Майкл Хадсон Война и долги за власть

Ваш анализ месопотамских времен и мудрого правления императоров, воплощенного в практике Юбилея (по сравнению с хищничеством олигархий), перекликается с исламской экономической теорией, которая запрещает рибу (что означает ростовщичество) и требует, чтобы банки и кредиторы разделяли риск инвестиций или долгов. Это также кажется чем-то глубоко укоренившимся в наших арабских и североафриканских традициях равенства и справедливости, где социально неприемлемо оставлять часть общины в крайней нищете. Как антрополог, связывали ли вы успех или неудачу современных финансов с антропологическими факторами, такими как структура сельских семей, теориями, разработанными такими учеными, как Эммануэль Тодд?
Я написал длинную статью об Ибн Халдуне, которая, как я думаю, будет опубликована во французском периодическом издании MAUSS, посвященную его идее взаимопомощи, а также тому, как шотландское Просвещение XVIII века развивало эту точку зрения по мере ее распространения в Западной Европе. Повторяя концепцию Аристотеля о человеке как "политическом животном" (zoon politikon), Ибн Халдун в "Предварительном рассуждении" утверждает, что "человеку нужна пища, чтобы прокормиться", но что сила отдельного человека недостаточна для того, чтобы он мог добыть (пищу), в которой он нуждается... Таким образом, он не может обойтись без объединения многих сил из числа своих собратьев, если он хочет добыть пищу для себя и для них. Благодаря сотрудничеству можно удовлетворить потребности множества людей, во много раз превышающие их собственные".[1] Создание сообществ требует ощущения общей идентичности - полиса, самоидентифицирующегося народа. В этом же ключе Адам Фергюсон поддержал высказывание Монтескье в "Духе законов" (1748): "Человек рождается в обществе и там же остается". Чтобы выжить, люди должны сотрудничать в системе взаимопомощи. "Человек по своей природе является членом сообщества; и если рассматривать его в этом качестве, то оказывается, что индивид больше не создан для себя. Он должен отказаться от своего счастья и своей свободы, если они мешают благу общества". [2] Лорд Кеймс говорил о "тесном союзе между множеством людей, возникшем в результате сельского хозяйства" [3], а затем перешел к пастушескому земледелию, сельскому хозяйству, урбанизации и торговле. После того, как люди вначале объединились в групповой дух, возникла задача сохранить эту этику перед лицом растущего процветания. "Последующее улучшение условий их жизни и приобретение большего богатства и комфорта, чем им нужно, заставляет их отдыхать и расслабляться", - писал Ибн Халдун[4]. Появляется роскошь, и "оседлые люди много заботятся о всевозможных удовольствиях. ... Чем больше их у них, тем более отдаленными становятся для них пути и средства добра". Жители городов "смотрят только на собственное удовольствие и выгоду, не осознавая потребности во взаимной поддержке"[5]. Фергюсон также описал, как процветание закладывает основу для разрушения общества. Вступив на стадию коммерции, характерный процветающий человек возвращается к эгоистичному поведению, "отстраненному и одинокому" индивидууму, "конкурирующему со своими собратьями, и он поступает с ними так же, как со своим скотом и своей землей, ради прибыли, которую они приносят. Могучий двигатель, который, как мы полагаем, сформировал общество, имеет тенденцию только к тому, чтобы рассорить его членов или продолжить их общение после разрыва уз привязанности"[6]. Не стоит удивляться тому, что современная финансовая элита ведет себя так, как Ибн Халдун описывал упадочные династии: с антисоциальным эгоизмом. Стремление к деньгам превращает людей в homo economicus - самолюбивых "либертарианских" индивидов, идеализируемых австрийской и чикагской школами, не сдерживаемых чувствами "групповой идентичности", которые Ибн Халдун называл "асабийя", Фергюсон - "товарищеским чувством", а русский анархист Петр Кропоткин - взаимопомощью. Большинство философов предвидели, что богатство породит эгоизм и высокомерие, но никто из них не был настолько циничен, чтобы предвидеть, что элиты перепишут историю, изобразив свои стремления к наживе и роскоши не как упадок цивилизации, скатывающейся к дикости, а как подъем или даже как вечное состояние общества, вечную и неизменную человеческую природу. Моральные проверки, которые раньше рассматривались как укрепление социальной солидарности, теперь порицаются как отход от "естественного" духа самопожертвования. Академическая армия защитников финансового сектора отрицает, что аннулирование долгов в масштабах всей экономики когда-либо приносило социальную пользу. Это помогает объяснить, почему ассириология и история Месопотамии бронзового века остаются за пределами обычной академической программы: их выводы противоречат финансовой идеологии нашей эпохи, показывая, что долги и рынки не должны работать так, чтобы обнищать общество. Таким образом, мы возвращаемся к главному вопросу, который обсуждался философами на протяжении тысячелетий: необходимость мудрой государственной власти,  переопределяющей работу “свободных рынков”, ставя восстановление экономического баланса и роста выше финансового стремления поглотить экономику  долгами и  поставить в зависимость.
Как ваш исключительный анализ Рима как гегемона, возглавляемого олигархией, использующей войну и долги для управления Средиземным морем, может помочь нам понять тип доминирования западных стран над миром в течение последних нескольких веков, будь то через колониальные империи или через американскую исключительность?
Классические Греция и Рим радикально отошли от ближневосточной традиции периодических "чисток", в ходе которых списывались аграрные и личные долги, освобождались рабы и возвращались земли, которые были конфискованы или проданы в условиях экономических трудностей. Традиции "чисток" не было. Накопление долгов, потеря земли и свободы стали необратимыми. В результате экономика поляризовалась между кредиторами и должниками. Греция и Рим пережили многовековую социальную революцию, требуя списания долгов и перераспределения земли. Классическая античность завещала последующей западной цивилизации правовую и политическую структуру экономически поляризованных олигархий кредиторов, а не демократию в смысле социальных структур и политики, способствующих всеобщему процветанию. Великий переход античности к современному миру заключался в замене королевской власти не демократиями, а олигархиями, придерживающимися правовой философии, ориентированной на кредиторов.  Именно эта философия позволила кредиторам прибрать богатство к своим рукам, не заботясь о восстановлении экономического баланса и долгосрочной экономической жизнеспособности, как это произошло на Ближнем Востоке благодаря "чисткам". В той мере, в какой в сегодняшних "демократических странах свободного рынка" существует экономическое планирование, оно все больше осуществляется финансовым сектором, стремящимся сосредоточить в своих руках как можно больше доходов, земли и денег за счет всего населения, обремененного долгами. Как я резюмировал в своей готовящейся к публикации в январе книге "Крах античности", это та олигархическая динамика, которую сами историки Рима винили в упадке и падении Республики. Окончательный крах Рима был предтечей многих долговых кризисов и связанной с ними жесткой экономии, вызванных последующими западными олигархиями. Законы и идеология Запада, ориентированные на кредиторов, делают неизбежными повторяющиеся долговые кризисы, в результате которых собственность и контроль над правительством переходят к финансовым олигархиям. Вот почему знание экономической истории Ближнего Востока бронзового века и классической античности так важно - чтобы продемонстрировать, что действительно существует альтернатива олигархиям-рантье, и что она преуспевала в течение длительных периодов времени. Но поскольку Запад поддался олигархической тактике, чтобы отключить контроль над финансовой властью, он изображает динамику олигархии как работу свободного рынка, максимизирующего экономическую эффективность, как будто не существует политики, способной противостоять возникающей экономической поляризации. От шумерских и вавилонских правителей до Ибн Халдуна и Вико, концепция времени в обществе была круговой. Накопление долга было обратимым. Королевские прокламации восстанавливали прежний status quo, идеализированный как "материнское" состояние дел, в котором граждане были самообеспечены и имели равный доступ к средствам существования. Концепция прогресса западной цивилизации подразумевает необратимость. Средства к существованию или имущество не могут быть возвращены после их продажи или конфискации за долги. Эта необратимость требований кредиторов поляризует сегодняшнюю экономику. Наше общество готово допустить то, чего не могли позволить себе прежние общества: обнищание, зависимость и эмиграцию значительной части населения. Ни основные экономические модели, ни политическая идеология не рассматривают “прогресс” задолженности, экономическую поляризацию, нестабильность или загрязнение окружающей среды в качестве важных аспектов государственной политики. У большинства древних народов чувство справедливости, основанное на взаимопомощи и народной самодостаточности, скрепляло социальные связи. Чтобы заменить эту этику законами, ориентированными на кредиторов, необходимо было представить их как отвечающие общественным интересам, независимо от вызванной этим бедности. В конечном итоге это означало восхваление стремления к богатству и святости долга при одновременном противостоянии правительствам, достаточно могущественным для принятия антиростовщических законов и списания долгов.
Каковы ваши основные рекомендации Сергею Глазьеву и людям, вовлеченным в создание нового финансового и денежного порядка, чтобы создать более равную и справедливую систему? У нас нет полной уверенности в том, что эта работа идет в правильном направлении, поскольку вы сравнили их систему с рекомендациями Кейнса в Бреттон-Вудсе, а мы в то же время знаем, что Кейнс был членом британской олигархии и мальтузианского Фабианского общества и финансовым архитектором катастрофического Версальского договора.
Кейнс видел проблему платежей по международным долгам в обвале валютных курсов, удушающем экономику стран-должников. Я обсуждал это в книге "Торговля, развитие и внешние долги", а также в книге "Суперимпериализм". Британия столкнулась с этой проблемой и была должным образом разрушена политикой США до 1950 г. Основная идея ММТ - посткейнсианской школы - заключается в том, что правительствам не нужно занимать, чтобы тратить деньги. Они могут создавать деньги так же, как банки создают кредиты. Правительствам не нужно позволять банкам создавать кредиты, чтобы ссужать их под проценты. Ключ к созданию любого вида денег, включая согласованную альтернативу доллару США, заключается в том, чтобы заставить правительства, присоединившиеся к валютному альянсу, принимать их в качестве оплаты. Это требует создания международного валютного института, альтернативного МВФ, который стал политическим подразделением  военных США.
Не могли бы вы поделиться своим анализом иронии в отношении последней Нобелевской премии, присужденной Бернанке за его работу по количественному смягчению и спасению банков, слишком больших, чтобы обанкротиться (и косвенно за реализацию этой теории для спасения системы в 2008 году) в период всемирного восстания против 0,01%, правящих западным миром, будь то за пределами Запада или внутри западных обществ?
Нобелевская премия по экономической "науке" на самом деле является идеологической премией за правую "свободную рыночную" экономику неолиберализма в стиле Чикагского университета. Ее предпосылка заключается в том, что экономика самостабилизируется без какого-либо государственного регулирования, которое называется "вмешательством". Это аргумент в пользу приватизации и финансиализации. Вручение награды Бернанке отражает предположение неолиберальной экономики о том, что инфляция вызвана тем, что наемные работники получают слишком много денег. Здесь нет признания монопольной ренты или других форм экономической ренты как "незаработанного дохода", то есть цены без присущей ей стоимости. Принцип Бернанке - это принцип центральных банков, которые контролируются коммерческим банковским центром: Решением любой проблемы является снижение заработной платы и уровня жизни рабочей силы. Не существует понятия корреляции между ростом заработной платы и ростом производительности труда. Это не научная экономика. Это политическая классовая война.
Моя страна, Алжир, была одним из лидеров Движения неприсоединения в течение первых 20 лет независимости, внедряя социалистическую систему с государственными финансами, международной торговлей и промышленностью, что привело к сильному социальному и экономическому росту. За последние 40 лет мы пережили 20 лет либерализации под сильным влиянием Вашингтонского консенсуса, а затем 20 лет хищничества, когда международная торговля и государственные закупки были монополизированы олигархами. К счастью, у нас все еще сохранились некоторые элементы экономического суверенитета, такие как государственные банки и промышленность, неконвертируемость нашей валюты, отсутствие финансовых рынков, государственные земли и центральный банк, контролируемый правительством. Алжирцы также крайне не склонны к риску в отношении кредитов и долгов.
Каждая успешная экономика в истории была смешанной государственно-частной экономикой. Инфраструктура должна быть государственной по своему характеру. Ее целью должно быть не получение прибыли (или экономической ренты), а бесплатное обеспечение основных потребностей как права человека или, по крайней мере, на субсидируемой основе, чтобы снизить стоимость жизни и ведения бизнеса. Ее цель - создание кредита для финансирования "реальной" экономики производства и потребления. Коммерческие банки предоставляют кредиты для покупки уже имеющихся активов - в основном, уже построенного жилья, а также уже выпущенных акций и облигаций. В результате происходит взвинчивание цен на активы. Это повышает стоимость жилья, а также доступ к корпоративной собственности - прежде всего, к собственности на монопольные привилегии по извлечению ренты. В моей недавней книге "Судьба цивилизации" изложены мои идеи в этом направлении. Для отслеживания экономического прогресса необходима альтернатива ВВП и учету национального дохода, чтобы выделить деятельность по извлечению ренты - земельную ренту, ренту за природные ресурсы и монопольную ренту (включая финансовые проценты и сборы) как трансфертные платежи, а не как "продукт". Кроме того, необходимо ввести набор ценовых показателей, чтобы различать инфляцию цен на активы и инфляцию цен на товары. Это должно послужить ориентиром для налоговой политики, чтобы отменить налогообложение экономической ренты как нетрудового дохода.