. Они взяли дополнительную плату за мои рыжие волосы". Она сделала паузу и спросила. "С Ларой и Таней все в порядке. Их никто не трогал". "С ними все будет хорошо", - сказала я. "С тобой тоже. Ты правильно сделала, что позвонила. И ты была очень храброй". "Храбрая или глупая - какая разница? Ты думаешь, я сейчас остепенюсь и выйду замуж за какого-нибудь бедного крестьянина-алкоголика, который будет меня бить? Что я буду счастлива в русской деревне, писая в дырку в земле, пока не стану старой бабой и мои зубы не выпадут в сорок лет?" Она посмотрела на меня, и я поморщилась от ее страданий. "Я видела Каир. Я видела Стамбул. Мир огромен. В нем должно быть место и для меня. В Угличе мне не место". "Ты должна быть терпеливой", - услышала я свои слова, понимая их бесполезность. Анжеле было пятнадцать - ребенок во взрослом теле, девочка, которую слишком рано заставили стать женщиной. "Я приготовила для тебя стипендию. Ты сможешь учиться в институте в Санкт-Петербурге. Если будешь хорошо учиться, сможешь поступить в университет".
"Ты всегда говоришь, что я умная". Она покачала головой. "Это не так. Я ужасна в математике. Я ненавижу науку. Я ненавижу школу". "Образование - твой лучший инструмент". Неужели я звучала так отчаянно, как чувствовала? "Будь терпеливой, научись какому-нибудь рабочему навыку. Когда ты вырастешь, у тебя будет выбор..." "Я уже выросла". Она докурила и ушла в дом, оставив меня без сил. Большую часть дня я провела, возвращаясь в Москву на переполненном, грязном поезде, который останавливался в каждой деревне. Я только что отперла свою квартиру, когда позвонила Афсона: "Я в Шереметьево, жду еще одну жертву из Стамбула", - сказала она. "Наша конспиративная квартира на Юго-Западной переполнена. Можно я привезу ее к вам? Это только на сегодня. Завтра она поедет на поезде в Саратов". Я застонала. Мы сняли вторую квартиру, чтобы справиться с чрезмерной громкостью у меня дома. Я с нетерпением ждала ночи в одиночестве. Я помогала Жене писать заявку на грант для расширения Сети жертв торговли людьми, и мы планировали добавить Анжелу в качестве примера подростковой жертвы. Мы с Женей работали по скайпу.
"Я не могу ее взять" сказала я Афсоне. "Грант Жени должен быть сдан в понедельник. Мы его переписываем, чтобы включить в него более молодых жертв". Я рассказала ей об Анжеле. "С ней все в порядке?" - спросила Афсона. "Нет, и я не знаю, что делать". "Ты разберешься", - сказала она. "Сегодня мы должны помочь девушке из Стамбула.  Ее зовут Елена. Она адвокат. Я уверена, что она очень спокойная". "А как насчет наркотиков?" Девушки, вернувшиеся из Турции, часто были наркоманками. "Они сказали "никаких наркотиков". Надо идти - я вижу ее у ворот. У нее даже пальто нет. Придется найти ей зимнюю одежду". "Хорошо, приводите ее. Я приготовлю ужин", - сказала я. Сумерки сгущались быстро. Начался снегопад, когда Афсона позвонила в мою дверь. "Вы знаете, что дверь безопасности внизу снова сломана?" - сообщила она, ведя в мою квартиру худую молодую женщину, которая дрожала в шортах и сандалиях. "Это Елена". "Давай-ка мы тебя согреем", - сказала я, накидывая на нее свой толстый халат и протягивая ей треники и тапочки из стриженого меха.
"Спасибо", - ответила она, стуча зубами. "Проходите на кухню. Это самая теплая комната в квартире. У меня на плите мой любимый борщ с курицей и чили". Афсона извинилась и сказала Елене: "Утром я принесу тебе теплую одежду. У нас есть запасные пальто в другой квартире". Елена села за стол, завязывая халат. "Афсона очень милая, - сказала она, - и умная". "Да, она такая". Я поставил миску с дымящимся чили. "Я знаю ее с тех пор, как она была студенткой юридического факультета. Сейчас она адвокат Коалиции ангелов". "Я тоже адвокат". Елена уставилась в свою миску, ее зеленые глаза были неестественно яркими. "Поужинай", - сказала я, наливая чай. "Потом мы позвоним твоей семье". "О нет", - вздохнула она. "Они не должны знать, что со мной случилось что-то плохое. Я вернусь домой и скажу им, что была в отпуске шесть месяцев". Она откинула свою волнистую гриву, и гламурная женщина на несколько секунд осветила ее лицо, а затем потускнела. "Что это?" - вскочила она на лай собаки в коридоре и как хлопнула дверь лифта. "Это всего лишь мои соседи выгуливают своего пуделя Марфу", - сказала я, намазывая маслом кусок хлеба и намазывая его медом. Я протянула его Елене, которая взяла крошечный кусочек. "Полиция позвонила твоей семье из Турции. Они уже знают, что с тобой случилось. Твои родители встречают твой поезд в Саратове". "Вы, должно быть, ненавидите меня", - сказала она со слезами на глазах. "Я не шлюха, и я не наркоманка. Я сказала в милиции, что я не наркоманка". "Я врач, Елена. Я вижу, что у вас ломка. Какие наркотики они вам давали? Обычно это кристаллический мет". "Да, метамфетамин. Кемаль обещал, что это избавит меня от голода. Он был прав. Мне не нужно было ни есть, ни спать. Ничто не причиняло мне боли". "Как ты себя чувствуешь сейчас?" спросила я. "Все болит", - всхлипывала она и причитала. "Мне так холодно! Я забыла, как холодно в России". Она вспотела и сильно дрожала. "Это все моя вина, что я была глупой. Я поехала в Турцию на летнюю работу. Кемаль забрал меня и других девушек из аэропорта Бодрума и отвез нас в бар "Бристоль". Он заставил нас жить в подвале. Там повсюду была одежда других женщин и личные вещи - даже сумочки". Эти пять последних девушек не сработали", - сказал он и указал на стену. Она была покрыта ржавчиной. Я думал, это ржавчина, но это была кровь. Мы нашли пулевые отверстия. Это было ужасно". "Пожалуйста, пейте чай. Вам нужно восстановить силы. Вымыть наркотики". "Я должна пойти в церковь и зажечь свечи. Убийство этих девушек было преступлением против Бога. Кемаль заставил меня носить их одежду. Я ужасная грешница". "Сначала тебе нужно вымыть наркотики из организма. Пожалуйста, съешь что-нибудь". "Нет". Она оттолкнула еду, пролив чай мне на колени. "Мне очень жаль, очень жаль", - рыдала она, пытаясь вытереть следы. "Все в порядке", - сказала я. "Я налью тебе еще чашку". "Позже - я так устала. Сейчас я хочу спать". Я дала ей фланелевую ночную рубашку и уложила в постель. Она завернулась в кокон из одеял. Я сидела за кухонным столом с ноутбуком, пытаясь сосредоточиться на гранте и не сводя с нее глаз. Около полуночи Елена проснулась и закричала: "Где этот чертов телефон? Я должна позвонить Богу". Я уложила ее обратно в постель и вернулась на кухню, работая до тех пор, пока не задремала, положив лицо на руку. "Ты старая корова! Ты не Бог!" Елена стояла в гостиной и кричала в трубку моего телефона. "Я должна найти Его". Я вырвала трубку из ее рук и извинилась перед женщиной, которая ответила на звонок. Я думала, что Елена ударит меня, но ее решимость разбилась о слезы. Я отвела ее обратно в постель, рыдающую. "Я должна увидеть Бога. Отведи меня в церковь сейчас же". "Сейчас середина ночи. Мы пойдем в церковь утром". Мой личный мобильный телефон разразился "Мессией" Генделя. Это была Кэрол Хилтнер, которая сообщила, что будет в Москве на следующее утро. Не могла бы она остановиться в моей квартире? "Конечно", - сказала я. Елена устроилась, и я снова задремала. Я проснулась от грохота. Елена вытаскивала из моей аптечки всякую всячину, открывала бутылочки и высыпала таблетки на пол. Потом она была на кухне, доставала стеклянные банки с полок. "Вернись в постель". Я уговаривала ее словами, которые слышала, как русские матери говорят своим детям. Было три часа ночи, и я едва мог держать глаза открытыми. Из квартиры было два выхода - на балкон и через входную дверь. Балкон, расположенный на высоте девяти этажей над двором, был самым опасным. Я придвинула к нему старый зеленый диван и легла. Чтобы попасть на балкон, ей пришлось бы сдвинуть меня и диван. Проснувшись, я обнаружила, что вокруг моих ног скопилась вода. Краны в ванной были открыты. Елена бросила свои одеяла, простыни и одежду в переполненную ванну. "Я грязная, грязная, грязная", - завывала она. Я вытащила беспорядок из ванны и вытерла потоп. Когда я снова подняла голову, она отодвинула диван и стояла голая на балконе, крича во всю мощь своих легких. "Приходи и возьми меня. Ну разве я не красавица?" Вот тебе и анонимная жизнь - Елена танцевала на шесте, используя опорные стойки моей спутниковой антенны, виляя голой попой в сторону улицы. Я услышала несколько пьяных возгласов снизу. Кто-то посигналил. "Мне нравится, когда ты трахаешь меня, трахаешь меня, трахаешь меня, трахаешь меня...", - скандировала она какой-то гангста-рэп. Я затащила ее в дом, дала ей сухую ночную рубашку и укрыла одеялом со своей кровати. Я вернулась на свой пост на зеленом диване. Мои веки были тяжелыми, тело жаждало сна. "Только на минутку, - сказала я себе, - я закрою глаза на мгновение". Холодный ветер разбудил меня. Входная дверь была открыта. Елены не было. Она забрала с собой мое длинное меховое пальто и замшевые сапоги. Я закрыла дверь и снова заснула. Рассвет залил кухню анемичным светом, когда Кэрол позвонила в дверь. "Ты ужасно выглядишь", - сказала она. "Присядь. Я приготовлю кофе". Она жарила яйца и нарезала черный хлеб, пока я звонила начальнику оперативной группы по борьбе с торговлей людьми московской полиции. Я знала, что он мне скажет. "Мы не имеем права ее задерживать", - сказал он. "Если она хочет искать секс, Бога или наркотики, это ее дело. Если она совершила преступление, мы можем ее арестовать. Она что-нибудь украла?"
Я подумала о своей незаменимой шубе. Донесение об этом может привести ее в российскую тюрьму. "Нет", - сказала я. "Пожалуйста, следите за ней. Я пришлю вам копию ее документов по факсу". Я не очень надеялась, что Елена найдется, но я ошибалась. В воскресенье вечером офицер перезвонил мне. Мы нашли вашу девочку", - сказал он и назвал мне название "Жёлтый дом" - дом для слабоумных или психиатрическая больница, куда была помещена Елена. Ее забрали у метро "Партизанская" в шубе, под которой ничего не было. Она сказала, что шуба ваша. Вы можете забрать ее завтра утром". "Могу я увидеть Елену?" "Она уехала. За ней приехали родители. Они казались хорошими людьми. Представляешь, ты отдаешь свою дочь в юридическую школу, а она превращается в наркозависимую шлюху в Турции". "Это была не ее вина", - сказала я. "Ее обманули". "Да, да - так вы говорите", - сказал он. "В любом случае, они беспокоились о том, чтобы вам вернули пальто и сапоги". На следующее утро я закутался в стеганую куртку Кэрол и снегоступы, чтобы совершить десятиминутную прогулку до метро при температуре -30°. Когда я вошла на станцию "Таганская", меня била дрожь, но, оказавшись внутри системы отапливаемых поездов и подземных переходов, я достаточно согрелась. Я предъявила свое удостоверение личности в «желтом доме» и была пропущена в закрытое помещение. От вони мочи и разговоров шизофреников, перемежающихся с причитаниями, мне захотелось повернуть назад. Мне не пришлось долго ждать, пока служитель принес мое пальто и ботинки. В карман были засунуты четыре 500-рублевые купюры - компенсация от родителей Елены, обычный жест респектабельной российской семьи. Елену лечили в самарской психушке от наркотического психоза. В следующий раз, когда она приехала в Москву, она снова была сама собой - сильной, разумной и интеллигентной молодой женщиной, которая почти не помнила свою ночь в моей квартире. Елена стала частью сети защитников жертв торговли людьми, которая работала с коалицией "Ангел" и Министерством внутренних дел над разработкой политики, защищающей права и достоинство репатриированных жертв. Позже в том же году она сопровождала меня в Вашингтон для дачи показаний перед Конгрессом. Кэрол улетела в Сиэтл в понедельник утром, а я отправилась на работу. После совещания сотрудников я передала Афсоне телефон линии помощи. Затем я позвонила в Медицинский центр Кремля, чтобы попросить что-нибудь, что поможет мне заснуть. "Я почти не сплю уже неделю. Когда я так устану, я не смогу заснуть". "Я дам вам русский фаворит", - сказала доктор Криминская. "Он гарантированно отключит вас kak ubit - как смерть - за тридцать минут. Я могу доставить его в ваш офис сегодня утром". "Да, пожалуйста, сделайте это". Я повесила трубку, гадая, что она пропишет. Я так устала, что меня это почти не волновало. Я ушла с работы поздно вечером и отправилась в Центр физического здоровья. Если кто и мог выбить из меня напряжение, так это сибирский массажист Борат с руками размером с рукавицы для ловли рыбы. К 10 часам вечера я была дома, расслабленная. Меня массировали, колотили, растягивали в резину, я наслаждалась долгим, горячим душем, в котором использовалась каждая капля горячей воды, и ужинала вегетарианской пиццей из Jack's - моей любимой доставки на дом. Я заварила чайник синего травяного чая из полевых цветов, которые Камиль прислал мне из Азербайджана, и сидела на кухне, наслаждаясь его ароматом.
Пока чай остывал, я открыла белый аптечный пакет, чтобы посмотреть, что предоставил русский доктор. Я была удивлена, обнаружив фенобарбитал, мощный барбитурат, который когда-то использовался для лечения эпилепсии, а теперь используется для анестезии сельскохозяйственных животных. Это было не то, что я обычно принимаю. Эффект может длиться несколько дней. Я смотрела на коробку с таблетками и рассуждала: Какой вред это может принести? На ночь я укладывалась спать - в безопасности, тепле и одна в своей квартире. Защитная дверь была отремонтирована, и я не звонила в службу спасения. Снаружи было тридцать градусов ниже нуля. Порывистый ветер задувал снег в окна, но мне было все равно. Я уютно устроился в своем гнездышке. Я достала таблетку, разломила ее пополам и проглотила один кусочек - четверть рекомендуемой дозы. Вспышка света. Окна взорвались с грохотом, осыпав меня осколками стекла. Ледяной ветер завывал в квартире, обдавая меня льдом и снегом. Свет погас. Я услышала  крики и автомобильные сигнализации снаружи, а затем сирены. Бомба взорвалась, разбив все окна в огромном здании. Взрыв прогремел во дворе, который мы делили с Еврейским институтом. Кухня, где я сидела, была самым безопасным местом на случай второго взрыва, но я была в пижаме, и мне нужна была теплая одежда. Они были в парадных комнатах. У меня было всего около тридцати минут, прежде чем фенобарбитал начнет действовать. Если бы я заснула на морозе, я бы умерла от переохлаждения. Мне нужно было двигать телом, поддерживать работу мозга и понять, что делать. Я нащупала путь к вешалке в темном холле и натянула на себя всю теплую одежду, которую смогла найти. Я нашла фонарик у входной двери и осмотрела повреждения. Осколки стекла покрывали все вокруг. Я хотела выглянуть в окно, чтобы посмотреть, не раздался ли взрыв в Еврейском институте, но что, если там была еще одна бомба? Так часто случалось. Двор между нашим зданием и институтом был популярным местом, где мои соседи выгуливали своих собак. Что, если кто-то пострадал? Я должна спуститься и посмотреть, не нужен ли кому-нибудь врач. По пути вниз я позвонила хозяину дома по мобильному телефону. Мне пришлось звонить несколько раз, прежде чем он взял трубку. "Алло?" услышала я его сонный голос. "Александр Сергеевич — это Джульетта. У нас тут бомба, взрыв, окна вылетели, везде стекла". "Хорошо, я зайду утром, посмотрю на окна". "Александр Сергеевич, окон нет - бац, пропали. На полы падает снег, все разрушено. Я не знаю, что делать. Это была бомба". Я слышала, как Александр Сергеевич передавал мои слова своей жене, Ирине Борисовне. Она схватила телефонную трубку. "Мы сейчас приедем", - сказала она. У них была машина, они жили за городом в поселке Пушкино. Как только они выехали на дорогу, она перезвонила мне. "Мы слышали по радио о бомбе. С тобой все в порядке?" "Я в порядке. Я была на кухне - самое подходящее место". "Мы сделали несколько звонков. Буран приедет, чтобы починить окна". Буран был таджикским инженером-строителем, который жил с ремонтной бригадой в бараке под зданием. "Мы будем там минут через тридцать". Мои соседи собирались на лестничных площадках каждого этажа, возбужденно обсуждая Еврейский институт. Я поспешила мимо них, спустилась по девяти лестничным пролетам и прошла через дверь службы безопасности. Пройти к входу в здание означало пройти через высокий арочный проем, достаточно широкий для автомобиля. Я оказалась под водопадом стекла. К счастью, на мне была толстая меховая шапка, и у меня хватило здравого смысла не смотреть вверх. Машины скорой помощи оказывали помощь пострадавшим. Я присоединилась к своим друзьям из института, которые стояли среди полицейских машин. Они рассказали мне, что бомба была заложена на внешней лестничной площадке заброшенного здания по соседству с их домом. Никто не погиб, и институт не пострадал. Бомба взорвалась в моем направлении. Пожарные включили прожекторы и осмотрели ущерб, нанесенный моему зданию. Окна в здании длиной в квартал были выбиты. Осколки стекла посыпались вниз по фасаду с грохотом, как стремительная вода. Мой балкон был наклонен в сторону реки - его нижняя часть была разрушена. Полиция велела нам вернуться в свои квартиры и ждать саперов. Нам не разрешили снова пройти через туннель из-за стекла, поэтому я присоединилась к рядам жильцов, идущих через два квартала к задней части здания. Поднявшись по девяти лестничным пролетам, я обнаружила у своей двери двух детективов в сопровождении полицейских в форме с немецкими овчарками.

После осмотра моей квартиры один из милиционеров сказал: "Я бы на вашем месте держался подальше от балкона". Мои хозяева, Александр Сергеевич и Ирина Борисовна, приехали с Бураном и бригадой кыргызских рабочих в кожаных ремнях безопасности и с веревками. Они устроили стеклорезную мастерскую на моем большом кухонном столе и принялись за работу, заменяя все недостающие окна временными стеклами. Как только хозяева дома взялись за дело, я сдалась под действием барбитуратов - у меня действительно не было выбора. Завернувшись в одеяло, я заползла под кухонный стол - единственное место, которое не было завалено стеклом. Последнее, что я помню перед сном, это как Ирина Борисовна сказала Александру Сергеевичу: "Эти американцы точно могут проспать все".

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ 
БОРДЕЛИ НА ЯРОСЛАВСКОЙ ДОРОГЕ

Москва, Россия - осень 2009 года 
 
Субботним днем в сентябре 2009 года мы с Женей забрались в кузов старой "Газели". За рулем сидел Гюнтер, немецкий репортер, который настойчиво просил меня написать статью, в куртке дорожных рабочих и меховой шапке. Он вез нас фотографировать мамочек, которые прикрывали публичные дома, торгующие детьми, вдоль печально известного участка шоссе между Москвой и Ярославлем, называемого Ярославской дорогой. Оттуда рукой подать до аэропорта Шереметьево. Женя была готова к ночному перелету в Париж. Она получила стипендию от Европейской комиссии для изучения права прав человека. Гюнтер помог Жене уложить чемодан. "Поздравляю с получением стипендии. Ты будешь прекрасным адвокатом". "И она будет в безопасности", - добавила я. Он завел фургон и сказал через плечо: "Я взял свои камеры. Они под брезентом. А для тебя есть комбинезон, как ты и просила".
Я приподняла брезент. "Впечатляющая коллекция объективов". "Будет темно и снег - мы будем использовать этот Nikon с большим объективом для съемки при слабом освещении". "Нам лучше держать его прикрытым до последней минуты", - сказала я. "Они снимают репортеров". "Правда?" Гюнтер выглядел обеспокоенным - как раз таким, каким я хотела его видеть. "Конечно", - сказала Женя. "Это большой бизнес для украинцев, албанцев и румын. Если вы думаете, что русская мафия жестокая, то македонцы в десять раз хуже". "Мы справимся", - перебила я, пока Женя не напугала его слишком сильно. "Ты поможешь нам достать фотографию, которая привлечет внимание московского правительства к Ярославскому шоссе, и мы дадим тебе твою историю". "Хорошо", - сказал он. "Если вы уверены, что это безопасно". "Конечно". Я похлопала его по руке. "Пойдемте. Мы переоденемся по дороге". Мы въехали в пробку и поехали на север. Мы с Женей надели брезентовые комбинезоны, затем присели на холодный пол. "Ой!" - воскликнула она, когда мы наехали на выбоину. "Разве тебе не было бы удобнее здесь, наверху, со мной?" - спросил Гюнтер. "Несомненно", - ответила я. "Но нам нужно держаться подальше от посторонних глаз". "Тогда, если вы не возражаете, я включу свой диктофон". Он нажал на запись, и загорелась красная лампочка. "Пожалуйста, объясните, что мы увидим сегодня вечером". Я взяла в руки крошечный аппарат и сказала: "Точки — это передвижные бордели, управляемые различными этническими мафиями - русской, украинской, молдавской, албанской и сербской. По ночам в Москву из разных регионов России и бывшего СССР приезжают караваны, полные детей. Они паркуются на обочине за деревьями, и на улице появляется мадам или мамочка. У нее есть рация, связанная с бандитами, которые держатся в стороне. Когда останавливается машина с потенциальным клиентом, она болтает с ним, а бандиты слушают. Если они сигнализируют, что клиент законный, она садится в машину и направляет ее к месту стоянки каравана". "Вопрос, пожалуйста", - сказал Гюнтер. "Если эта практика так широко известна правоохранительным органам, почему полиция не проводит рейды на бордели и не спасает детей?". "Точки работают вместе, чтобы затруднить полиции их поимку. Если мамочка даже подозревает полицейского под прикрытием, она передает код. Десятки караванов заводят моторы и уезжают. Московская полиция не будет преследовать их, как только они пересекут городскую черту, которая находится всего в нескольких кварталах отсюда. Поэтому нам нужно разрешение города, чтобы привлечь федеральную полицию. Пока что городские власти отрицают, что в Москве торгуют детьми". "Как они могут?" - спросил Гюнтер. "Неужели им все равно?" "Все просто", - сказала Женя. "Если они признают, что в их городе происходит преступление, они должны что-то с этим делать". "Федеральная полиция сообщает, что 50 000 детей заперты в этих борделях", - сказала я. "И все равно они ничего не делают". "Они просто кучка ленивых русских мужиков", - сказала Женя. "Они боятся мафии. Боятся, что их пристрелят". "Их страхи вполне обоснованы", - добавила я. "Сколько этих точек, этих караванов?". "Кто знает?" Я пожала плечами. "Десятки? Сотни? Это длинный, одинокий участок шоссе".
"Приехали", - сказала Женя. "Похоже, тут мамочка через каждые пятьдесят метров". "Сегодня субботний вечер", - добавила я. "Самая оживленная ночь для секс-туризма". "Смотри", - Гюнтер притормозил и показал пальцем. "Вон одна разговаривает с Мерседесом". Я опустил его руку. "Не показывай на нее. Смотри в сторону". "Слишком поздно", - сказала Женя. "Она нас заметила. Езжай дальше". "Я все равно вижу кое-что получше", - сказала я. "Заезжай на ту парковку и разворачивайся". Гюнтер въехал на пустую стоянку и припарковался лицом к дороге. "Ты права", - сказал он. "Эта следующая мадам стоит под рекламным щитом Коалиции Ангелов". "Сейчас мы подождем, пока остановится машина, и ты сделаешь свой призовой кадр", - сказала я. "Давайте закончим интервью", - сказал Гюнтер, прочищая горло. "Как эти иностранцы попадают сюда, на этот участок шоссе? Они туристы? Педофилы?"
"Они завязывают контакты через крупные отели. Каждая "Точка" спонсирует консьержей и водителей. Они финансируют эти дорогие машины и платят бонусы за привлечение клиентов". "Я до сих пор не понимаю, почему московская милиция не закрывает эти бордели. Сексуальная эксплуатация детей в России является уголовным преступлением". "Пока город отказывается называть торговлю детьми преступлением, московские полицейские не могут действовать, как и федеральные детективы. Между тем, местным полицейским хорошо платят за то, что они обеспечивают защиту от журналистов и таких, как мы. Они появятся через несколько минут, и вы сами все увидите. Надеюсь, мы успеем сделать снимки до того, как они нас прогонят". "Это действительно так прибыльно - эта секс-торговля детьми?" "Прибыльно до невозможности", - сказала Женя. "Это часть глобальной сети организованной преступности - оружие, наркотики, торговля людьми. Мафии настолько богаты, что могут покупать политиков и полицейских, и терроризировать тех, кого они не могут купить. Международные банки получают непристойные прибыли, отмывая триллионы долларов кровавых денег. Банкирам все равно, откуда они берутся. Они считают себя неприкасаемыми..." "О нет, она идет", - кашлянул Гюнтер. "Эта мамочка направляется в нашу сторону". Мы с Женей прижались к тени. Мадам внимательно осмотрела наш фургон, разговаривая в телефонную трубку. Гюнтер открыл свой ланч-пакет и разворачивал бутерброд. Он налил чай из термоса и включил радио на русскую эстраду. Старый фургон с ужинающим рабочим не представлял для мадам никакого интереса. Она вернулась на свой пост и проигнорировала нас. Гюнтер приготовил фотоаппарат, когда серебристый внедорожник остановился на обочине, привлекая ее внимание. Он использовал свой ночной объектив, чтобы сфотографировать сделку между мужчиной на пассажирском сиденье и мадам. Меньше, чем через минуту она была в джипе, который скрылся на боковой дороге и скрылся в лесу. За деревьями показались огни. "Я получил идеальный снимок", - воскликнул Гюнтер, проверяя цифровой монитор своей камеры. "Мадам находится под рекламным щитом "Коалиции ангелов" и разговаривает с клиентом. Все в фокусе".
"Они едут в "Точку". Надо уходить", - сказала я. "Следуй за ними", - настаивала Женя. "Подойди достаточно близко, чтобы сфотографировать девушек. Мы напишем их лица во всех газетах. Гюнтер станет героем". "Хорошая идея", - сказал Гюнтер, завел двигатель и выехал на Шоссе. "Я хочу сфотографировать маленьких девочек". "Нет!" воскликнула я. "Ужасная идея; из-за тебя нас всех убьют". "Хватит быть трусом", - шипела на меня Женя, сверля меня взглядом. "Следуй за этим внедорожником". Гюнтер уже готов был свернуть с шоссе, когда за нами остановилась полицейская машина с мигающими синими фарами. "Сирены нет", - сказала я. "Продолжайте ехать. Он предупреждает нас. Если ты попытаешься подойти к этой "точке", то в тюрьме будем мы". "Чертовы менты", - сказала Женя. "Лучше ночь в тюрьме, чем смерть", - сказала я. "У нас есть наши фотографии. Это то, за чем мы пришли". "Это ерунда!" Она схватила меня за руку, по ее щекам текли слезы. "Там есть сотни испуганных маленьких детей за этими деревьями. Сколько из них пострадает, пока мы будем только делать фотографии? Как это что-то исправит?" "Вы знаете, что мы не можем до них добраться. Мы используем эту фотографию, чтобы убедить городские власти, что торговля детьми — это ужасное преступление, которое происходит под их юрисдикцией. Когда они поймут, как работают эти "точки", они вызовут федеральных детективов, потому что федералы - единственные, кто может их закрыть. Вот как все изменится". "Это просто отстой, и ты это знаешь. Как ты назовешь свою конференцию? Ах да, "Дети, привезенные в Москву людьми, не являющимися их родителями, с целью эксплуатации". Это просто отстой". "Я согласен с Женей", - сказал Гюнтер. "Это не броское название. Почему бы вам не назвать его "Дети, изнасилованные на Московском шоссе" или просто "Ярославское шоссе - московская трасса педофилии"". "Потому что мы пишем не для таблоидов, как вы. Это конференция для правительства Москвы. Мы должны использовать их собственные слова против них в заголовке". "И чего мы этим добьемся?" "Мы хотим заставить их волноваться настолько, чтобы они решили исправить ситуацию". "Слова слабы", - сказала Женя. " Слово - наше единственное оружие, а слова сильны. Если мы начнем с оскорблений, мы ничего не добьемся". "Только действия считаются", - надулась она. "Слабость в том, что ты делаешь безумные глупости, за которые тебя убьют. Как это может кому-то помочь?". Женя повернулась ко мне: "Ты такая лицемерка! Ты не смогла удовлетвориться богатым врачом в Америке, поэтому ты здесь, в этой сумасшедшей стране, суешь свой нос в криминальный бизнес, из-за которого тебя могут убить? Все знают мои причины. Для меня это личное. А какие у вас? Почему тебя так волнуют девушки, ставшие жертвами торговли людьми?" "Я и сам задавался этим вопросом", - сказал Гюнтер, принюхиваясь к истории. "Ваше участие кажется очень личным".
"Выключи этот чертов диктофон", - огрызнулась я. "И езжай в Шереметьево. Женя должна успеть на самолет". В аэропорту Женя оттолкнула меня, когда я попытался ее обнять. Не оборачиваясь, она направилась к толпе на паспортном контроле. "Она смелая девушка", - сказал Гюнтер, когда мы шли обратно к микроавтобусу. "И злая". "Она горячая молодая дурочка", - сказала я. "По крайней мере, в Париже она будет в безопасности". Мы поехали обратно в Москву, и, как хороший репортер, Гюнтер продолжал допытываться у меня. "Я все еще хотел бы знать ваши истинные причины, по которым вы стали таким крестоносцем - особенно здесь. Я читал о вашей русской бабушке, но этого не может быть. Какой была ваша семья? Где вы выросли? Можете ли вы рассказать мне о своем детстве?" "Я его не помню", - огрызнулась я, жалея, что не сказала ничего. Это была правда, но она не удовлетворила бы журналиста. Гюнтер был профессионалом. "Как это может быть? С тобой должно было что-то случиться. Это было ужасно? Ваше детство? А ваши дети - что они думают о вашей опасной работе?". "Послушайте, эта история не обо мне и не о моих детях. Отвезите меня домой. Интервью окончено". Мы ехали в молчании мимо Красной площади и вдоль Москвы-реки. "Ты злишься на меня?" - спросил он. "Не очень. Просто мне не нравится, когда меня подвергает психоанализу проклятый журналист". "Я обещаю, что для моих читателей вы останетесь женщиной-загадкой". Он засмеялся. "Это ваше здание, если я не ошибаюсь". Было уже далеко за полночь, когда я забралась под одеяло. Сон ускользал от меня. Обвинения Жени и вопросы Гюнтера переворачивались в моей голове, оставались без ответа, перематывались и проигрывались снова. Результат всегда был один и тот же. Где-то в непостижимом тумане моего детства мощные движущие силы заставили меня в семнадцать лет начать самостоятельную жизнь, закончить университет и медицинскую школу, добиться профессионального успеха, а затем бросить все и приехать в эту странную, печальную страну, которая казалась мне домом.

Со мной работали психиатры и психологи  по восстановлению памяти, но прошлое оставалось недоступным. Мое детство было черной дырой. Я заварила чай и потягивала его за кухонным столом, просматривая новости на ноутбуке. В последнем выпуске было сообщение об аресте москвича, который признался, что зарезал своего друга во время пьяного спора из-за соленых огурцов. Гюнтер прислал мне по электронной почте идеальную фотографию для конференции - мамочка, серебристый внедорожник и наш рекламный щит. Я отправила фотографию нашему графическому дизайнеру Диме Шинкареву, чтобы он разместил ее в материалах к предстоящей конференции. У меня зазвонил мобильный телефон. "Она ушла!" крикнула Татьяна Сафаровна. "Анжела ушла в школу, но так и не дошла. Другие дети видели, как она садилась в машину. Таня и Лара сказали, что это был тот турагент из Ярославля, тот, который торговал ими раньше". "Вы сообщили об этом в полицию?" "Я сейчас в отделении полиции". Наступила пауза, когда наступила безнадежность. "Дайте мне знать, когда она вам позвонит". "Конечно", - сказала я, зная, что она этого не сделает.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 
ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ ДЕТСКИХ ТЮРЕМ
Москва, Россия - осень 2009 г. 
"Гюнтер сделал отличную фотографию", - сказала Марианна на нашей следующей встрече с сотрудниками. "И прямо под нашей вывеской. Все будут знать, что это Ярославское шоссе". Мы смотрели на макеты программы конференции. Мне пришлось сосредоточиться на текущей задаче, хотя я все время поглядывала на телефон экстренной связи, ожидая, что он зазвонит. Влад нахмурился. "Это ужасное название: "Дети, привезенные в Москву не родителями для целей эксплуатации". Нельзя ли назвать это просто "Торговля детьми в Москве"?". "Нет, нельзя", - сказал я. "На самом деле, каждый раз, когда мы упоминаем о торговле людьми в наших презентациях, мы должны говорить: "Дети, привезенные в Москву людьми, не являющимися их родителями, в целях эксплуатации". Мы будем повторять эти громоздкие официальные слова до тех пор, пока правительственные чиновники не устанут от них и не начнут говорить: "торговля детьми в Москве". Именно они должны ввести этот термин в обиход, а не мы. Как только они примут на себя ответственность за язык, их начнет волновать эта проблема. Это психология". "То есть, говоря это, они признают, что это происходит", - сказал Олег. "Именно так", - сказала я. "Следующим логическим шагом будет вызов федеральной полиции и закрытие "точек" - детских борделей". "Наши контакты в Федеральном бюро детективов сказали, что они проведут рейд, как только город попросит о помощи", - сказал Влад. "Кто-нибудь обеспокоен тем, что убийство на прошлой неделе может помешать участию в нашей конференции? Тот адвокат баллотировался в Государственную Думу". спросила Марианна. "Стоит ли нам откладывать?" "Если это не убийства, то войны или террористические атаки. Я предлагаю действовать по плану", - сказал Олег. "И кто знает, что это убийство будет значить для этих правительственных людей? Может быть, мы получим еще большую явку". Сотрудники принялись за работу. Я была занята электронной почтой, надеясь найти в своем почтовом ящике что-нибудь от Жени. От нее ничего не было слышно с тех пор, как она месяц назад уехала в Париж. Татьяна зашла ко мне в кабинет, чтобы напомнить о мероприятии в детской тюрьме "Алтуфьево". "Машина ждет внизу", - сказала она.
Я совсем забыла об этом. "Я вам действительно нужна?" спросила я. Я хотела поехать домой пораньше. Я была измучена переживаниями за Анжелу. "Очень важно, чтобы ты была там. Министерство внутренних дел будет вручать награды учителям, которые работают по нашим программам. Если мы собираемся продолжать реформировать детские тюрьмы, то Алтуфьево - самая большая и важная". В тюрьме нас провели через стальные ворота под конвоем вооруженной охраны в большой зал, который когда-то был Алтуфьевским собором. Зал был до отказа забит чиновниками в форме, и все равно они протискивались внутрь. Медали украшали каждую грудь. Большие шишки из министерств юстиции и внутренних дел хлопали друг друга по спине. Над сценой, украшенной цветами, висел транспарант "Празднование 80-летия детских тюрем", на котором оркестр балалаечников Московской милиции исполнял задорные народные песни. Ни одного ребенка не было видно. Нас встретили воспитатели и проводили на свои места. Воздух был очень жарким, но я дрожала. Что можно было праздновать в детских тюрьмах?

Свет приглушили. Программа началась со специально снятого фильма об истории учреждения. Зернистые архивные кадры показали Алтуфьевский монастырь, когда он был процветающим религиозным центром на рубеже двадцатого века. В 1928 году, во время сталинских чисток, Алтуфьево стало тюрьмой для детей, чьи родители были казнены КГБ. Улыбающиеся учителя, врачи и психологи позировали с испуганными детьми, которых лишили одежды и имущества, а головы обрили до того, что невозможно было отличить девочек от мальчиков. Работа по формированию советских граждан была задокументирована в течение военных лет, с развитием психологического воздействия в послевоенные 50-е и 60-е годы, и, наконец, со строительством современного комплекса "Алтуфьево" в 1970-х годах. До 1990-х годов заключенные дети были политическими сиротами. Сегодня они в основном стали жертвами торговли людьми - потерянные дети, беззащитные, которым некуда идти. В конце фильма я почувствовала тошноту. Я бы ушла, если бы меня не загородили широкоплечие полицейские, которые аплодировали крепко. Как эти люди могли выглядеть такими счастливыми? Все в этой комнате знали, насколько сильно сломана система, и все же они праздновали это, а не исправляли. У меня была похожая реакция, когда я присутствовал на ужине, устроенном Ватиканом в отеле "Ритц" в Риме. Нам подали экстравагантный ужин из семи блюд в честь борьбы церкви с бедностью и голодом. Я не смогла съесть ни кусочка. Они потратили на этот банкет столько, что хватило бы на несколько месяцев работы нашей программы. В то время как моя иммунная система разрушалась, начал играть оркестр балалаечников Московской милиции. Мне нужно было выйти на улицу и наполнить легкие чистым воздухом, но я не могла. Мне ничего не оставалось, как сидеть и смотреть, как заместитель мэра Москвы вручает награды и подарки сотрудникам "Алтуфьево", отмечая их добрые дела. Спору нет. Учителя и персонал - прекрасные люди, искренне добрые и переживающие за детей. Инспекторам по делам несовершеннолетних, которые приезжали на наши тренинги, было глубоко наплевать на жизнь детей, которых они встречали на улицах. Они были открыты для перемен, улучшений. Возможно, им было слишком больно признавать вред, потому что они тоже оказались в ловушке системы.
 
Когда мероприятие завершилось хоровым выступлением хора Большого театра, аплодисменты были оглушительными. Зажегся свет. Зрители встали и шумно проталкивались к дверям. Многие несли букеты или подарки в виде мелкой бытовой техники. Мне подарили книгу, DVD с фильмом и булавку с надписью "80 лет детским тюрьмам". Тамара Серафимова, директор "Алтуфьево", появилась рядом со мной. "Что вы думаете о программе?" - спросила она, кивая коллегам и доброжелателям, проталкивая меня сквозь толпу. "Вы проделали здесь замечательную работу", - сказала я, подразумевая каждое слово. Тамара неустанно работала над тем, чтобы превратить стерильную тюрьму в более домашнюю обстановку. Она поддержала нашу перепланировку комнаты для допросов и обучение полицейских с учетом интересов детей, спонсируемое Всемирным фондом детства. "Мне трудно радоваться лишению свободы детей. Как кто-то может радоваться этому?" "Потому что все меняется. Эти восемьдесят ужасных лет позади, и мы предвидим другое будущее - лучшее", - сказала она. "Ты ведь придешь на нашу вечеринку, правда?" Не дожидаясь ответа, Тамара подала сигнал тюремному охраннику, чтобы тот взял меня за руку. "Посадите Джульетту в автобус", - приказала она. "Мне нужно переодеться". Четыре автобуса ждали за воротами. Охранник передал меня водителю головного автобуса, который показал, что я должна сесть на первое сиденье. Афсона и Татьяна втиснулись на сиденье рядом со мной, и автобусы заполнились полицейскими, охранниками и чиновниками. Настроение было приподнятым, когда двери закрылись, и мы приготовились выехать в затор на дороге в час пик. Мне казалось, что мы никуда не едем, пока я не заметила патрульные машины, перекрывающие перекрестки по дороге. Мы промчались через весь город в быстро движущейся колонне. Полицейские машины мчались рядом с нами с ревущими сиренами и мигающими синими огнями, не обращая внимания на разъяренных автомобилистов, вынужденных ждать. "Что, черт возьми, происходит?" прошептала я Афсоне. "Мы едем на ежегодную вечеринку сотрудников Министерства внутренних дел. Это было написано в приглашении". "Я должна была прочитать его", - призналась я. "Нам обязательно это делать?" "Если только ты не хочешь выпрыгнуть из автобуса". Татьяна засмеялась. "Кроме того, это будет весело, а мы - почетные гости". Через несколько минут мы добрались до банкетного зала. Из высоких окон светились огни, играла рок-музыка. Нас проводили к нашим местам за длинным столом в зале, предназначенном для банкета на 500 человек. Нас усадили за стол с надписью "Почетные гости". Вскоре все места вокруг нас были заполнены офицерами правоохранительных органов с бычьими шеями, остриженными под каре, которые намеревались выпить за себя до беспамятства. Мы оставались до тех пор, пока выпивка и танцы не переросли в драку. Когда кого-то швырнули через окно на дерево, мы втроем ускользнули. Я поехала на метро домой на Таганскую. Стук колес напоминал мне о ночи в плацкарте из Перми в Москву и о солдатах, поэтах, священниках, певцах и ученых, которые составляли наш коллектив. Мы пели страстные русские песни о преследованиях и изгнании, печальные баллады о людях, трагически пострадавших от рук людей, подобных тем, которых я только что покинула, - людей, наделенных правом врываться в любую квартиру, встряхивать несчастных жильцов ото сна и вгонять их в беспамятство. Через несколько дней наша конференция по торговле детьми, спонсором которой выступило правительство Москвы, была переполнена. Переломный момент в формулировках произошел во второй половине первого дня, когда участники из правительства, наконец, перестали терпеть слова "дети, привезенные в Москву не родителями с целью эксплуатации" и ввели в обиход термин "дети-торговцы". Настоящий сдвиг парадигмы произошел на следующее утро. В середине выступления федерального прокурора зазвонил телефон экстренной связи коалиции "Ангел". Афсона ответила на звонок. Три девочки-подростка звонили из магазина рядом с Красной площадью. Они были проданы в Москву из Кыргызстана, сбежали от своих похитителей и просили нас о помощи. Афсона передала трубку прокурору на трибуне, который, следуя протоколу, передал ее начальнику оперативной группы по борьбе с торговлей людьми ГУВД Москвы, поручив ему провести расследование. По его команде два сыщика встали и вышли из комнаты, а через тридцать минут вернулись с молодыми женщинами. Они были поражены, увидев группу, но охотно поделились своими историями. Мы не смогли бы придумать более эффективного упражнения на сплочение коллектива, и, что важно, к жертвам торговли людьми относились как к членам команды, что является очень важным для будущих жертв.
В конце конференции старший член группы по борьбе с торговлей людьми из Федерального бюро детективов кивнул мне.

На Ярославском шоссе очень скоро начнутся действия. В течение нескольких дней из точек были спасены десятки детей. Была и обратная сторона. Во время первого рейда был ранен лейтенант милиции, который боролся за свою жизнь в больнице.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 
МЕРТВЫЙ СЕЗОН
Москва, Россия - январь 2010 года 
Я встряхиваюсь в настоящее, когда слышу объявление: "Осторожно, двери закрываются - следующая станция, Таганская" - Опасность, двери закрываются - следующая станция, Таганская". Поезд Кольцевой линии ускоряется с Курского вокзала на пути к Таганской. Это моя остановка. Я уже несколько часов еду под Москвой, по большому кругу - сквозь сгущающуюся массу пассажиров в час пик, которая после обеда поредела почти до нуля. Теперь толпы вернулись. Я проверяю часы - уже почти десять часов. Москвичи возвращаются со своими семьями, чтобы встретить Новый год на Красной площади.
Это утро кажется давно прошедшим, а разговор с полковником - призраком прошлого. Я вижу почтовый конверт в его руках, фотографию 8 x 10, которую он держит, - нагромождение голов и ног в багажнике Жени. "Тебе пора домой", - сказал он. То, что было знакомо и успокаивало несколько часов назад, стало чужим. Часть меня уже исчезла.
Я стою, прижавшись к заднему стеклу. Воздух в машине недостаточен, пропитан мокрым мехом, молью и пивом. Прошлое, настоящее и будущее кружатся вокруг меня, запутываясь за моим третьим глазом. У меня болит голова. Я ищу способ вернуться в свою задумчивость, потеряться в своей русской истории, но не могу. Поезд трясется. Меня бросает вперед в толпу и спиной к окну. Мы погружаемся в темную полосу туннеля, с визгом входим в длинный, медленный поворот, который раздавливает меня в толпе тел. Любой в этой машине может быть моим убийцей. Я вижу свою смерть в каждом бледном, мрачном лице. Как легко было бы зарезать или застрелить меня в темноте. Я даже не упаду. Я не могу больше оставаться в этом поезде. Я задохнусь. Я устала, голодна и напугана. Я напеваю "Amazing Grace" и замедляю дыхание, чтобы победить панику. Я говорю себе, что нужно сосредоточиться, мыслить ясно - что с этого утра ничего не изменилось, кроме того, что изменилось. Я видела фотографию Жени, Жени! Мой пульс учащается. Я дышу короткими глотками. Мне хочется блевать. "Станция Таганская - станция Таганская", - говорит механический голос. Здесь я выхожу. Здесь все выходят. Это ближайшая станция метро к Красной площади. Время фейерверка уже близко. Снег прекратился. Ночь ясная и тихая. Я понимаю, что проголодалась, и встаю в очередь в киоск "Крошка картошка" за печеным картофелем с луком и сыром. Я ем, пока иду вниз по холму к своей квартире. Черный "Мерседес" полковника припаркован у подъезда. Иван Иванович ждет возле моей двери. Если я пойду домой, он отвезет меня в аэропорт. Я решаю поехать в офис. Сотрудники будут там смотреть фейерверк. Я присоединюсь к ним для последней вечеринки. Я выключаю свои мобильные телефоны и вытаскиваю батарейки, чтобы Иван не мог меня отследить. В своих черных мехах я безымянна среди празднующих, идущих к Красной площади. Когда я дохожу до набережной, дорога перекрыта для движения. Сегодня она принадлежит пешеходам. Я иду вдоль замерзшей реки, балансируя на льду короткими, плоскими шагами, как москвичка. Шлейфы пара от теплоцентрали Мосэнерго на другом берегу реки поднимаются и застывают в воздухе. С Красной площади доносится музыка. Луковичные купола храма Василия Блаженного ярко освещены. Разноцветные лазеры проецируют в небо мерцающие геометрические фигуры. Римские свечи взрываются вокруг моих ног. Дети смеются и визжат, размахивая зажигательными шарами. Пушки стреляют разноцветной пиротехникой по всей длине реки. Бутылки с пивом и водкой передаются через толпу. Большой фейерверк еще даже не начался. Вдруг меня обступают двое высоких мужчин. Каждый берет меня за руку и ведет вперед. Я сопротивляюсь, пока не понимаю, что это Влад и Алекс смеются. Они направляются на нашу вечеринку. Я иду недостаточно быстро для них, поэтому они скользят по льду, а толпа приветствует каждый новый взрыв. Водки становится все больше. Бабушка отпирает входную дверь, машет нам рукой, и мы входим в "Высотку". Влад и Алекс дарят бабушкам бутылку коньяка, и мы поздравляем друг друга с Новым годом. В офис мы приезжаем последними. Остальные стоят на балконе и слушают, как хор Красной Армии поет гимн России, а в конце звучит выстрел из баллончика, лазеры и пиротехника. Президент Медведев поднимается на трибуну и поздравляет всех с Новым годом. Кремлевские часы бьют полночь. Толпа кричит "Урра, урра! Урра".
На дворе 2010 год. Над площадью и по всей длине Москвы-реки начинается фейерверк. Взрывы отдаются эхом, отскакивая от гранитных зданий. Мы находимся так высоко, что взрывы цвета и огня кажутся достаточно близкими, чтобы дотронуться до них. После каждого взрыва нас забрасывает кусочками обугленной бумаги. У меня звенит в ушах. Вдалеке Город Золота озаряется собственными фейерверками. Там сейчас живет Руслан с Элеонорой. Они пригласили меня на свою вечеринку, но я отказалась. Я не знала, что через год Руслан и восемь его украинцев погибнут - погибнут, когда их грузовой самолет "Ильюшин" взорвется над Пакистаном. В последние секунды перед столкновением их пылающая громадина отклонилась на достаточное расстояние, чтобы миновать многолюдный населенный пункт Карачи, и вместо этого врезалась в пустую строительную площадку. Мне хотелось бы думать, что это был акт искупления за разбитые жизни, которые они оставили после себя в Африке. Я начинаю плакать, но никто не замечает. Они опираются на каменную балюстраду, аплодируя. Я проскальзываю через дверь в свой кабинет. Там темно, если не считать настольной лампы. Мой компьютер все еще включен. Мой портфель открыт так, как я оставила его утром. Я сажусь за свой стол, смирившись с тем, что это в последний раз. Я решаю взять с собой в Америку статую Александра Невского. Остальное останется позади. Я снова вставляю батарейки в свои телефоны. Телефон полковника мигает, вибрирует и играет "Come Home, Bill Bailey". Я беру трубку и говорю: "Три дня. Мне нужно три дня. Потом я поеду, если смогу достать билет". "Ваш билет будет в Аэрофлоте", - говорит он и отключается. "Пойдем, Джульетта", - говорит Марианна от двери. "Давай поедим". Конференц-стол накрыт пиршеством: таджикские пельмени, новогодний пряник - медовый торт, шампанское. Есть тарелки с копченой селедкой, хлебом, сыром и соленьями. Ольга добавляет тарелку горячих пирожков, а Татьяна - тарелку блинов с медом. Я съедаю несколько кусочков, но не могу остановить слезы. Я отношу тарелку на свой стол и закрываю дверь. Я ничего не говорю ни о Жене, ни о том, что уезжаю в США. Я не вижу способа уйти сегодня с изяществом. Я все еще сжимаю в руках тайное желание, что завтра я проснусь, и все это окажется неправдой. Я узнаю, что встречи с полковником не было, наша работа будет продолжаться без перерыва, Женя будет в безопасности в Париже. И Анжела позвонит.
Когда я просыпаюсь в своей квартире на следующее утро, Москва — это город-призрак. Улицы заброшены до шелухи от сгоревших фейерверков. Машины стоят дома, запертые в жестяных гаражах. Магазины закрыты, раздеты догола. Нехватка туалетной бумаги, хлеба, сыра и мяса скоро всколыхнет плохие воспоминания о советских временах, когда покупатели выстраивались в очереди то в один магазин, то в другой в надежде купить хоть что-нибудь. Начался мертвый сезон. Моя соседка Людмила заходит, чтобы сообщить мне, что в киоске на соседней улице продают туалетную бумагу - надо купить, пока есть возможность. "Ненавижу эти праздники", - говорит она, качая головой. "Что это с этой страной и туалетной бумагой?". Я включаю телевизор. Иллюзия возвращения в советские времена усиливается. Новостные программы повторяют старые сюжеты. ОРТ и НТВ транслируют гала-концерты с шампанским 60-х и 70-х годов с участием любимых советских артистов. Концерты перемежаются старыми фильмами о войне. Я представляю, как русские люди переживают Вторую мировую войну, Великую Отечественную войну, в своих душных гостиных, попивая водку и закусывая пряниками на тосте. Я смотрю телевизор и перебираю свои вещи, борясь с горем. Я упаковываю вещи всей жизни и могу взять только несколько сокровищ. Это означает, что большую часть моих вещей придется отнести на помойку, где их разберут мои соседи. Я поднимаю глаза, когда слышу знакомый грассирующий голос Владимира Высоцкого, поющего грустную балладу о потерянной молодости и несбывшихся обещаниях. Черно-белое изображение его выступления 1975 года перелистывается вперед-назад между размытым крупным планом лица певца и аудиторией, по славянским скулам которой текут слезы. Лифт не работает, поэтому я тащу свои сумки Hefty по девяти лестничным пролетам на обледеневшую парковку. Температура - 20 градусов ниже нуля. Я складываю практически всю свою одежду и обувь у мусорного контейнера. К тому времени, как я спускаю вниз свои домашние вещи, целый рой людей перебирает мои вещи. Я вижу свои пальто, шапки и свитера на кыргызских рабочих, которые живут под зданием. Я приглашаю Бурана и его людей подняться в квартиру и взять любую мебель, какую они захотят - мой желтый кожаный диван, мой антикварный стеклянный шкаф. Мои соседи вызывают полицию, когда видят, как Буран уносит мой телевизор. Полицейские приезжают с похмелья и раздраженные тем, что им пришлось подниматься по девяти лестничным пролетам. Я отдаю им свой тостер и блендер. Я оставляю свое ломоносовское чайное кресло, подарок мэра Санкт-Петербурга, и набор турецких тарелок с ручной росписью, сувенир из Анатолии. Я сворачиваю свои лучшие туркменские ковры и запихиваю их в чемоданы, но мои тунисские и египетские ковры слишком тяжелы. Я осторожно вынимаю из рам холсты моих любимых картин - богиня Нут, несущая солнце через океан, тройка, мчащаяся по Нижнему Новгороду, деревенские жители на тракторе по пшеничному полю, дети, лепящие снеговика. Я сворачиваю их вокруг фигуры Алексея Невского и заворачиваю пакет в черный мешок Hefty. Как бы энергично я ни работала над упаковкой, я двигаюсь в замедленном темпе. На меня накатывает приливная волна. Мне нужно бежать, но ноги набиты песком. Укус страха витает рядом, как остроухий черный пес в союзе с демоном Чёртом. Теперь, когда нет работы, чтобы отвлечь меня, я боюсь. Из комнат исчезли драгоценные сувениры, которыми были отмечены вехи моей жизни. Моя квартира становится белой, и я погружаюсь в отчаяние, сливаясь со льдом и снегом, которые горизонтальными полосами проносятся мимо моих окон. Имея всего шесть часов дневного света, зима заперла меня в себе. Ледяной треск льда на крыше повсеместен. Глыбы размером с "Фольксваген" раскалываются над головой и соскальзывают с края здания. Они пролетают мимо моих окон и разбиваются во дворе девятью этажами ниже. Длинные сосульки свисают с карнизов и балконов, пока не срываются и не падают, как кинжалы. В свою последнюю ночь я стою на балконе в мехах с ног до головы. Это один из 72 одинаковых балконов в девять горизонтальных рядов, уникальный только тем, что после взрыва бомбы он наклонился в сторону реки. Я любуюсь панорамой, которая простирается вниз по Москве-реке от Кремля и Василия Блаженного до стеклянного купола Филармонии. Я слышу голоса с других балконов, повседневную болтовню душ и клубы сигаретного дыма. Сибирский ветер завывает на замерзшей реке, вбивая кристаллы льда мне в лицо. Я закрываю глаза. Мои ресницы замерзают и слипаются. Температура воздуха упала до 40 градусов ниже нуля, слишком холодно, чтобы проводить на улице больше нескольких минут. Я вдыхаю ночной воздух, желая вдохнуть и удержать воспоминания о том, как я жила в Москве. Я прижимаю рукав пальто к носу. Зима пахнет мокрым мехом.

Наступает рассвет. Я сижу на кухне и сканирую оставшиеся дела и фотографии на флешку. Это "холодные" дела - 1234 девушки, которых мы так и не нашли. Я в последний раз просматриваю каждое юное лицо, прежде чем уничтожить бумажные файлы. Я не плакала по этим девушкам с той ночи, когда Анжела впервые позвонила из Каира. Уловками своего воображения я сохранила их живыми - молодыми, красивыми, полными надежд. Я перемещала их по своей мысленной сетке, как светлячков, сохраняя веру в то, что однажды они позвонят по телефону доверия, и мы вернем их домой, как Анжелу и ее друзей. Прошло четыре года с тех пор, как исчезла Анжела. Лара и Таня закончили среднюю школу и изучают стоматологическую гигиену в Санкт-Петербурге. Они отказываются говорить о Египте, Турции и Анжеле. Они живут дальше. А я нет. Я сканирую файл Анжелы, но не могу уничтожить его, надеясь, что увижу ее снова. Если бы я только могла надеяться на то же самое для Жени. Я тупо смотрю на папку с кратким содержанием ее жизни. Что мне делать с ее папкой? Она толще, чем все остальные. Набравшись смелости, я открываю ее и листаю газетные статьи и отчеты о грантах, фотографии из прессы, где Женя дает интервью и проводит акции протеста перед сомнительными предприятиями, которые, как она знает, занимаются торговлей людьми. Она была безрассудной и смелой - и была проглочена заживо. Я убита горем. Мне нужен кто-то, с кем можно погоревать. Я звоню Надежде Белик в Нижний Новгород. Ответа нет. Я и не ждала. Она каждый отпуск приезжает к дочери в Калининград. Над головой стонет и трещит лед, с крыши слетает еще одна глыба. Я запихиваю папку Жени в последний чемодан. Пора ехать в аэропорт, но я боюсь выходить на улицу - боюсь выстрела, боюсь арктического холода, падающих льдин, внедорожников, мчащихся по тротуарам, боюсь идти одна. Риски, которые волновали меня в этой странной стране, теперь пугают меня. Приезжает фургон, чтобы отвезти меня в аэропорт. Мой багаж вырос до пяти переполненных чемоданов и длинной упаковки свернутых картин, завернутых в черный пластик, похожий на штурмовую винтовку. Я приезжаю в аэропорт Шереметьево рано утром, приготовившись к спорам со всеми - от охранников и таможенников до представителей Аэрофлота - по поводу моей кучи перегруженных сумок. Я вхожу в дверь, и мне машут рукой. Вместо того чтобы ругать меня за три лишних чемодана и взимать с меня непомерную плату за перевес, Аэрофлот забирает мой багаж без единого слова. Мою странную ручную кладь один раз просвечивают рентгеном, но не осматривают. Меня торопят в аэропорту и направляют к выходу на посадку. В толпе я вижу знакомые лица  — это детективы в штатском, которые постоянно присутствуют в аэропорту. Я достаточно часто бывала здесь, подбирая жертв траффика на иммиграционном контроле, чтобы знать их лица. Наши глаза встречаются, и некоторые из них по-русски моргают и кивают мне, что в данном случае означает "до свидания". Когда Аэрофлот начинает посадку, я присоединяюсь к длинной очереди пассажиров, пробирающихся к выходу на посадку. В моей сумочке раздается сигнал "Вернись домой, Билл Бейли". Я достаю телефон полковника. "Алло? Полковник?" "Джульетта? Это ты?" "Анжела?" Я застываю на месте - ошеломленная звуком ее голоса. Меня толкают сзади, и я выхожу из очереди. "Откуда у тебя этот номер?" "Мне пришло сообщение. В нем говорилось, что нужно немедленно позвонить. Откуда у вас мой номер?" "Это история для другого дня". Я молча благодарю полковника за его прощальный подарок. "Я так рада тебя слышать. У вас все в порядке?" "Конечно". В ее голосе есть хрипотца, которая мне не нравится. Она кашляет, как будто курила. "У меня прекрасная жизнь. Я влюблена в Димитриоса. Он купил меня на аукционе на Кипре. Он без ума от моих рыжих волос. Мужчины платят за то, чтобы потрогать их - по всему моему телу". "Где ты?" "Я работаю в его клубе на Кипре. Он обращается со мной как с принцессой", - промурлыкала она и закашлялась. "Он покупает мне одежду и украшения. Я сижу за его столом, пока он курит сигары с большими парнями, албанцами - настоящими гангстерами. Я держу их сигары зажженными. Это моя работа. Потом я поднимаюсь наверх с его особыми друзьями. Я помогаю ему в его бизнесе. Это очень важная работа". "Как называется клуб?" Я роюсь в сумочке в поисках ручки и блокнота. "На какой дороге он находится? Я могу послать кого-нибудь за вами". "Какая ты глупая. Я влюблена. Я никогда не вернусь в Углич. Моя жизнь здесь. К тому же я беременна". Я не знаю, что ответить. Очередь продвигается вперед. Нас осталось всего несколько человек. "Я сажусь в самолет, Анжела. Я позвоню тебе из Америки". "Не надо", - говорит она. "Я не буду брать трубку". "Анжела, подожди. Ты сексуальная рабыня. Ты заслуживаешь лучшего". "Это лучше. Все, что угодно, лучше, чем Углич". Она отключилась. Я смотрю на телефон и думаю, права ли она. Он звонит снова. "Анжела?" Полковник спрашивает: "Ты видишь агента Аэрофлота, который держит в руках сумку Chanel?". "Она стоит передо мной". "Брось телефон в сумку перед посадкой". "Я не хочу лететь". Мой голос трещит. "Я еще не закончила". "Ты вернешься". "Когда это будет?" Я отчаянно пытаюсь удержать его на телефоне. Моя жизнь в России висит на нашей хрупкой связи. "Когда ты будешь готова. Вернись домой в Америку и узнай, кто ты на самом деле". "Я не знаю, с чего начать". "Начни со своего дяди - того, кого я знал в Блетчли-парке. А теперь садись в самолет и будь в безопасности". "Do svidaniya", - говорю я. "До новой встречи".